Кровавый скипетр

Когда стемнело, он надел холопские лохмотья, отрезал себе краюху хлеба, завернул в тряпьё, аккуратно сложил в котомку. В последний раз оглядел горницу, перекрестился и стремительно вышел. Шёл быстро, не оглядываясь, боялся, что передумает. Ещё больше он боялся, что его поймают сторожевые, примут за беглого холопа и схватят. А там темница, кнут и жизнь в неволе. А ежели ещё узнают, что сын опального Степана? Скорее, миновать заставы и выйти из города! Дай сил, Господи!

Так, Фёдор Колычев, всецело доверив Богу свою жизнь, покинул Москву и ушёл на север, тем самым начав предначертанный ему великий жизненный путь…

К концу года гонения и аресты прекратились, Москва успокоилась. И к началу этого затишья все узнали о смерти старицкого князя. Говаривали, Андрей Иоаннович умер от болезни и «старости тела», но никто не знал, что в темнице, в неравной борьбе, он был задушен людьми Телепнёва. Вскоре «бунтовщика» и «крамольника» похоронили в Архангельском соборе, рядом с могилой его брата, Юрия, словно Елена укладывала в аккуратный ряд поверженных соперников…

Торжество Елены было испорчено вестью о том, что Семён Бельский снова ускользнул из её рук — у ногайцев его выкупил враг Москвы, крымский хан Сахиб-Гирей…

Глава 6

Маленький Иоанн и не догадывался о тягостном положении его державы. Пока он всё ещё жил на женской стороне, окружённый заботой матери и няньки Аграфены. Пока учила его молитвам Елена, целуя в лоб, приговаривая самые добрые и нежные слова, пока дарил ему дорогие подарки Телепнёв, обучал ездить верхом. Верил ему маленький Иоанн, радовался, когда мамкин советник приходил — то свирель «волшебную» подарит, то птицу заморскую в клетке принесёт, то маленький меч с драгоценными алмазами в рукояти.

Но скоро всё это закончилось…

Елена умерла внезапно дождливым апрельским утром 1538 года. Иоанн увидел её, уже бледную, как мрамор, облачённую в белоснежный саван. Волосы Елены были собраны под таким же белым волосником. У одра на коленях рыдал Телепнёв. Увидев подошедшего мальчика, он подозвал его и обнял. Затем произнёс:

— Проси прощения у мамки своей. Целуй её на прощание. Нет её больше…

И вот, глядя на мать, как будто вытянувшуюся в росте, торжественно-суровую, недвижную, маленький Иоанн понимал — весь его прежний мир рухнул. О том, как жить без её ласки, поцелуев и слов, наполненных любовью, он не представлял. Больно! Страшно! Да и что вообще это значит — её больше нет? Как её может не быть? Ведь сын же так любит свою маму, она его ещё больше — кто может её забрать? Но она лежит, недвижно, не чувствует прикосновений, не открывает глаз, не улыбается. Иоанн глядел на её мраморное лицо и, наклонившись, поцеловал в холодный лоб. И едва мальчик приподнялся снова, почувствовал, как что-то сдавило горло, и слёзы хлынули из глаз. Он принялся шарить ручками по савану, пытался растолкать маму, дабы помочь ей пробудиться.

— Матунька! Матунька! Это я, матунька! Матунька!

Когда понял, что она его не слышит больше, упал на колени перед одром и зарыдал, захлёбываясь слезами.

— Пойдём, дитятко! — услышал он ласковый голос Аграфены, тут же обернулся к ней и, обняв, уткнулся ей в живот, рыдая. Насилу попыталась увести Иоанна, и после, сидя в опустевших покоях Елены, обняв его, спящего, сама плакала, силясь не разреветься в голос и не разбудить его.

— Сиротонька моя, несчастное дитятко моё, — шептала она, целуя воспитанника в его ещё мокрые от слёз щёки. Уже понимала, что брат её обречён, она, скорее всего, тоже, а что будет с ребёнком?

— Господи, за что караешь его? Сергий преподобный, почто оставил его? Почто, Господи? — прижимая к себе Иоанна, шептала она сквозь рыдания.

Телепнёв ещё рассчитывал, что после похорон Елены он сможет бороться за удержание власти и право опеки над великим князем. Иоанна, во имя его безопасности, старался всегда брать с собой.

Вот и в очередное утро, взяв мальчика за руку, вышел с ним во двор, направляясь к приготовленному им возку — собирались на молитву в Сергиеву обитель. Иоанн замкнулся после смерти Елены, и Телепнёв всё пытался поддержать его:

— А потом, Ванюша, мы на охоту с тобой поедем, да? На рысь пойдём. Знаешь, какова она, эта рысь? На деревьях живёт, а вместо ушей кисти у неё. Опасный зверь!

Два богатыря появились в воротах, встали, сложив руки на груди, перегородив дорогу. Телепнёв остановился, обернулся — сзади появились ещё двое. Медленно он отпустил руку Иоанна и сказал ему:

— Ты пойди к Аграфене, а я после вернусь за тобою. Иди, Ванюша, иди.

Вот и сам ребёнок, почуяв неладное, попятился назад, не отрывая испуганного взгляда с этих детин, что приближались к Телепнёву. Не успел он вырвать из ножен саблю, как был свален страшным ударом в челюсть, другой здоровяк ударил его, упавшего на колени, ногой в лицо, от чего со звуком рассыпанных бус на землю вылетели зубы, и тут же хлынула кровь. Телепнёв, лёжа на животе, с усилием потянулся к упавшей сабле, но один из богатырей наступил на неё, а другой принялся со всей силы втаптывать голову Телепнёва в землю и выбил ему глаз.

И всё это на глазах маленького Иоанна. Его тело сковала какая-то истома, он даже не мог пошевелиться от страха, лишь беспомощно мычал, давясь слезами. Видел, как вышли откуда-то двое бояр: это были Василий Немой и его брат Иван Шуйский, оба в длиннополых кафтанах, перевязанных кушаками, остроносые сапоги все камнями ушиты. Эти два брата мало походили друг на друга. Василий Васильевич был крупным, с большим животом, пышная пепельного цвета борода аккуратно расчёсана и уложена; Иван Васильевич же был высок и сухощав, с выпирающим кадыком на длинной жилистой шее, и борода была его светлой, короткой и острой.

К тому мгновению Телепнёв уже лежал недвижно, уткнувшись лицом в лужу чёрной крови, и Василий Немой остановил его избиение, властно подняв руку.

— Господи, что делается! Ваня! — послышался крик выбежавшей во двор Аграфены. Было неясно, к кому она обращалась: к воспитаннику или к едва живому брату, коего два здоровяка уже утаскивали со двора. Иоанн стоял и вглядывался с ужасом в лицо Телепнёва, превратившееся в кровавое месиво, смотрел на лужу крови, оставшуюся после него, на его безжизненно влачившиеся по земле ноги в великолепных сапогах. Аграфена бежала к мальчику, на ходу надевая на голову плат. Она схватила мальчика за руку, начала уводить в терем, причитая, плача и приговаривая:

— Звери! Что делают, нелюди, Господи!

Иоанн, уходя, обернулся и увидел, что Шуйские стоят на месте, пристально глядя мальчику вслед, и взгляд их ещё долго оставался в его памяти и даже снился в глубоком сне, вызванном травным отваром Аграфены. И успокаивающий отвар не помог, мальчик вскакивал и кричал, и успокаивался и засыпал, лишь услышав единственный родной для него голос:

— Я тут, Ванечка, тут, всё хорошо…

И мальчик засыпал, проваливаясь в вязкий, глубокий сон. Нет на его лице детского умиротворения, напротив — губы поджаты, брови сведены, дыхание часто и тревожно. Заплаканная Аграфена гладила его голову, сидя рядом.

— Ты вырастешь сильным и грозным князем, — шептала она, словно произносила заклинание, — и все будут бояться тебя. Обуздай их, Ванюша, покори, накажи их всех! Пусть каждому воздастся по заслугам его!

Отрок простонал во сне и снова затих, успокоенный тёплой и родной ладонью няньки…

За Аграфеной вскоре тоже пришли — двое из тех здоровых детин, что избивали Телепнёва. Она, кажется, ждала этого и с гордо поднятой головой встретила пришедших. Иоанн сначала глядел в недоумении, потом, когда Аграфена со слезами на глазах начала прощаться с ним, он закричал истошно:

— Не-е-е-ет! Прочь! Оставьте её! Прочь!

С перекошенным от плача лицом он бросился к Аграфене, кою уже уводили, вцепился в полы её распашонки и держал, даже упав на колени.