Страница 15 из 20
Проходило жаркое лето, начались осенние дожди, небо, темнея, тяжелело, с моря дули пронизывающие холодные ветра. Наступил ноябрь. И тогда в лагерь Исляма под Перекопом прибыл встревоженно кричащий всадник, оповестивший, что сюда с ногайскими войсками идёт бий Баки. Ислям большую часть войска до того отправил на юг, противостоять наступающему хану Сахибу, и остался с малыми силами. Он сразу объявил, что Баки — прихвостень Сахиба и нужно во что бы то ни стало отбить его нападение.
— Вдвоём мы не уйдём, Ислям не даст мне этого сделать! Беги, беги к хану Сахибу и расскажи ему всё то, что здесь случилось! Надеюсь на то, что меня возьмут в плен! — наставлял Семён Булаку. Старик молча кивнул и покинул палатку. Семён вышел следом, увидел, как с криками мечутся туда-сюда воины Исляма, звенит оружие, ржут кони. Ислям, большой, в мехах, сидит на жеребце, что-то выкрикивая. И вот, вдали уже показались всадники в папахах, в просторных и длинных бешметах, изгвазданных грязью. Наречие их было незнакомо Семёну, лица темнее, чем у татар, глаза преимущественно узкие, как у степняков. Со страшным гиканьем, вырвав сабли, ножи, подняв копья, они лавиной неслись на лагерь Ислям-Гирея, воины которого уже начали метко пускать стрелы. Сам мятежный царевич вынул из ножен сверкающую саблю и повёл своих воинов навстречу врагу. После короткой свалки с полными ужаса криками «хан убит» татары бежали прочь, ногайцы преследовали их. Семён, поняв, что Исляма больше нет в живых, подумал о том, что пришло время покориться новым победителям. Он встал на колени и вскинул руки, вновь всецело доверяясь своей судьбе…
Апрель 1537 года. Старица
— Беда, княже, — устало, на выдохе проговорил сын боярский Сатин, упав на колени перед Андреем Старицким. Князь едва только встал с ложа, разбуженный тревожными криками, и теперь сидел в кресле, накинув на плечи просторный татарский халат.
— Боярина Палецкого, коего ты послал в Москву, схватили сегодня у села Павловского. Лишь мне удалось бежать, дабы доложить тебе, княже, об этой крамоле.
— Кто? Кто это был? — задал князь глупый вопрос, на который он и так знал ответ.
— То люди государыни Елены Васильевны были!
Ратники, стоявшие у кресла и в дверях, в ожидании глядели на князя. Он велел накормить Сатина, а сам, выгнав всех, начал мерить шагами светлицу, подходил к окну, безмолвно глядел туда, снова отходил. Думал.
После похорон Юрия Дмитровского он так и не появился в Москве. В начале сего месяца прибыл от Елены Борис Щепин, передал приказ великого князя — нужно было собрать все полки с земель Старицкого княжества и выслать под начало Дмитрию Бельскому в Коломну, где стояли силы для борьбы с Казанью. От этого шага князя отговаривали некоторые из бояр, жена, мол, защищать княжество некому будет, и Телепнёв беспрепятственно войдёт в Старицу. Но князь выполнил этот приказ, надеясь, что так заверит Елену в верности. Теперь же арестован боярин, коего он отправил с посольством в Москву. Лучшие воеводы и все полки старицкие уже стоят под Коломной, собирать некого. Лучшего мгновения не будет, дабы покончить с Андреем Иоанновичем, он это хорошо понимал.
Переодевшись, князь вызвал своих бояр. Здесь Кирилл Пронский, Иван Оболенский, Иван Умной-Колычев и другие. Все опытные, зрелые мужи, богатые и почётные. И им не хотелось лишаться боярского сана, становиться при московском великом князе холопами, дворянами, как это случилось со всеми, кто из уделов перешёл на службу в Москву. Их устраивал и князь, и то, что они управляли хоть и не всей державой, но княжеством, на территориях которого имели свои земли.
— Елена мир с Литвою заключила, теперь и за нас взялась! — сетовали со злобой бояре.
— Ратников увела и нынче бояр наших под стражу берёт!
— Измена! Бесчинство!
Поняли, что нет иного выхода, как собирать оставшихся воинов. Вооружали холопов, находили старых воинов и тех, кому ещё только предстояло идти на службу. Дни проходили, едва успев начаться. Тревожно били колокола Успенского монастыря.
— Что там, мамо? Что там? — выглядывая в окно и наблюдая страшную суматоху, спрашивал с интересом четырёхлетний княжич Владимир. Ефросинья взяла его на руки, отнесла от окна, ничего не ответив.
— А где тата? — продолжал вопрошать мальчик.
— Тата собирается на войну, — коротко ответила Ефросинья, не испытав при этих словах ни гордости, ни страха, словно уже смирилась с грядущей судьбой. Понимала она, что сил противостоять Москве нет и князь обречёт себя и семью свою на гибель, ежели не убежать в Литву.
Спустя неделю несколько сот ратников были готовы к выступлению. Андрей Старицкий, облачённый в кольчугу и панцирь, с надеждой взирал на своё немногочисленное воинство, понимая, что ему поможет лишь чудо. Некоторые из бояр предпочли почёту и сану жизнь — так боярин Ростовский, надеясь с помощью предательства выслужиться, тайно отправил гонца в Москву с вестью, что старицкий князь собирает ратников и хочет бежать.
На воеводском совете царит напряжение. Доложили, что к Старице движутся из Москвы два полка, и день назад они уже были на Волоке.
— Уходить надо, княже! — напрямую говорили бояре. — Старицу нам не удержать…
— В Литву аль в Новгород!
— Новгород, чай, рад будет снова от Москвы отойти! Пошлём гонцов к ним впереди себя, дабы ворота открыли тебе тотчас!
Все понимали, каковы отношения между Новгородом и Москвой, и решили, что Новгород — единственный кроме Литвы путь к спасению. В тот же день от Андрея Старицкого новгородским дворянам были отправлены послания:
«Великий князь мал, держат государство бояре, и яз вас рад жаловать…»
В суматохе и шуме собирался двор. Набивали сундуки ненужной рухлядью, грузили их в возки и телеги, собирали обоз. Народ на улочках слёзно глядел на это бегство, из толпы кричали:
— На кого оставляете нас? Москвичам на поругание оставляете! Ой, горе! Наказал Господь!
Вереница ратников во главе с боярами и князем выходила из города, все крестились, оглядываясь на Успенский собор. Лихой люд, как только ушли ратники, принялся грабить княжий двор.
— Матунька, а куда мы едем? — лёжа головой на коленях Ефросиньи, спрашивал Владимир, сладко и безмятежно позёвывая — мальчика укачало в возке.
— До Новгорода две недели пути, княже! Не поспеют за нами московские полки! — говорили воеводы, ехавшие рядом с конём Андрея Иоанновича. Островерхие шишаки их блестели на солнце, как и вычищенные до блеска кольчуги.
— Ежели обоз бросим, быстрее пойдём, — предположил Оболенский.
— Не бросим! — злобно ответил Андрей Иоаннович. — Реже привалы будем делать!
Тогда же среди детей боярских прошёл ропот, мол, из-за сундуков и ларцов с рухлядью положим головы свои, и в ту же ночь лагерь, что стоял под Торжком, покинули первые перебежчики. Товарищи, оставшиеся с князем, не осуждали их и не выдавали, ибо в душе понимали все — дело было гиблое и не каждый готов был за него отдать свою жизнь.
А тем временем в Старицу доставили письмо митрополита, пришедшее слишком поздно. Митрополит Даниил, верный слуга Елены, писал в послании: «Слухи до нас доходят, что хочешь ты оставить благословение отца своего и прародителей своих гробы, и святое своё отечество, и жалование великого князя Иоанна Васильевича всея Руси, жалование и любовь государыни, великой княгини Елены, и обещание им в верности; помысли, сможешь ли ты столько найти, сколько можешь потерять. Хочешь стать против государя и всего закона христианского? Ты бы те лихие мысли оставил, божественных законов не рушил. Поехал бы ты к государю без всякого сомнения, а князь великий послал к тебе Дософея, владыку сарского и поддонского».
Дософею некому было передать сие послание и слова Даниила, и он вернулся в Москву ни с чем.
Тем временем в Коломне, где стояли высланные старицким князем полки, стало известно о бегстве Андрея Иоанновича и приближении к Старице московской рати. Юрий Андреевич Оболенский, пожилой и дельный боярин Андрея Иоанновича, узнав, долго молился пред иконами, кланяясь до пола. Его младший брат, друзья и близкие уходят вместе с князем, да, видать, с малыми силами, а за ними по пятам движется с большим войском сам Телепнёв. Времени раздумывать не было, и Юрий Андреевич твёрдо решил, что поднимет своих ратников и, ежели пойти в обход Москвы, можно за несколько дней догнать Андрея Иоанновича.