Кровавый скипетр

Но нужно было уезжать. Семён, распрощавшись с султанским двором, не без сожаления покидал Константинополь и плыл на турецкой галере в Крым. Семёна сопровождал небольшой вооружённый отряд турецких конных воинов, за всю дорогу не произнёсший ни слова. Приближалось крымское побережье с возвышающимися вдали горами, жаркое, пыльное. Семён с тоской подумал, что там, за морем, остались самые лучшие мгновения его жизни.

Молчит степь, шумит лишь сильный, холодный ветер, дующий с моря. Ещё только апрель, но солнце уже припекает, высушивает ещё не успевшую созреть траву. Почва пыльная, каменная. Семён едет в обозе, щурясь, поглядывает на молчаливых турецких всадников и обдумывает, как будет вести себя при встрече с ханом. Порой вспоминает темноглазую, черноволосую рабыню, пленившую его незадолго до отъезда. С ревностью воображал себе, что она так же ублажает кого-то, пока он здесь, ещё думал, что, как только завершит своё дело, вернётся в Константинополь, отблагодарит султана и выкупит эту чаровницу. Но всё это так нескоро…

Неведомые всадники вышли неожиданно из-за кургана, и Семён невольно подумал, что за ним выехали люди хана, дабы встретить его. Предводитель турецких всадников заметно насторожился и остановил обоз. Что-то пролетело со свистом откуда-то сбоку, и Семён, краем глаза увидевший, как стрела пробила голову одному из всадников, почувствовал, что его обрызгало чужой кровью. Турки подняли воинственный клич, предводитель пытался организовать оборону, но вскоре сам был выбит из седла несколькими стрелами. Поражённые лошади, заваливаясь, жалобно ржали. Семён, схватив обеими руками драгоценную саблю, соскочил с возка и спрятался под ним. Он слышал лишь, как мечутся и кричат его сопроводители, как с коротким и резким стуком в возок врезаются стрелы. Потом всё смолкло. Притаившись, улавливал шелест травы, переговоры на татарском, приближающиеся шаги. Под обоз заглянул татарин в овчинном тулупе. Усмехнувшись трусости Семёна, велел ему вылезать. Выйдя из-за обоза, Семён увидел многочисленный конный татарский отряд — кто был в лёгких доспехах и меховых шапках, кто в оборванных, засаленных шкурах. Неподалёку, среди воткнутых в землю стрел, в высокой траве недвижно лежали турецкие воины и их лошади. Двое татар уже осматривали убитых, добивали раненых копьями.

— Встань на колени перед ханом! — услышал Семён требование (благо татарский он немного знал). Ещё не разглядев, кто здесь хан, он уже упал на колени и стал озираться. На коне выехал полный татарин в лисьей шапке, с короткой узкой бородкой, в цветастом халате, надетом поверх кольчуги. С усмешкой оглядывая князя, спросил:

— Слышал ли ты о хане Исляме?

— Слышал, когда пытался он отобрать ханский престол у своего дяди, хана Саадета, с которым часто ходил в набеги на русские земли…

— Ты слышал обо мне, теперь поведай о себе, урус в турецкой одежде!

Семён незамедлительно рассказал всё то, что говорит всем правителям, встречавшимся на его пути. О том, кто такие Бельские, Ислям прекрасно знал, ибо Дмитрий Бельский часто возглавлял рати, бившиеся с крымцами.

— Садись на коня и следуй за нами! И не вздумай убежать, у меня меткие лучники, как ты уже понял, — приказал Ислям и развернул коня. По пути Семён осознавал происходящее и понял, что его ждала здесь засада. Неужели султан обманул?

Они прибыли в Перекоп[6], северный город Крыма, укреплённый массивными стенами и рвами. Город был многолюдный, грязный, воняющий кизяком, пылью и навозом. Ислям до конца оставался степняком и жил в просторном шатре под городом, не признавая низких каменных зданий, по подобию которых мог построить себе дворец.

Он и Семён, сидя на коврах, поджав ноги, ели руками из большой миски жареное жирное мясо и пили кумыс. У ног Исляма лежала грамота султана для Сахиб-Гирея, скомканная и испачканная.

— Я должен был стать крымским ханом! Я! Но султан Сулейман сделал правителем моего дядю, Сахиба! Справедливо то, что я начал борьбу против него! Но силы мои немногочисленны, и он это знает, так что Ор-Капы — единственный шанс выстоять. Север Крыма не подчиняется Сахибу и не подчинится до тех пор, пока я жив! — размахивая вымазанными жиром толстыми пальцами, кричал Ислям. Семён молчал, кусок не лез в горло.

— Ты вёз дары беям и мурзам моего дяди, но и мои подданные нуждаются в дарах. Саблю тебе вернут, ибо ты не пленник здесь, а гость. Но позже! — успокоившись, продолжил мятежный царевич.

— Милость твоя безгранична. — Семён склонил голову.

— Я понял, что ты хочешь биться против своего законного правителя, московского коназа, тебя поддержал султан и поддержит по его приказу Сахиб. Польский король не пойдёт на это, мне говорили, Литва хочет мира с Москвой после тяжёлой войны. Сигизмунд не будет проливать за тебя кровь своих людей. Так знай, что и я не буду, ибо тоже хочу мира с Москвой. Понял, нет? Вместе с твоим великим коназем мы разобьём Сахиба!

Бельский молча смотрел в узкие глаза Исляма, чувствовал, как в нём закипает гнев. «Нет, не может же он сидеть здесь до скончания века! Сахиб-Гирей обязательно разобьёт тебя, глупый мятежник, и после вместе с ним я пойду с великим походом на Москву!»

Ислям, отрыгнув, обтёр об широкий халат жирные руки. Семён, дабы не глядеть на него лишний раз, пил кумыс из чаши, опустив в неё глаза.

— А ведь ты такой же, как я, коназ Бельский! — усмехнулся вдруг Ислям. Семён, едва не поперхнувшись, отставил кумыс. — Только слабость твоя в том, что ты чужими руками хочешь добиться своего, пытаясь услужить врагам Москвы! — Ислям взял грамоту Сахибу и потряс ею в воздухе. — Так вот, ничего из этого не выйдет! Собрал бы ты, подобно мне, верное тебе войско и отбил бы Рязань сам! Тебя бы уважали! С тобой бы считались! А сейчас я вижу лишь лживого хитреца, похожего на гадкого змея! Иди отдыхай, коназ Бельский, жди, когда я призову тебя снова!

«Посмотрим, как исполнится задуманное тобой!» — подумал Бельский, покидая ханский шатёр. Его поселили в небольшой палатке, к которой приставили стражу. Пожилой татарин по имени Булак должен был быть всегда подле Семёна, выполняя роль то ли слуги (что вряд ли), то ли надсмотрщика. Молчаливый и суровый, он мало говорил с Семёном, тихо приносил еду и уносил посуду.

Так в тяжёлом ожидании и бездействии проходили дни и недели. Ислям редко сидел в лагере, отправлялся в набеги, затем возвращался вновь, но больше не призывал своего «гостя».

Однажды Булак принёс Семёну какую-то грамоту, сказав, что сам хан велел принести её. Схватив грамоту, Бельский начал судорожно оглядывать её, сразу заметив печать московского князя. От имени малолетнего Иоанна, конечно, писала Елена, звала Семёна в Москву, обещая прощение и жалованье великое, поминала, что в ранние годы знатные бояре и князья «отъезжали» в Литву, но всякий раз возвращались в Россию и дальше ей служили без опаски. Семён, усмехнувшись, свернул грамоту. Он-то прекрасно понимал, что время таких «отъездов» кануло в Лету, и младший Бельский в Москве — не кто иной, как изменник, коего ждёт там, в лучшем случае плаха.

— Ещё! — сказал вдруг Булак, твёрдо глядя в глаза Семёну. — Того не должен я говорить, но знаю, что скоро сюда придёт сам хан Сахиб, и не сносить нам всем головы. Ты же ему нужен. Возьми меня служить тебе дальше, выгороди перед ханом, дабы сохранил он мне жизнь! За то буду исполнять все твои поручения!

Семён сначала насторожился, почувствовал подвох, и решил проверить татарина.

— Узнай, что говорят обо мне при хане Исляме!

— Мои глаза и уши — твои глаза и уши! У меня много способов узнать о том! Жди!

И уже через два дня Булак докладывал, что хану пришли дары от московского князя да грамота, в коей его просили отправить Бельского в Москву — живым или мёртвым. Тогда почему-то Семёну показалось, что Булаку можно верить. Знать всё это было мучительно страшно, со дня на день Семён ждал гибели, перестал спать и есть, осунулся и ослаб, но Ислям, видимо, не торопился избавиться от столь значимого для многих правителей пленника.

6

Татары называли его Ор-Капы.