Двуликая мать

…Переселенцев из Фар-Харбор, которым тесно на причале, но не в его желудке. Бедный мальчик Малькольм, совершенно один, горюет по семье и друзьям… куда же подевались их тела, Малькольм? Уж не те ли это дикие гули?

— Не кормите меня сказками, — резко осадила его Нора, которая не собиралась больше клевать на удочку жалости. Потеря — дело ежедневное. Никто даже не вспомнил про двух трапперов, погибших по дороге за микроскопом.

Одинокая гниющая туша рад-оленя, точно жертва на откуп Вельзевулу [1], в штиль висела ровно, поэтому ничто не мешало мухам пировать, прорывать в плоти норы, чтобы оставить внутри потомство, и умирать от обжорства. При тусклом свете казалось, что кожа шевелилась под натиском голодных личинок, готовых вот-вот прорваться наружу. Однако, когда Нора прошла мимо, рой взметнулся и кинулся в её сторону. Она лишь успела прикрыть лицо руками, но мухи метили в уши, лезли за воротник свитера и копошились в сальных волосах, оглушая мерзким жужжанием.

Размахивая руками и прикрывая глаза так, чтобы видеть свои ботинки, Нора устремилась к утёсу, но вовремя остановилась. Сердце громко стучало где-то в горле, и в приступе отвращения хотелось вновь избавиться от желчи в желудке. Она вдохнула свежий морской воздух, открыла глаза и увидела силуэты кораблей внизу. Жужжащая муха тут же была прихлопнута ударом по щеке.

Говорящий-с-Туманом как ни в чём не бывало уселся перед костром, точно не случилось ничего необычного, подкинул сухих веток и приложился к небольшой фляге — Нора могла поклясться, что почувствовала знакомый металлический запах. На приглашение присесть и отогреться она даже не пошевелилась.

— Сказки… Мой народ так их не называл, — акцент на прошедшем времени он сделал, по-видимому, специально, чтобы подчеркнуть единение с трапперами — или же резервации канули в лету, как и всё, что помнила Нора. — У нас больше общего с вашей культурой, чем ты думаешь, squaw. Например, в каждом сообществе была своя Золушка — во время путешествий я бездумно собирал самые разные истории про ставшей королевой замарашку, а теперь, попав на этот остров, думаю, что понял самое важное в ней…

Фляжка отправилась в поясную сумку. Жесты были плавными и даже ленивыми, однако Нора напряглась так, что выступили капли пота. Она поскребла лоб ногтями, чувствуя, как отходит слоем засохшая грязь; вмиг стало легче.

— В тёмные времена, которые сейчас гораздо ближе к нам, неизменно присутствовал дух убитой матери. Где-то она перерождалась в корову, чтобы прокормить сироту, где-то шептала советы, поначалу казавшиеся безумными, а затем — спасительными. В каждой истории мать чувствует приближение смерти и просит дочь не есть её плоть, а кости — похоронить в определённом месте. Когда мачеха забивает странную корову, её едят все, кроме дочери, которая впоследствие вознаграждается за свою преданность. Как видишь, каннибализм через символическое перерождение всегда присутствовал в нашей жизни.

— Значит, девушка всё равно поступила правильно, — заметила Нора, скрестив на груди руки, чтобы не выдать дрожь — экскурс в детские сказки казался куда более жутким, чем прорыв через туман. Где-то вдалеке кричали трапперы, всё ещё сражающиеся с мутантами.

Говорящий-с-Туманом пожал плечами. Почему-то общение с Норой казалось ему важнее смерти своих братьев.

— Это лишь значит, что она не является главным персонажем, ведь история повествует о загубленной чистой душе матери. Дочь — лишь инструмент для её мести, которым удобно управлять из загробного мира через узы крови. Однажды все нечестивые съедают своих матерей, понимаешь, squaw? Мы опустошили свой мир, разорвали саму его плоть и продолжаем обгладывать кости, но, даже будучи мёртвым, он отомстит. Глупо надеяться, что эхо этой боли нас не настигнет.

Шаман неотрывно глядел на Нору и, казалось, даже не моргал, а внутри неё словно забурлила застоявшаяся радиоактивная вода — Шон! Шон! Шон! Испарина страха уже не липла, а прожигала тело насквозь брошенными со злости словами и страшными догадками. Взгляд выхватил сгнившие под дождями и вечной сыростью коробки с полуфабрикатами, истекающие кровью ржавчины алюминиевые банки — зачем они до сих пор лежали на видном месте? Ей было дурно, но по большей части не из-за болезни; скорее всего, и трапперы сходили с ума не без помощи.

Дело ведь не в Шоне — шаман о нём пока не знал, если, конечно, другие трапперы не услышали её бормотания в лесу, — он говорил об острове, о мире в целом, что пытается сбросить человечество как мух со своей гниющей туши. Нора уже слышала подобные байки от стариков в Фар-Харбор.

— Причём здесь тогда та Мать из ваших сказок… историй? Вы кидаете в кучу всё, что помнили до болезни, а теперь оправдываете собственное варварство мудростью тех, кто жил давным-давно. Вы вконец обезумели!

Нора всё ещё боялась его тёмного, острого взгляда выжидающего охотника на людоедок, каким он наверняка мнил себя, однако больше не могла терпеть столь явную грязную манипуляцию.

— Узнаю голос Аркейда, — шаман чуть усмехнулся, насколько позволяла гибкость лицевых мышц. — Иди к нему, ina [2], больше мне нечего сказать.

В растерянности Нора даже не сразу поняла, что Говорящий-с-Туманом назвал её по-другому. Трапперы кучковались в одной части лагеря, и впервые она видела их всех разом — удобную мишень для пуль. Даже если она справится, что было сомнительно, убийство последних вменяемых охотников минимизирует всякую её ценность и не подарит лекарство от пресловутого «проклятия» трапперов. Поэтому Нора оставила карабин на плече и поспешила в палатку к Аркейду, однако тот уже ждал её у входа — как всегда строгий, вытянутый, но привычное нечитаемое выражение на скучающем лице впервые сменилось неподдельной радостью.

— Nihil semper suo statu manet [3] — у меня есть всё, чтобы покончить с этим кошмаром. Ты как? — наконец уточнил он, как следовало лечащему врачу, но будто бы между делом. — Выглядишь… так себе.

— И чувствую себя не лучше, — честно призналась Нора. — Я поняла, о чём ты говорил, и хочу от этого избавиться. Зуд ещё замучил…

Она потянулась к лицу, но Аркейд воскликнул:

— Не чесать! — затем он прокашлялся и продолжил снова ровным тоном: — Разве тебе не говорили, что механическое воздействие только усугубляет ситуацию? Ложись на койку, я посмотрю.

Когда-то Нора думала, что в импровизированном медпункте грязно и бедно, как в «Доме для умирающих» Сестёр Милосердия где-нибудь в сердце африканских джунглей, а теперь сама идеально подходила под антураж. Держась за ремень, как за спасение, она положила карабин на пол, чтобы успеть его выхватить. Одежда оставила тёмные разводы — кровь дяди Митча вперемешку с грязью, — и Нора, взглянув на них, ощутила новый удар. Сердце похолодело и сжалось от осознания содеянного.

Тот самый момент истины, после которого не повернуть, не понять, что воля утекает как сквозь пальцы.

Это была она. Настоящая. Та, что хотела выжить ради своей мести.

Нет.

Та, что обязана помочь Шону выжить. Больше ни люди, ни само время их не разлучит.

— Аркейд, я… сорвалась. Не знаю, что на меня нашло… просто…

Она пыталась взвешивать каждое слово, но выходило всё равно не так. Впрочем, он понял её без откровенного признания — смотрел на засохшие кровавые разводы и не видел для себя ничего нового, лишь очередную грустную историю.

— Поставлю капельницу, отоспишься, затем умоешься, поищем новую одежду, et cetera, et cetera… [4] Вот увидишь, сразу станет легче.

Подобное участие грело, однако на того Аркейда, что не предупреждая вырывал иглу вместе со строительным скотчем, было непохоже. Тревога лишь усилилась, а инстинкты на все лады заорали об опасности, когда он вернулся с пакетом бесцветного раствора. Облизнув пересохшие губы, Нора протянула Аркейду правую руку без пип-боя и выжидающе уставилась на его тонкие пальцы, сжимающие иглу. Он медлил лишь мгновение, так и не решившись засучить рукав самостоятельно, но этого оказалось достаточно, чтобы разрушить едва выращенное доверие.