Двуликая мать

Когда она перехватила занесённую руку и подняла на него взгляд, то в мутно-зелёных глазах за толстыми стёклами старомодных очков различила плескающийся страх; чувствовала адреналин, гоняющий его кровь с бешеной скоростью, однако лицо, точно маска, оставалось непроницаемым. В этот раз Аркейд среагировал быстро, подтвердив догадки о богатом боевом прошлом: сменил наклон кисти, чем выиграл несколько дюймов, и поднёс иглу почти вплотную. Однако Нора не уступала — и в конечном итоге победила.

Запястье хрустнуло под её рукой, и лицо Аркейда мгновенно исказилось гримасой боли — как же славно было увидеть на нём хоть что-то, кроме равнодушия! Нора вскочила с койки, отшвырнув пакет подальше, и побежала к выходу, однако знакомый, едва слышный мягкий спуск энергооружия застал врасплох. Она резко обернулась, вскидывая карабин; в палатке было слишком тесно, не до уворотов и пряток — оставалось только убивать. Пистолет, как всегда, оказался быстрее. Выстрел пришёлся всего лишь в плечо, а не в голову; плазма, в отличие от любимого Норой лазера, долетала раскалённым шаром, и получать такой заряд ей ещё не приходилось.

Точно сгусток лавы, но кислотно-зелёного цвета, расплавил одежду и приклеился к плоти; боль была столь яростной, что разум милосердно покинул Нору на несколько решающих мгновений. Когда она смогла наконец-то вздохнуть, Аркейд уже прижимал её к полу ногой, надавив каблуком на рану. Увечной рукой он целился ей в голову из плазменного пистолета, а второй судорожно разрезал ножом свитер где-то под грудью. Боль растеклась по всему телу, однако она отлично чувствовала каждый порез тонким, ледяным лезвием.

— Что ты… зачем? — простонала Нора, слабо отмахиваясь от дула пистолета — по-детски, из последних сил.

Вместо ответа лезвие погрузилось в плоть, и на сей раз Нора заорала. Её потрошили заживо, срезали лоскут, словно с жертвенного рад-оленя, и жизнь вытекала из неё тёмной чернильной кровью. Когда Аркейд закончил, то грузно поднялся, опираясь здоровой, окровавленной рукой о колено; пот крупными каплями выступил на бледной коже. Он был уязвим, но и Нора едва шевелилась.

— Мне требовался образец немедленно, пока мы все ещё в сознании. Omnis curatio est vel canonica vel coacta [5]. Ты должна понять.

Она не понимала; отказывалась понимать. Разорванный свитер пропитался тёмной кровью, лишь казавшейся чёрной, но островки чистой кожи мешались с участками дряблой, будто выгоревшей, испещрённой крупными язвами. Однако Нора отказывалась верить глазам, что по наивности привели её сюда. Крики трапперов доносились будто из другой вселенной, но почему-то она знала, что они проигрывают.

Люди не лягут смиренно на землю в ожидании мести, а поборются с миром в попытках выжить.

Аркейд будто забыл про неё — или же не желал убивать, — сразу ринулся к громоздкому аппарату на столе у ширмы, шипя на сломанное запястье. Тем временем одиночные выстрелы переросли в очереди, причём из энергетического оружия, которого у трапперов не могло быть. Через несколько тревожных секунд всё стихло.

— Обыскать! — командный голос, который мог бы принадлежать старейшине Братства Стали, раздался совсем рядом, однако Аркейд от своего дела не отвлёкся. Нора, ничего не соображая, отползла к койке и оперлась о неё спиной. Мир сжимался до светлой точки, поэтому пришлось пару раз ударить себя по щекам.

В палатку зашёл солдат в броне зилотов Детей Атома — редких защитников их искалеченной веры, которые попусту не покидали Ядро — свою общину вокруг атомной подводной лодки — и священный источник. Именно там Нора увидела человека с татуировкой на лице в виде спирали из пунктиров, однако это был не он, а кто-то посерьёзнее.

Зилот не стал заходить далеко и тут же окликнул:

— Аркейд Геннон, ты нарушил наше соглашение!

В глубине палатки скрипнул раскладной стул.

— Я не мог иначе, Рихтер, — он устало вздохнул и даже не сделал попытки подняться или взять оружие. — Технически, я его и не нарушал. Сам погляди.

Раздражающий свет наконец-то исчез; зилот прошёл в палатку, грузно уселся на корточки рядом с Норой и мягко, что было почти невероятно для его тяжёлой брони, приподнял её голову за подбородок. Какое-то время они глядели друг на друга в молчании, а затем он внезапно протянул стимулятор. Нора не пошевелилась, поэтому зилот положил шприц рядом с её правой рукой и отдалился.

— Откуда мне знать, что это не обычная гулификация?

— Уж поверь, не обычная, — Аркейд цедил сарказм, а значит, снова стал собой; однако Норе было не до него: в ушах, точно набат, гремело лишь одно оброненное слово. — Образцы поражают, уже сейчас физическая сила нарастает. Я такого ещё не видел… даже в Сьерра-Мадре.

— Это сделал ты? — Рихтер указал на Нору, однако было понятно, что он имел в виду свежую рану. Аркейд не ответил. — Анклава давно нет, но я готов помочь таким же беглецам, каким был я. У тебя будет время, чтобы убраться с острова. Навсегда. Верховный исповедник не забудет этой ереси…

— Вы всех убили? — перебил его Аркейд, словно о собственной жизни не беспокоился вовсе.

— Нет, только тех, кто не желал сдаваться. Больных мы не трогаем, их судьба в воле Атома.

— Contra vim mortis nоn est medicamen in hortis [6], — судорожно вздохнув, прокомментировал Аркейд сам для себя, чем мгновенно разозлил Рихтера. Лицо его исказилось, и даже Нора дёрнулась к отброшенному карабину.

— Это не шутки, парень! Напоминаю ещё раз, что Мать Туманов — неприкосновенна!

Убедившись, что Нора так и не сделала инъекцию, Рихтер поставил её сам — заботливо и предельно аккуратно, затем сам вложил ей в руки карабин. Кого-то он напоминал этой скупой, но искренней улыбкой, желанием защитить её… Данс, где же он?

Данс всё знает о Шоне — и раз он не здесь, не ищет её, то, значит, отправился на материк завершать начатое. Паладин никогда не отказывается от своего слова.

Прилив сил оказался кстати; Нора, опираясь об угол койки, поднялась на ноги, но пока ещё не могла разогнуться. О бое не могло быть и речи, да и Аркейд не проявлял больше агрессии. Рихтер отошёл в сторону и открыл для неё выход. Что бы ни было между ними, то осталось позади. Нора не собиралась возвращаться.

Лагерь был залит кровью трапперов и Детей Атома; оставшиеся в живых расступались, не мешая пройти. Малькольма не было видно, а шаман Говорящий-с-Туманом продолжал восседать перед костром, будто прирос к земле навечно, раскачиваясь в такт мелодии, которую мог слышать лишь его болезненный разум. Ряженные в серые балахоны люди с облучёнными до черноты лицами глядели с благоговением, кто-то даже со слезами на глазах.

Понурив голову, чтобы никто не видел её лица, Нора проковыляла к раскуроченным воротам, а затем, прихрамывая, бросилась прямиком в молочно-белый лес. Блаженное одиночество стало спасением, и в нём открывались новые, спокойные мысли. Туман то сгущался, то рассеивался, слово дым в чьих-то лёгких. Остров дышал — раньше Нора не чувствовала этого.

Неба будто не существовало, облака и туманы соединились в одно пространство, где последние существа и робкие растения могли начать всё с начала, в безопасности. Это не Чистилище, но междумирье со своими законами. Туман шептал, туман вёл, вкладывая в голову Норы никем не желанную правду, а затем внезапно расступился, открыв берег с уродливыми остовами затопленных кораблей — именно их было видно с утёса.

Нора давно поняла, что трапперы и не собирались возвращаться на запад, однако это было ещё не всё. В песке среди хлама — великого наследия прошлого — она находила детские игрушки, и на душе зашевелился червь плохого предчувствия. Аккуратно, чтобы не соскользнуть под воду, Нора по камням забралась на ближайший корабль, где тоже плавал уцелевший мусор, в том числе чемоданы, набитые женской и детской одеждой, а значит, трапперы приехали со своими семьями.

Как крысы, они бежали из логова в поисках крох, которые ещё можно сожрать, и взывали к давно убитому ими же Богу, надеясь на спасение. Но когда Бог ответил и взглянул на людей, они сошли с ума.