Страница 17 из 21
-И остался, - вздохнул Генрик. – Ты хотя бы попытался. Жалеть будет не о чем.
А Розали – ставшая красивой и складной женщиной, пожалела и заговорила с тихой мудростью, которой Авис не встретил даже в доме Виконта М.:
-Ты, милый брат, не жалей о попытках. Ты пытался изменить целый мир вокруг, но мир есть и внутри тебя. Разве не изменил ты его?
Авису было плохо. Очень. Разочарованный и униженный, он готов был рыдать и биться в истерике, но слез не было.
А в следующее же утро после единения семьи, Авис без пререканий встал за прилавок, готовый жить дальше и менять мир хотя бы для близких, искупая свое сумасшедшее когда-то рвение тихим трудом.
На долго его, конечно, не хватило и через пару месяцев его сорвало и выбило из тихого ритма знакомством с блестящим художником Альфредом, который восходил как раз и искал себе компанию восхищавших, но был этой важный миг, который потом с теплотой отзывался в ноющей очередным провалом груди Ависа.
10. Мятежник
Вода хоронит так, что не никто потом не найдет, даже если будет любопытен. Это в земле долго еще живут кости, это в огне не сгорает сущность до конца – вода же принимает всё в свой бесконечный холодный склеп и не отыскать потом ни намека…
Всё это прекрасно понимал герцог Мерон, прозванный Мятежным. Он не был глупцом и знал, что даже примирение с королем Вильгельмом не дает ему право на жизнь – слишком уж много крови пролито. Да и король Вильгельм не мог простить герцога, не мог смириться с тем, что в его королевстве есть столь опасный и враг, и союзник, наличие которого перекрывает добрую часть захватчиков. А как иначе? Враг, пришедший из других земель, мгновенно сплочает народ. Враг, рожденный в пределах одной земли – разобщает его, кровит…
Вильгельм не мог смириться с тем, что его подданный оказался популярнее и любимее в народе, чем он сам. Корона как будто бы ничего не значила! Народ радостно приветствовал герцога, тот был на вершине, владел той властью, что попала в руки Вильгельма по наследству, а Мерон ее заслужил. Сам.
И от того был опасен, и по этой причине от него нельзя было избавиться открыто. Отправь убийц к нему, суди или арестуй – толпа спятит от бешенства.
И поэтому – корабль! Отправлен в последний путь, ведь в воде все может быть. Кто станет искать? Несчастный случай и герцог Мерон, Мятежный Герцог, примирившийся, наконец с королем, погиб. Какое горе, какая беда! И слезы, слезы в глазах самого правителя, отдавшего весьма недвусмысленный намек на это убийство, этот приказ.
***
Как началась эта борьба? Почему герцог Мерон, имевший легкое и милое детство, выращенный в редкой среди знати любви, получивший блестящее образование, вдруг воспротивился своему ослепительному будущему и восстал против короля Вильгельма, отрезая все пути к теплому месту при дворе?!
-Я, - говорил герцог Мерон, - человек порочный, жестокий и даже наивный, но я не могу пройти мимо бед моего народа! Крестьяне, обеспечивающие наше процветание, нашу торговлю и хлеб, находятся на пороге нищеты и бунта и для выживания они схватятся за оружие!
-Сумасшедший! – хихикали в столице.
-Наивный романтик и безумец! – вторили угодливо.
-Юный герцог Мерон желает породниться с крестьянами, - угодливо передавали королю Вильгельму.
Но словами все не кончилось.
Герцог Мерон своими силами пытался улучшить положение крестьян, чем сразу завоевал их любовь и заставил насторожиться короля Вильгельма. Ладно, если бы только крестьяне, находившиеся под собственностью герцога, стали бы возносить его, так нет! – по всему королевству пошел опасный слух о добродетельном герцоге, о милосердном, сочувствующем и мягком.
Герцог Мерон раздавал хлеб из своих закромов, снизил свои расходы, перестал давать балы и приемы, да только все равно это не избавляло его от общества всяких бездельников знати, что желали своими глазами убедиться в деяниях герцога.
Более того, Мерон снизил налог со своих крестьян и докладывал в казну из своих собственных скоплений и жалований.
-Юнец! – презирали в столице.
-Наивный…- опасливо шептали там же.
-Допрыгается! – злословили.
Передавали королю:
-Спятил! Растратой занимается!
Но и этим дело не кончилось. Натура герцога Мерона не желала благодетельствовать в одиночку и он начал привлекать в свою борьбу других представителей знати.
Представители возражали, отбивались в большинстве своем, но некоторые, те самые, что сами в себе носили по зернышку мятежного духа, да разум еще не отравили шелками и ядом лести придворной, поглядывали с интересом, и интересом совсем не враждебным.
Первым не выдержал барон Гаде – он примчал ранним утром в герцогство Мерон и заявил громогласно:
-Мне все равно помирать, а детей я не нажил…
И хмыкнул уже тише:
-Законных уж точно.
Барон был милостиво принят вместе со своими капиталами, и это уже породило совсем пугающие передвижения по королевству.
-Быть не может! – возражали в столице.
-Помяните мое слово! – неопределенно пугали при дворе друг друга.
Королю передавали:
-Старый дурак да молодой – два сапога!
Но король уже не имел в себе веселья и все мрачнее и мрачнее вглядывался в чернеющее будущее над своими землями, с тревожной слезой смотрел на своих детей, чувствуя, как какое-то неизбежное естество, зловещее в своем неотвратимом роке, подкрадывается все ближе.
Потом дрогнула леди Элизабет – богатая вдова, печальная и невыездная, равнодушная ко всем удовольствиям, ушедшая после смерти своего мужа, от общества, в книги.
Капитал у нее был даже больше, чем у барона Гаде, а на предупредительную попытку герцога Мерона отказаться (он понимал, что грядет скандал), сказала:
-Я слишком милосердна, чтобы пройти мимо вашего дела. А что до взглядов и шепотов – всякой вдове с этим привычно!
И поползло, зашелестело:
-У бедняжки помутился ум! – догадались в столице.
-Вот вдовица! – осудили при дворе. Королю передали:
-Влюбилась, наверное, в этого черта!
Но король уже хлопнул ладонью по столу и вопросил:
-Как он посмел?!
Вопрос не имел ответа. Придворные испуганно отшатывались, не зная, как ответить. Да и что можно было сказать, если человек, имеющий все основания полагать об устройстве своей жизни в высших благах, просто восставал против всего, что должно было согреть ему путь?!
***
Но борьба стала роковой, когда наглец посмел выдвинуть королю Вильгельму ультиматум, в котором требовал снижение налогов для крестьян всего королевства, снижение торговых пошлин и уменьшение расходов двора. В противном случае герцог Мерон обещал, что ни один добродетельный крестьянин и горожанин с добрым сердцем не выйдет на работу и будет отказываться служить.
Ультиматум попытались утаить, но куда там… друзья герцога разослали его до того. Как Мерон официально предъявил письмо для короля через чужие руки. Герцога попытались схватить, но тот отсиживался где-то далеко от дома.
Солдаты переворачивали лавку за лавкой, секли тех, кто ехидничал и даже насмешливо улыбался их бесплотным попыткам найти Мятежного. Солдаты бросали в тюрьмы тех, кто всерьез отказывался работать. В городе таких было немного, но в деревнях, где крестьянство стояло на грани нищеты и смерти, отклик вышел большой.
А самое страшное было в том, что как бы тяжко не обрушивался Вильгельм в своем гневе на народ, как бы не притеснял его – народ поднимался вновь и вновь, поднимал голову и увеличивал свой гнев и свою численность. Имя герцога Мерона, который тайком проповедовал то тут, то там стало героическим. Его обожествляли, как первого, кто бросил вызов королю.