Страница 4 из 17
-Мы через столько прошли, - она отняла руки от лица, взглянула на друга, - дождь и холод, грязь и голод. Мы спали на земле, думали о пропитании и выживании. А теперь…
Она не договорила. Голиард подождал из вежливости, но, поняв, что Эвелин не продолжит, подхватил:
-Я чувствовал себя больше всего живым в жизни именно там. Я – рыцарь. Я стремился к этому, видел это в мечтах, а теперь я как безумец. Я им не ровня. Им – родовитым.
Последнее слово он почти что выплюнул.
-И я не ровня тем, кто рядом со мной, - Эвелин тоже вздохнула. – Они смотрят на меня со снисхождением и страхом. Я знаю, что те невзгоды, что свалились на меня, мои скитания… о, ты не представляешь, на что я шла ради выживания! Ты не представляешь, сколько я совершила! Мне ведь…не сразу встретился ты.
-А моя жизнь была пуста, - Голиард наблюдал за Эвелин. Он знал, что должен сказать что-то ободряющее, но не мог подобрать слов – не хватало красноречия. Странное дело, там, на Тракте, когда они мерзли в осеннюю ночь, у него нашлись для нее слова. Он сказал ей тогда, что она – самая необыкновенная, сильная и ее дух – воинственный, сильный, пройдет через любые препятствия, и тогда это далось ему легко и тогда она ему поверила! А сейчас слова застряли в горле.
Как будто та Эвелин и тот Голиард, блуждающие по Тракту, совсем другие, чем те Эвелин и Голиард, что сейчас на балконе королевского замка.
Как будто бы разделилась душа.
-Я знаю, что у меня нет права отказать ему, - шепотом отозвалась на мысли Эвелин, - и я не хочу отказывать. Его величество очень мил, хорош собою, относится ко мне как к стеклянному цветку, но я ведь не цветок!
Она сорвалась со скамьи, вскочила, бешено прошла взад-вперед.
-Я не цветок! – повторила она, - а он не поймет. А ты…понимаешь?
Голиард кивнул. Эвелин поверила.
-Многие мечтают о таком счастье, - она с горечью опустила руки, стала совсем беззащитной, слабой, - а я вспоминаю те дни, когда мы с тобой делили одну сырную лепешку на двоих.
-Я до сих пор не могу есть один, - вставил Голиард, не замечая того, что в его глазах странное покалывание. Очень злое, холодное, - мне кажется все время, что это…неправильно.
-Я вспоминаю холодную землю и тот плащ, который ты расстилал для меня по земле, чтобы было теплее. И я не могу спать на перине, - Эвелин робко (о, откуда взялась только эта робость?), взглянула на Голиарда. – Перина такая… ненадежная.
-А меня воротит от этих стен. Кажется, что все лишь клетка…
-Ты еще можешь сбежать, - Эвелин коснулась его руки холодными кончиками своих пальцев. – Ты можешь оставить замок!
-И ты можешь, - заметил Голиард. – Но я стремился к рыцарству. А ты стремилась к возмездию. Все решается для тебя лучшим образом, а я хочу знать, что ты в порядке.
-Я никогда не буду в порядке, - она помотала головою, - кошмары следуют за мною и я здесь чужая. И ты здесь чужой. Король, конечно, король, но…
-Но, - согласился Голиард. Он понял подругу интуитивно, незнакомый с придворными играми, угадал по тону, по холоду камня.
***
Сколько они простояли так в молчании – Голиард не знал. Стояли друг против друга, не замечая холодного весеннего порывистого ветра, глядя себе под ноги, не заговаривая, но точно думающие примерно об одном. Прошла целая жизнь или мгновение – сложно было сказать. Они оба не оставят замка. Голиард не оставит Эвелин, а та точно не бросится обратно на пути Тракта, где была, оказывается, настоящая жизнь.
Странное дело, когда каждый день был выживанием, когда приходилось думать, где взять обед и крышу над головой, они, выходило, были живы. Они чувствовали, смеялись, переговаривались и могли мечтать. А теперь, когда сбылась самая невозможная для крестьянина мечта, когда открываются двери в тронный зал для дочери павшего герцога, когда…
Когда происходит все, что имело малейший лишь шанс на свершение, они вдруг замирают, немеют и понимают с ужасом, что жизни в душе больше нет.
Эвелин изъела себя жаждой мести и теперь, когда месть обрушилась на головы врагов – пустота!
Голиард изъел себя страданием по невозможной мечте и та…сбылась. И снова – провал. Пустота, которую не заполнить ничем.
И только весенний ветер напоминает о том, что они на земле, а не в пепельном аду оставленных чувств, которыми жили долгое время, которыми пропитывались все те дни, когда стоял вопрос выживания, и все воспринималось острее.
-Мне пора, - Эвелин лишь шевельнула губами, но Голиард услышал, а может быть – угадал, что она сказала.
Склонил голову:
-Благодарю вас…ваше величество.
И посторонился, чтобы она могла пройти мимо, не задев его даже кусочком платья. Отныне у них разные пути.
Разные пути и один ветер…с того Тракта. Одинаково холодный.
Эвелин, проходя мимо, даже не взглянула на него, и не обернулась. Она была слишком гордой и не признавала слабости за собою, считая ее худшим проявлением порока из всех возможных проявлений.
Она никогда и ни за что не позволила бы первому рыцарю из крестьянского рода, своему другу, проводнику Голиарду увидеть слезы в своих глазах.
4.
Падение
Ты заглядываешь в лица, вглядываешься, пытаясь отыскать хоть немного поддержки, но находишь лишь мраморную холодность.
Сегодня у тебя нет друзей.
Сегодня у тебя враги.
Падение не происходит в один миг, оно подкрадывается незаметной тенью, что так легка, и будто бы пуглива, юркая эта тень, как змейка, а за нею следует холодный, но ещё тихий шелест, едва обрисовывается отчуждение…
Ты входишь в этот зал впервые несколько лет назад. Ты входишь как триумфатор, что победил какую-то злую силу, прошел через препятствия, поднялся до этой самой залы и тех, кто в ней стоит, видишь улыбки одобрения и слышишь о своем назначении, гордишься и веришь, что справишься со всем – ведь главное достигнуто: ты стал кем-то важным.
Но как ты шел сюда? Какими были твои ступени? Как ты уже черствел и как черствели те, что приветствуют тебя? Через что пришлось перешагнуть и от чего отказаться? Как пришлось ошибиться и огрубеть?
В минуту триумфа ты не думаешь об этом, и веришь лишь в то, что теперь всё будет хорошо до самой смерти.
Но это не так. И смерть уже не какая-то далекая абстракция, а вполне пожелавшая проявить себя как личность сила, что не кажется далекой, но постепенно принимает форму, а её рука вдруг касается твоего плеча, ее вкрадчивый голос оказывается звучащим в ушах.
И приходит осознание.
Ты – триумфатор, да, но только до тех пор, пока ты нужен и не опасен.
Подчинись и будь удобен – будешь в этой зале.
Выйдешь из-под контроля, поднимешь голову – будешь стёрт.
Приходит понимание, что тот покровитель, что однажды ввел тебя сюда, не имеет того могущества, что защитило бы тебя, а также не имеет он и желание к твоей защите. А может быть покровитель и вовсе слаб.
И есть гиганты борьбы. Они могут иметь безобидный вид и походить на друзей, но в их самом светлом взгляде иногда таится куда больше яростного расчета, чем в грубости, что сказана была открыто, чем в том снобизме, что был проявлен к тебе, поднявшемуся из ниоткуда, пришедшему с какого-то далекого, никому не нужного городка или местности, о которой мало кто и слышал.
Вот, например, та женщина, что стоит в черном строгом платье – ее черты милы, а взгляд печален и светел, она улыбается тихо и также тихо говорит, походит на безутешную вдову, но не стоит ей верить.
У нее целый штат отравителей и шпионов, что только не едят с ее рук и с одинаковой светлостью в лице она может приветствовать тебя и клеветать на того, кому улыбалась. И будет убедительна настолько, что ты сам усомнишься в своей невиновности…