Страница 1 из 17
Несколько миниатюр и зарисовок – второй сборник,
A
1.
Ты примешь меня за мертвого?
Если я закрою глаза и лягу на слипшуюся от крови землю, если я отброшу меч и перестану думать, ты примешь меня за мертвого? Ты заберешь меня? Ты ведь не посмеешь оставить меня живым там, где больше нет жизни? Ты не подлая, Смерть, я знаю. Я это точно знаю.
У тебя есть глаза – это огни, горящие искры и тела, пойманные в огненные сети, отражаются в них. Ты их видишь. Они горят и остаются лишь кости, почему-то очень белые и даже розоватые. Ты их видишь, я знаю. Твой взор так жаден, так яростен и ты пытаешься…
Учуять запах войны. Война – это кровь, это огонь и оскверненная болью земля: взрытая, расцарапанная ногтями агонизирующих, стоящих у порогов твоего чертога. Но ты знаешь этот запах, из века в век ты следуешь за ним по миру, жадно вдыхая, наслаждаясь и упиваясь. А мы привыкаем к этому запаху в битве и уже не можем ощутить его на себе.
Когда я был маленьким, я видел много раз, как собаки принюхиваются к тем, кому посчастливилось вернуться с поля битвы. Они чуют этот запах – твой запах, и боятся его. тогда я еще и подумать не мог, что сам насквозь пропитаюсь этим смрадом и совсем не пожелаю возвращаться. Какой смысл, если я один? Я совсем один…
Но ты это сама знаешь. Знаешь! Наблюдаешь за моими мучениями, дышишь кровью, питаешься плотью сгоревших и павших от меча. Ты питаешься от моих страданий и потому, да, я теперь ясно вижу твой замысел, потому не забираешь меня. Тебе не хватает смелости, доблести и честности, чтобы отнять мою жизнь! Вот так!
Почему так противно скрипит земля между пальцами? Почему в ней больше не чувствуется плодородности почвы, какой славились эти места? Что-то очень противное остается на коже и липкое, кажется, я уже не отмоюсь. Не земля! Не земля! Кровь. Въевшаяся кровь, заменившая ее жизнь. Как долго еще будет здесь эта липкость, ты знаешь? Я не знаю. Но я и не доживу.
Забери же меня, проклятая ты… прости, прости! Мучительно хочется глотнуть неба, но небо черно, и закрыто пеленою, через которую и свету не пробиться, и воздуху, и чистоте не пройти. Теперь так навсегда?
Забери…или оставь! Сделай хоть что-нибудь, не мучай меня! Мне не к чему возвращаться, но и умирать я не хочу. Это будет уже откровенным обманом, если ты, дав мне уцелеть, вдруг отнимешь мою жизнь. И я – тот, кто выжил среди резни вдруг умру. Как это…я умру?
Не отнимаешь жизнь, так дай мне неба! Пусти ветер, проклятая! Пусти, пусть он развеет этот смрад, смоет, сдует. Мне же нужно возвращаться…
Ах, да! Мне некуда возвращаться. Ты уже позаботилась об этом. Ты уже все рассчитала и я твой пленник. Ты не дашь мне смерти, оставив жизнь на поле мертвых, ты не дашь мне жизни, оставив на мне этот смрад гнили и разложения, эту тоску, этот серебряный плач по радости, который остается в призрачных душах где-то там, на Седых Берегах.
Проклятая, проклятая! На зубах что-то хрустит, но я даже не хочу разбирать, что именно. Поверь, не хочу. Мои пальцы в крови, они уже не удержат меч, и, даст небо, никогда уже не смогут его поднять. Мои доспехи в крови, но то не моя кровь… или моя? Я не чувствую боли, потому что твой запах сильнее, он перебивает все, что было для меня важно. Я не помню запаха дома, любви – в носу только этот запах и остался.
И на последнем пути нет равенства! Как это глупо, как это жестоко и как это смешно. Я смеюсь, но, наверное, я оглох, потому что я не слышу уже своего голоса…
Если я закрою глаза и лягу на слипшуюся от крови землю, если я отброшу меч и перестану думать, ты примешь меня за мертвого?
2.
Когда выключается свет
-Лея, не выключай свет, - Тимка – маленький, взъерошенный, испуганный, натягивает одеяло до самого носа, прячется в одеяле так, как будто это его спасение.
Вздыхаю, сажусь рядом – постель у Тимки большая, гораздо шире, чем моя, но он всё равно умудряется забиться в самый уголок кровати, боится.
-Почему? – я знаю ответ, но всё равно должна спросить. Так нужно. Для него же самого и нужно.
-Там…- Тимка боязливо возиться, осторожно указывает рукой в сторону, - там кто-то есть.
И это уже пройдено. Мне не надо даже следить за рукою моего младшего брата, чтобы понять, куда он указывает. А указывает он на шкаф – большой деревянный платяной шкаф, в котором и мои вещи, и его и кое-что еще от папы с мамой осталось. Вернее, даже не на сам шкаф, а на его центральную дверцу, в которой заключено большое овальное зеркало. Именно что заключено. Вокруг него тяжелая рама – кант, что клетка, заточение…
Мне не надо смотреть за рукою Тимки, чтобы понять, куда он указывает, и вызвать образ зеркала в памяти. Мне не надо смотреть и на зеркало, чтобы вспомнить, что оно уже немного истертое слева, что внизу оно слегка поцарапано (это Тимка случайно задел поверхность солдатиком, когда бегал по дому). Не касаясь зеркала, я чувствую его холодную гладь – руки леденеют почти мгновенно.
Но я надеюсь, что мне удается выдержать и сохранить лицо – у Тимки итак плохой сон, не стоит ему даже мысли допускать, что его старшая сестра, единственный родной ему человек, может бояться.
-В шкафу? – я делаю вид, что не понимаю его слов.
-Нет, - Тимка нервно облизывает губы, - в зеркале.
Пытаюсь улыбнуться. Выходит криво, и я радуюсь тому обстоятельству, что в комнате царит полумрак и единственным источником света служит ночник, а он не выхватывает моего лица в полной мере и для Тимки моя натужная улыбка выглядит настоящей. Во всяком случае, я надеюсь на это.
-В зеркале ты, в зеркале я…в зеркале будет только то, что ты ему покажешь, - вдохновенно лгу я.
Тимка смотрит испуганно, с недоверием. Вздох мне удается сдержать, но в сердце щемит. Моя бы воля – я бы вытащила этот шкаф отсюда, но он слишком тяжелый и без мастеров не обойтись, а на это нужны деньги, которых, конечно, никогда не бывает в том количестве, которое хочется иметь. Но – что поделать, я работаю одна, у меня проблемы со здоровьем, еще нужно Тимку содержать, приходится экономить.
Можно было бы, и поменяться местами с ним, но в моей комнате таятся вещи похуже зеркала, например, там живёт призрак. Благо, он тихий, но Тимке такое соседство тоже не покажется спокойным. Прости, братик, я пытаюсь сделать все, что могу, но у меня иногда нет сил. Но я знаю, что ты храбрый, и что большая часть тех, кто окружает нас, безобидны. Просто нужно смириться.
-Там есть еще кто-то, - спорит Тимка. Он всегда очень упорен и настойчив. За мной же такого нет.
-Никого там нет, - снова лгу я, - я старше и лучше знаю.
Помнится, мама именно так ответила мне когда-то. Прости, Тимка, так нужно. Ты еще не готов.
Это работает. Тимка как-то успокаивается, наверное, даже начинает ругать себя за трусость. Братик, ты не трус, просто ты пока не должен знать того, что знаю и очень желаю забыть я.
-Послушай, - с трудом удается подобрать тон, вроде бы мягкий, но больше дружеский, чем наставительный или снисходительный, - все не так, как кажется. Иногда мы полностью уходит в свои мысли и миры, но реальность остается неизменной. Кто-то уверен, что у него под кроватью живут монстры…или в шкафу.
Под кроватью! Боги, а я вообще кормила сегодня подкроватного жильца? Утром, пока завтракала, уронила печенье на пол, и, тотчас рука, высунувшись из-под кровати, утянула ее к себе, и раздалось чавканье…
-Но тебе нельзя, - попыталась я возразить утром, и чавканье стало активнее.
А больше-то и не кормила! Забыла. Надо исправить. Только Тимку уложить и идти. А в шкафу…ну, в шкафу никто не живет, но вот ящик с крупами проверить придется, давно не заглядывала, а учитывая, что в последний раз, когда я вытаскивала рис, пакет был надорван так, что видны были маленькие зубки, зря я так редко смотрю в ящики.