Страница 97 из 252
Мелеагант стоит на коленях, смотрит на свободный участок земли рядом с каменной плитой отца и понимает, что рядом с этим участком есть ещё один…и ещё…и ещё…все свободны. Пока свободны.
-Я лягу рядом с моим братом, — решает Мелеагант, но никогда не сможет понять, вслух ли сказал или просто подумал.
Хочется кричать, но он не может понять, как переложить гнев и ярость в крик. Раньше получалось. Раньше…
Какое раздражающее слово — «раньше». Какой-то дьявол выдал это слово людям, и теперь упивался их слабостью перед ним.
-Брат мой, — повторяет Мелеагант, безотчётно разгребая комья земли со свободного участка. — Ты будешь спать здесь…
На долгое время Мелеаганта не хватает, и он падает ничком на траву, не заботясь о чистоте одеяний и о сырости. Боль прорывается к горлу, боль умножается, увеличивается в размерах и он сам становится болью.
Мелеагант кричит. Безотчётно, яростно и бесконечно. Кричит и не может остановиться.
***
Мерлин лежит на софе и медленно впивается ритуальным кинжалом в собственную плоть, позволяя крови медленно течь в чашу. Он прикрыл глаза, чтобы не чувствовать, как тонко подкрадывается слепота.
Мерлин боялся темноты с самого детства. Он знал, что однажды ему придётся вступить в эту самую черноту навсегда и раствориться в ней, потеряться. Он знал это, потому что видел однажды ребёнком во сне. С тех пор сны стали проклятием.
-Маленький мальчик…- прошептал Мерлин сам себе, морщась от боли скорее для порядка, чем от действительной болезненности. — Я снова маленький мальчик.
Снова подступил страх темноты. Но это длилось недолго, несколько коротких мгновений и пришло осознание неотвратимости, пришло вместе с тонким вскриком Морганы.
-Боже…- Мерлин приподнял голову, с тяжестью открыл глаза и увидел мутные очертания собственных покоев, и ширму, за которой суетился силуэт Гаюса.
Мерлин обессилено рухнул в подушки, и продолжил позволять крови стекать в чашу. Оставалось немного. Где-то половина чаши и всё кончено. Нужно сделать разрез больше.
-Леди Моргана, сейчас будет больно, — уверенно сказал Гаюс, — кричите, если вам будет легче…
Мерлин, хоть и слабел, а всё же не удержался от улыбки. «Будет больно» — Моргане! Да она живёт с болью, она сроднилась с болью, она и есть боль, во всех её воплощениях!
Видевшая жестокий обман короля Утера Пендрагона Моргана стала свидетельницей смерти в один вечер всей своей семьи. Отец был убит в ту проклятую ночь, а мать умерла душою, прознав об этом. А после умерла и телом.
Мерлин никак не мог понять за долгие годы, возвращаясь мыслями к Моргане в самые неожиданные моменты своей жизни, натыкаясь взглядом на вещи, любимые ею, почему мать Морганы позволила себе умереть? Мерлин был в последние часы её жизни. И Гаюс был…тогда он только становился лекарем, и практиковался на простых случаях. Герцогиня Корнуэл должна была разродиться без проблем, и так и было, но она угасла меньше, чем через сутки после первого вздоха Артура.
-Какого чёрта? — Гаюс ошарашено смотрел на труп молодой и физически здоровой женщины. — Какого чёрта, Мерлин?
-Она не хотела жить, — мрачно ответил друид. — Ни одно зелье не вернуло бы ей волю к жизни после смерти мужа и её предательства.
-Но ведь у неё осталась дочь! — в ужасе прошептал Гаюс. — А теперь и сын! Они не виноваты…
Мерлин так и не понял, почему герцогиня бросила Моргану. Об Артуре, ладно, позаботился бы Утер, или Мерлин, но Моргана! Девочка потеряла и отца, и мать, и, кажется, детство.
Затем ей пришлось потерять призрачный шанс на нормальную жизнь, когда Мерлин, поймавший в Моргане дар магии, бросился её обучать так рьяно и так стыдливо, надеясь закрыть этим свой долг перед нею.
А она бежала из его дома. Устала от его молчаний, а может быть, увидела в нём того, кто позволил Утеру предать честь.
Мерлин не выпускал её из вида, старался разузнать о ней что-нибудь, хоть иногда, но получал известия. Моргана попала на остров фей, Моргана получила назначение в Совет фей, Моргана участвовала в поединке за право сильнейшего, Моргана победила в нём и…
Ушла, плюнув на остров, на своё право, на всех. Пришла ко двору Артура, пройдя через черт знает какие пути и дороги. Пришла, чтобы спуститься в ад, взглянуть в глаза своему сводному брату и потеряться окончательно.
А разве сам Мерлин не потерялся сейчас в своей темноте? Он попытался открыть глаза, и это ему удалось с третьей попытки, потому что с кровью в чашу уходила и магия, и сила. Отдавая кровь в магическую чашу от ритуальной раны, Мерлин отрекался от себя — друида, от собственной магии.
-Кричите, будет легче! — напутствовал Гаюс, сам едва удерживаясь от крика.
Моргана только глухо застонала. Мерлин, ослеплённый, оглушённый чернотой представил, как она извивается на софе и стискивает зубы, чтобы не закричать. Из принципа. И из знания, что от крика легче не станет.
Боль бывает разной. Бывает боль от памяти, от совести и для наслаждения. Бывает бесконтрольная и поддающаяся фиксации. Но бывает и такая, которая сшивает тело и душу одной нитью, которая связывает так плотно, что ничем нельзя уже разорвать путы, и от боли этой крик не поможет.
Ничего не поможет.
Снова глухой стон. Принцип или знание? Вечный протест или надменная сила?
Мерлин сам глухо застонал, когда особенно болезненным толчком кровь выплеснулась в чашу, наполняя её до края.
-Гаюс…- слабо позвал Мерлин и понял, что в горле его стремительно образуется пустыня, а между тем, сейчас нельзя сделать и глотка воды. Ничего нельзя больше принимать, кроме крови…её крови.
«Ты утонешь в моей мести, друид», — прошипела ему Моргана в первый вечер своего появления, проходя мимо длинного стола, и останавливаясь возле Мерлина, притворяясь, что наливает себе бокал.
А он уже знал это! Знал, знал…
«Я захлебнусь её кровью!», — горько подумал Мерлин, и лёгкая дрожь от безумного веселья прошла по его телу. — «Какая тонкая ирония».
-Мерлин? — Гаюс склонился… Мерлин это скорее угадал, чем почувствовал, — что вам угодно?
-Моя чаша, возьми…- дрожащей рукой, резко потерявшей твёрдость и силу, друид протянул чашу с собственной кровью куда-то в пустоту. Бережно его руку перехватили и вынули чашу.
-Да, сейчас я принесу кровь Морганы.
Гаюс исчез, только лёгкий холодок проскользнул по комнате. Мерлин, ожидая, находился в состоянии между двух миров — между живой преисподней и смертью.
Он вспоминал все свои грехи, все провалы и ошибки, всю вину — и это дополнительно давило его к земле.
Моргана за ширмой вскрикнула от боли, и Гаюс поспешил заверить её:
-Это Мерлин. Это всё он. Для Чаш. Вы слышите? Вы осознаёте?
Судорожная возня, слабый голос, переходящий в слезливый и протяжный жалкий вой:
-Да, осоз…
Моргана оборвала свой вой, а может быть, и не было его вовсе, Мерлин не был уверен, что в ослеплении будут светить мысли, и закричала. Страшно и громко.
И тысячи осколков в голове Мерлина разбились с её криком и все, как один, впились в него острыми краями, и рвали, рвали его на части, кололи и несли, соединяли темноту.
***
Леди Вивьен застала своего мужа в самом удручающем состоянии. Он сидел на нижней ступеньке лестницы, что вела к залу Совета и, кажется, был подавлен так сильно, как никогда в жизни.
-Так, в чём дело? — строго спросила леди Вивьен, приближаясь.
Вопреки обыкновению Гавейн не поднялся навстречу жене, продолжил сидеть, понурив голову. Его терзала совесть. Его терзало то, что он помог Кею подделать письмо и не сумел отговорить Артура от этого предприятия.
-Я совершил ошибку, — тихо отозвался рыцарь и обхватил голову руками. — Боже, как я ничтожен.