Страница 249 из 252
Ее даже не презирали. Ее не проклинали. С ней случилось нечто хуже — она прожила свою жизнь так, что даже на ее смерть никто не отреагировал. Она стала пеплом собственного преступления…
***
-Как-то я себе Грааль по-другому представлял, — Мелеагант не скрывал своего разочарования, когда к его ногам упала обескровленная жертва и открылся долгожданный проход к Святая Святых…
Пустая комната, усеянная, где истлевшими, где еще свежими костями, черепами по полу, а в центре — постамент, накрытый бархатным покрывалом, на котором стоит серебряная чаша самого простого качества, без камней, с грубым узором и двумя ручками по бокам.
Мелеагант спокойно прошел по костям, не замечая противного хруста, справедливо полагая, что храбрецы, что приходили за Граалем, должны были рассчитывать на то, что кто-то пройдет однажды по их телам.
-А что тебе не нравится? — возмутился Голиард, перешагивая через поверженное юное тело, кровь которого открыла им путь сюда. Голиард знал все ловушки этого хранилища, знал все ходы, и потому их безумная кампания удавалась без проблем. Проблема Голиарда была в вечном проклятии, оборвать которое могло только появление того, кому Грааль подчинится. Голиард водил сюда многих — молодых и старых, мужчин и женщин, даже детей, но Грааль, едва коснувшись их рук, сжигал их к черту…
Оставляя лишь кости, которые усеивали пол.
-Да даже мои кубки в землях Горр украшены богаче! — Мелеагант усмехался и Голиард вздрогнул. Он водил сюда сотни людей, но каждый трепетал от страха или храбрился, а Мелеагант вел себя так…как обычно. Он не выдавал своего нервного напряжения, если оно вообще было в нем, конечно. Для него прогулка за Граалем была словно поездкой на охоту. И от этого было жутко.
-Ну, — Голиард подавил странное смятение, овладевшее им, — знаешь, когда я его создавал, там по срокам для красоты уже не успевали. Главное, что сосуд отлить хоть успели.
-Да-а, — Мелеагант покачал головой, — это безумие. Какие еще артефакты древности на деле не то, как о них говорят? Что дальше? Выяснится, что Философский Камень — это обычный булыжник?
-Ну, тебя, — обиделся даже Голиард. — Суть в содержании, а не в украшении.
-Сдаюсь, — Мелеагант рассмеялся, легко и беззаботно. — Что дальше, веди меня, о, пастырь мой!
-Надеюсь, ты все-таки недостоин Грааля, — отозвался Голиард, — это просто ужас. Ты невыносим. Так, возьми бутыль с остатками крови…
Мелеагант покорялся его словам беспрекословно, и даже оставил свои насмешки и придирки, он был спокоен, и казалось, что ни одна струна в его душе не дрожит от волнения. Голиарда же вдруг начали одолевать сомнения. Он представил, что Грааль вновь сожжет потенциального Господина своего и тогда…
Голиарду снова жить. Голиарду снова искать. Снова страдать.
-А теперь возьми его…- голос Голиарда прозвучал сухо и хрипло. — Возьми…
Он сам трясся от нервной дрожи, уже уверяясь в том, что и сейчас все будет так, как раньше бывало. Вот сейчас все засветится, все задрожит и Мелеагант падет, сожженный Граалем.
Мелеагант спокойно протянул руку к Чаше, не замечая, как Голиард кусает до крови губы, чтобы хоть как-то держать себя в руках этой тонкой болью.
Мелеагант взял Чашу за обе ручки, протянув к Граалю и вторую руку. Он был спокоен. Целый миг — долгий и тянущий, ничего не происходило.
Затем…
Проклятый свет вырвался из Чаши и Голиард вскрикнул, представив, что Мелеаганта сейчас этот свет сожжет и горка костей — это все, что останется от короля Камелота. Но…
Было не так, как прежде. Было не так, как всегда.
Проклятый свет вырвался из Чаши и прошел сквозь Мелеаганта. Тот вскрикнул от боли, когда этот свет прошел через правую часть его лица, что-то меняя в нём…
Кожа побелела…и стала больше походить на кожаную маску. Правая часть его лица превратилась в самую настоящую маску! Голиард смотрел во все глаза, пораженный зрелищем. Левая часть лица осталась без изменений. Зато в правой…словно невидимая рука очертила его глаза и половину губ, вычертила черным углем скулы…
Это было жутко. Это было завораживающе. Мелеагант не выпустил Чашу, и хоть кривился от боли, более не произнес и звука.
Зато свет прошел сквозь Мелеаганта и оставил будто бы на правой половине лица маску, но на глазах изумленного Голиарда, маска снова стала обычным лицом, обычной кожей и чертами, и теперь Мелеагант остался без измененного облика…
Зато свет приближался к Голиарду. Он достиг его, вошел в сердце, освобождая. Освобождение тоже приходит через боль и Голиард не поверил даже, что крик, разрывающий залу, это его собственный крик.
Голиард не представлял даже в самом жутком сне, как это больно — сгорать.
***
Прощание было тяжёлым. В этот день, как назло, выглянуло последнее в этом сезоне солнце. Как назло, было жарко и жутко тесно в траурных облачениях.
Тело Гвиневры предали земле. Ни Моргана, ни Ланселот, ни Лея, ни появившиеся в покровах магии Мелеагант с Лилиан…никто не мог произнести и слова, потому что говорить можно было о многом, но ни одно слово не стоило той жизни, что уходила навсегда.
Наверное, Моргане тяжелее дались только похороны Мерлина. Она не любила Гвиневру, но никак не могла отойти от ее смерти. Даже Лея уже понемногу отходила, изменяясь на глазах. В ней зародилась жизнь, и угроза ее собственной была снята Леди Озера, которая делала вид, что снисходит…
Но Моргана не обманывалась. Она видела, как Леди Озера смотрит на своего приемного сына, и заметила однажды, что эта жестокая, нечеловеческая сущность, взъерошила ему волосы, пока рыцарь, вымотанный горем, задремал…
Она сделала это, проходя мимо, как бы случайно, а Моргана увидела случайно, заявившись к Ланселоту с обедом и замершая в дверях, поразившись зрелищем.
Леди Озера угадала ее присутствие, развернулась и с очаровательной улыбкой сказала:
-Расскажешь ему — убью на месте!
Моргана только хлопнула глазами, а Леди Озера, проведя последние излечения Леи, в тот же день и отбыла. Моргана честно промолчала, хотя так и порывалась хоть как-то подбодрить Ланселота, и хотелось, очень хотелось рассказать ему, что о нем заботится не только она, Моргана.
Ланселот же, пробудившись, увидел Моргану и после недолгой стычки, в которой фея резкими выражениями убеждала рыцаря съесть хоть что-нибудь, сказал:
-Мне снилась мать. Как будто я снова маленький, как будто я заснул у неё на коленях, а она взъерошивает мне волосы… глупо, правда?
Он попытался улыбнуться, вышло неубедительно. Моргана посмотрела на его вытянувшееся, осунувшееся лицо, на круги под глазами и вместо ответа, молча, взъерошила ему волосы, как леди Озера…
Ланселот вздрогнул, Моргана с трудом сдержала слёзы.
Лея понемногу приходила в норму. Она часто задумывалась, глядя в пустоту перед собой, и с рассеянной улыбкой поглаживала живот. Она жила мыслями не в прошлом, не в своей юности, не в своем детстве. Первый раз Лея смотрела в будущее и видела в нем что-то, доступное только ей.
Лилиан, приехав на прощание с Гвиневрой, долго шепталась с Леей о чем-то, после похорон. Моргана проходила мимо, когда заметила их, склонивших друг к другу головы, обсуждающих что-то с радостной, почти восторженной яростью…
Увидев фею, девушки замерли, замолчали. Моргана грустно улыбнулась — она понимала, что стала для них теперь совсем далекой, они сблизились в доме Мерлина, насколько могли, но Моргана всегда была отдельно. Потом выживание у Артура, переворот — это сблизило их еще, но снова, не настолько близко, как могло казаться. А теперь ничего, кроме Гвиневры и Артура, умерших с разницей в несколько дней, не объединяло их…