Страница 250 из 252
Лилиан ощутила неловкость и сказала торопливо:
-Мелеагант собирается короновать меня, как свою жену!
Моргана прислушалась к себе, и ощутила только ничего… ей не было дела уже до того, что творит Мелеагант, здесь, в Корнуэл, у нее был свой мир, мир из пепла и тихой тоски, разделенный с Ланселотом и Мордредом. Но она понимала, что за Лилиан можно не переживать. Улыбнулась уже по-настоящему:
-Я поздравляю тебя, Лилиан. Сердечно поздравляю.
Лилиан сконфуженно кивнула:
-Спасибо, Моргана! вы приедете на мою коронацию с Ланселотом?
Моргана покачала головой:
-Не думаю, Лилиан. Нам сейчас не до того.
Лилиан и не настаивала. Моргана же, выходя уже от этой комнаты дальше, вдруг подумала, что очень просто решила вдруг и за себя, и за Ланселота. Очень просто, не задумываясь даже, имела ли она такое право.
Она решила это уточнить у самого Ланселота и нашла его в компании Мелеаганта. Тот приветствовал Моргану и закончил, уже обращаясь к Ланселоту:
-Вы выдержите это, вы обязаны. Мой двор к вашим услугам…
-Выдержим, — безжизненно отозвался Ланселот. — Мы все выдержим. Я обещал. Я поклялся.
Мелеагант помолчал, изучая осунувшееся лицо рыцаря, и вдруг промолвил:
-Я собираюсь короновать Лилиан как свою жену. Не хотите проехаться до столицы, развеяться?
Моргана открыло было рот, чтобы сказать, что она думает по этому поводу, но Ланселот также безжизненно отозвался, опередив ее:
-Не думаю, Мелеагант. Нам сейчас не до того.
Моргана закрыла рот, раздумав спорить или влезать с замечаниями. А зачем, если они с Ланселотом достигли редкого согласия?
-Тогда вот еще…- Мелеагант испытующе глянул на Моргану, удивившись ее молчанию, — Лея… она излечена ведь? Излечена. А Лилиан… ей одиноко без кого-то родного, знакомого. Я подумал, раз…
-Если Лея согласна, пусть едет, — отозвалась Моргана, переглянувшись с Ланселотом, и угадав его мысли, и про себя ни разу не сомневаясь, что Лилиан уедет.
Помолчали еще немного. Наконец, Мелеагант, как бы, между прочим, сказал:
-Грааль привезен в Камелот. Его удалось достать.
Ланселот пожал плечами:
-Я не сомневался, что вы это сможете, ваше величество.
-Я тоже не сомневалась, — сухо и тихо вставила Моргана.
Мелеагант с удивлением взглянул на них — Грааль не был мечтой для этих двоих, но все-таки, так обыденно реагировать на то, что Грааль хранится теперь в Камелоте? Грааль, о котором грезил Мерлин, Артур, Утер и многие другие? Это было непонятно Мелеаганту, он не заметил, что Моргана и Ланселот утратили в один миг что-то от самих себя и превратились в совершенно
других, понятных лишь друг другу людей. Даже Мордред в эти дни вел себя тише, он не просыпался по ночам, сладко спал, позволяя Моргане забываться чуть дольше во сне. Он словно бы понимал, что сейчас Моргана не настроена воевать с его явно буйным нравом, и пошел на мировую…
А Лея действительно уехала вместе с Лилиан и Мелеагантом. Теперь в Корнуэл ее не держала близость к Гвиневре, а Моргана — явное напоминание о смерти сестры, о том, что Гвиневра пострадала из-за нее, из-за этой феи тяготили ее. Вдобавок, в Камелоте у Леи могла начаться новая жизнь. Здесь, в Корнуэл, жизнь была сонной, она умирала, она отдыхала…
В Камелоте — шум и интриги, балы и молодость, которой не успела насладиться по-настоящему Лея. Она увидела, как смерть забрала жизнь Гвиневры и поняла, что не жила сама еще. И захотела жизнь. И отчаянно вцепилась в возможность поддаться за этой жизнью и Мелеагант с Лилиан вняли этой безмолвной просьбе и увозили ее по дорогам.
По дорогам, что знали всё.
Лея ехала навстречу новой жизни. Ланселот и Моргана молча, провожали ее карету, мчавшуюся по пыльным дорогам навстречу новому, стояли. Обдуваемые ветром…
И тогда Ланселот спросил то, о чем не спросил больше никто:
-А что…с той?
Моргана вздрогнула. Сразу поняв, о какой «той» говорит Ланселот. Конечно же — Тамлин. Пришлось признаваться:
-Я распорядилась похоронить ее… тут есть крестьянское кладбище. Без отпевания, конечно, без прощания, но как-то…
-Правильно, что похоронила, — тихо отозвался рыцарь.
И они в молчании стояли дальше на балконе, глядя на дорогу, в которой уже нельзя было разглядеть карету Леи. Стояли, пока в комнате, за их спинами не заплакал проснувшийся Мордред. Не сговариваясь, послушно склонились над колыбелью…
Будут проходить годы, будет идти время, и мир станет меняться, как менялся прежде.
Мелеагант покажет себя правителем жестоким, но справедливым и мудрым. Он расширит границы Камелота еще и еще, пойдёт войной на саксонские племена и племена наемников, начнет законную торговлю с Седыми Берегами и многое еще сделает в своём королевстве и за пределами его.
Иногда лишь он будет задумчиво останавливать свой взгляд на странной, неприглядной Чаше, что будет стоять в его кабинете и усмехаться. Эта Чаша не будет ему нужна для питья или для украшения, она будет слишком невзрачной и серой, станет стоять так, словно не нужна здесь совсем, но никто не посмеет тронуть ее. Иногда Мелеагант будет вспоминать с откровенным скорбием и печалью Артура. Потому что с Артуром принц де Горр и король Камелота игрался, а дальше у него не будет врагов, с которыми можно разыгрывать партии и интриги. Дальше будет кровь и открытое противостояние, куда более грубое, менее смешливое. Но чаще Артура Мелеагант будет вспоминать Уриена, и иногда ему будет казаться, что он видит его тень, и
Мерлина, и уже по-настоящему разговаривать со своим Наставником, приходящим из мира Духов.
Мелеагант будет состоявшимся правителем, о котором народ, получивший идею и цель, будет говорить восторженным шепотом и радостью. Его нарекут Спасителем Камелота, и лишь пьяные редкие языки будут усмехаться его деянию, да вспоминать кровавые дни, или шептаться о том, что Мелеагант продал душу и вокруг него прыгают черти…
Но их будут высмеивать. Всех этих пьяниц, что были зорче. Чем нужно. А наутро или через утро, этих громко говоривших будут находить в канавах, как следы ночных преступлений и слишком буйного нрава, как свидетелей чьей-то драки.
Лилиан будет опорой для своего короля и мужа. Она будет знать, что о ней шепчутся при дворе и недолюбливают, но в народе ее полюбят, ведь Лилиан станет излечивать бедных и ненужных никому, будет одаривать и щедротами, и лаской, и улыбкой. И только взгляд ее будет слишком уж тоскливым, да к платьям своим она привыкнуть так и не сможет…
А еще она никогда не будет влезать в политику Мелеаганта и ни за кого не станет просить у него, хоть с этой просьбой ее одолеют не одну сотню раз. Лилиан посвятить себя служению народу, но служение это будет ее собственным, Мелеаганта она не разлюбит, и будет поддерживать, но не станет вмешиваться в его дела. И запретит это для единственной дочери своей — Ламир, что едва ли не с самого рождения проявит магические способности и будет прорываться в дела отца. Надо сказать, что Ламир добьется своего и еще в ее подростком возрасте Лилиан придется со вздохом признать, что ее дочь пошла характером в отца, жаждой знаний тоже в него, а вот у самой Лилиан она приняла внешние черты и небольшие задатки целительского дара…
Которые, впрочем, обнаружились случайно, после того, как Ламир, стащив чьи-то доспехи, попыталась проникнуть на рыцарский турнир.
-Это твоя дочь, — мрачно сказала Лилиан, глядя на темноволосую Ламир, которая умудрилась сама почти полностью залечить свои увечья, но так и не вскрикнула, не всхлипнула, когда ей нанесли их.
-Да ладно, — Мелеагант улыбнулся, — нарядим ее в платье получше, да сдадим какому-нибудь принцу, пусть у него голова болит.