Страница 248 из 252
Зарисовка - 70
-Надо отпустить…- Моргана нарушает удушающую атмосферу словом, которое бьет сильнее, чем тишина, чем крик, чем вой и рык отчаявшегося и потерявшего всё в один миг рыцаря. — Надо отпустить…
Ланселот сжимает мёртвую Гвиневру в своих объятиях, обезумев от горечи, он смотрит лишь перед собой и гладит ее по волосам. Для него нет ничего важнее. Для него больше ничего уже нет.
-Надо отпустить, — Моргана крепнет убеждением. Она понимает, что сейчас испытывает Ланселот, но она не может позволить ему сойти с ума и умереть от горя. Не может!
Он не подчиняется ей. Едва ли он вообще слышит голос феи. Лея тоже так и замерла у стены, боясь пошевелиться, словно надеясь, что все сон и только случайное движение заставит её изменить это мнение.
-Ланселот! — Моргана не выдерживает. Она толкает его в сторону, и тело рыцаря безвольно падает на бок, он выпускает Гвиневру и не делает попытки подняться, лишь устало закрывает глаза.
Моргана присаживается рядом с ним на колени, бросает слугам:
-Унесите тело девушки в усыпальницу. Пусть ее похоронят завтра.
Ланселот не делает попытки помешать словам Морганы, или разрушить ее деяния. Он лежит, не пытаясь сопротивляться силе, и только молится про себя на собственную смерть.
-Ты обещал мне…- шепчет Моргана, — ты обещал мне защитить моего сына. Ты нужен… ты очень нужен.
От стены тихо отделяется Лея, подходит к уцелевшему в минуты трагедии кубку с вином и наливает себе полную чашу, выпивает залпом, наливает вновь…
-Пожалуйста! — в отчаянии Моргана едва не теряет сознание. — Пожалуйста, будь сильным. Будь сильнее меня! у меня нет больше сил…
Это действует. Слабо и неубедительно, но происходит движение. Ланселот открывает глаза, смотрит в пустоту, навеки — до конца дней его утратившую жизнь Гвиневры.
-Пожалуйста…- Моргана выдыхает через силу. Она сама не может точно сказать, к кому обращается — к Ланселоту или к высшей силе, с чем именно связана ее просьба, о чем, но она плачет, слезы бегут по ее щекам.
Ланселот приподнимается, мутным взором оглядывает все вокруг, замечает погром, тело Тамлин, Лею, стремительно напивающуюся у стола, и безжизненно замечает:
-Тебе нельзя, Лея.
Лея швыряет на пол кувшин с вином, во все стороны летят брызги вина и черепки. Моргана инстинктивно закрывается от них, но осколки не долетают до нее. Ланселот сидит, глядя перед собой. Лея пьет, пытаясь забыться, Моргана закрывает лицо руками… мрачная картина. Картина общей, внезапной и нелепой боли, стечение обстоятельств, которого не должно было быть. Судьба, которая жестока… судьба, которая уродует.
Боль сопровождает человека в любви и ненависти, она следует за ним по пятам, то становясь сильнее, то почти отступая. Но бывают моменты, когда боль становится тобой, когда грудь разрывает от каждого вздоха, от каждого движения, от каждого случайного касания к своей, почему-то живой, плоти.
Почему мир не кончается в эту минуту, когда боль заполняет его? почему мир не сжимается до чёрной точки, не останавливается? Почему еще может существовать что-то, кроме боли? Почему кто-то еще может существовать, если она…молодая и прекрасная, любимая женщина пала по нелепому плетению судьбы? Сраженная королева, вышедшая из несчастного детства так рано в гораздо более несчастную жизнь умерла, а все…все! — остались.
Почему мир не оборвался, не рухнул так, как рухнуло, обрываясь, сердце? Почему, Господи, она?
-Пожалуйста…- чей это шепот? Шепот или крик? В ушах закладывает от этого голоса, но чей это голос?
-Пожалуйста…- голос повторяет, голос настойчиво требует или просит, но чего? От кого он жаждет ответа?
Приходит осознание, от кого. Надо ответить, надо отреагировать, надо узнать, кому принадлежит этот голос.
С трудом Ланселот поднимает голову, что мгновенно потяжелела от тумана и этого кошмарного сна. Он поднимает голову и видит встревоженные ярко-зеленые глаза, вглядывающиеся в него. Эти глаза моргают и темнеют…
Почему-то в этой темноте Ланселот узнает, кому они принадлежат, гораздо быстрее. Мысли как змеи, шевелятся тяжко, надрывно, царапают что-то когтями. Как же ее…
-Моргана? — неуверенно спрашивает Ланселот, и пытается понять, где находится. Пытается узнать, где кончился его мир.
-Да-да…- чьи-то руки на его голове, на его щеке. Руки холодные. Руки смерти. Чьи-то слезы — горячие и жгучие льются на его грудь, промачивая рубашку. Что-то живое жмется к нему…
Еще одна пара рук. Чуть теплые, но живые, гораздо более живые, чем руки Морганы, взгляд…
Ланселот вспоминает и её.
-Лея…
Единение боли. Общей боли, потери, которые преследуют каждого из них, потери и горечь, что не отступают, присыпают пеплом живые сердца, вырывают струны из душ, чтобы плести из них саван для еще бьющейся в агонии плоти.
Единение боли. Единение слез. Приходит и голос. Голоса. Разные. Обрывки фраз, обрывки чего-то недосказанного раньше, невысказанного давным-давно.
-Я больше не могу…
-Гвиневра…
-Сестра…
Голоса сплетают хор распятых ангелов, и странно звучат эти обрывки фраз посреди грязной, опротивевшей, омраченной смертью, осквернённой предательством комнаты.
Моргана, которая так и не смогла полюбить Гвиневру по-настоящему, как сестру, чувствует, что ее сердце обливается кровью и болью. Она не любила Гвиневру, считая ее слишком глупой, наивной и молодой, но именно эта молодость, эта наивность и почти что восторженная глупость, не должна была встретиться со смертью. Моргана убивала, и видела смерть. Моргана травила, но…
Она не видела смерти молодости. Леди Эллен, что однажды встретилась ей в каморке, была уже мертва. А Гвиневра умерла у нее на глазах, и, как уже поняла Моргана, умерла из-за дикого стечения обстоятельств, помешав умереть самой Моргане.
Моргана не любила Гвиневру, но теперь, когда она перестала дышать, когда боль забрала ее — жестоко и коварно, на пороге счастья, готова была завывать от жалости к ней.
Лея всегда знала, что ей быть служанкой у сестры и не более. Она понимала, что никогда не откроет ей тайну их родства, но привязалась к королеве…к павшей королеве. И привязанность эта стала взаимной. Она многое знала о Гвиневре, пожалуй, лучше Ланселота, знала так, словно знала себя. Лея не мыслила себя отдельно от Гвиневры уже давно, а теперь, в душе словно опустело наполовину.
Опустело навсегда.
Ланселот любил Гвиневру так, как не любил больше ничего и никого. Он на многое пошел, чтобы добиться ее любви, готов был и умереть, и быть навсегда презираемым, и бесчестье, и поражение для него не были страшны. Потеря же этого взгляда, потеря ее рук… предательство — жуткое и ненавистное всей душой — вот что было самым жутким кошмаром, и, как по коварству жизни, кошмаром свершившимся. У них было мало времени для любви и для счастья, много времени для надежд и совсем ничтожен был миг их соединения.
Любовь, начавшая путь свой в условиях земного пути, ушла в небесный мир, и Ланселот верил, что она будет ждать его. Будет ждать…
И однажды он придет за нею. Придет к ней. Их путь станет тогда одной дорогой к чертогам вечности, которую они примут на двоих. Там…за линией белого счастья.
Никто из них не вспомнил об убитой Тамлин, о той, что разрушила всё своим появлением, совей местью, своей ошибкой. Она умерла и забылась, оставив после себя неизгладимый след. Лея ударила ее и даже не вспомнила бы сейчас, почему ее руки и одежда заляпаны кровью, и что это вообще за тело лежит у стены.
Жизнь Тамлин кончилась рано. Она совершила то, чего не должна была совершать. Она поддалась порыву разъедающей ярости, но не предусмотрела и половины последствий. Тамлин осталась у стены с проломленной головой…