Страница 241 из 252
Но дорога не могла поведать об этом Моргане.
Как не могла поведать она Ланселоту о том, что по этой дороге однажды бродил его десятилетний брат в поисках заработка или куска хлеба для своего брата — двухлетнего Ланселота и для молодой вдовы, что бралась за самую черную работу, чтобы прокормить детей, чтобы выжить, или хотя бы — дать выжить им. Но она не смогла.
Ланселот считал, что его брата замело где-то подле деревни, в которой они тогда…существовали. Но это было не так. Его брат не пошел в деревню за подаянием, потому что
знал, что это не поможет. Он направил шаг свой в город, именно по этой дороге и шел долго, и падал, и в глазах его темнело, а под одежду забирался холод и снег противно скрипел, словно ломался позвоночник у костей снега.
Ланселот считал, что его брат умер, но это было заблуждением. Он упал, но его подобрал возница. Подобрал, отвез в дом, отогрел, как мог и накормил, чем сумел. Но от потрясения десятилетний мальчик не мог вспомнить ничего, ни имени, ни деревни… память вернулась к нему лишь через полгода, и когда он сумел вернуться до своего дома, то обнаружил, что никого нет. Ланселот был на воспитании у леди Озера, а мать сошла в могилу.
И тогда этот повзрослевший мальчик научился воровать и выживать. Он переменил десятки имен, добрался до одной земли, до другой. В конце концов, когда ему было семнадцать лет, он оказался в графстве Мори, куда привела его дорога, под именем Гарсон, то случай свел его с маленькой еще девочкой — тонкой и юркой, как ящерица, танцовщицей. Звали девчонку Леей, и она обладали всеми качествами для воровки…
Так Лея, Гарсон и еще несколько уличных побродяг объединились в детские банды. Пока однажды Лея не попалась на воровстве, и за нее не заступился граф Уриен. Граф Уриен стал героем и любовью для Леи на всю жизнь, он вернул ей приют у Мерлина, настоял, чтобы она прекратила бродяжить, но Лея не знала, что Уриен занялся отловом беспризорных по своей земле. И вскоре настиг и Гарсона. Граф определил ловкого и изворотливого юношу в солдаты, где Гарсон быстро поднялся…
Но Ланселот не знал всего этого. Полной картины не знал ни Гарсон, ни Уриен, ни Лея. Каждый имел лишь кусочек картинки, и только дороги знали всё. Они знали каждый след…
Знали и не могли поведать.
Гвиневра же смутно припоминала, что по этой дороге ее везли «в королевы», в счастливый путь. Здесь ее приветствовали, здесь ей дарили подарки. Она помнила, что тогда было много цветов и знамен, и шелка. Тогда она думала, что все будет счастливо и легко, что все будет только ее, и что…
И теперь ничего из этого не свершалось. Они — разбитые, раздавленные, потерявшие, ехали назад в странном составе.
Моргана и Ланселот никогда не стали бы друзьями, если бы не оказались в хитросплетении плохого управления Артура, интриг Морганы и Мерлина и желания любить от Ланселота. Дикое сочетание фактов и случайностей свело две судьбы в одну теперь уже дорогу. Лею тоже не ждала такая судьба, по которой танцовщица теперь двигалась. Мерлин гадал ей по линиям руки и видел, что ее ждет слава при дворе короля, удачный брак, двое детей и счастье без измерений. Лея должна была быть придворной танцовщицей, актрисой, но где-то она предопределила себя не так, как было рассчитано в судьбе, пошла против чего-то. Было ли это переломом в перевороте или в решении спасти Гвиневру, переключив Артура на себя…как знать? Кто уже скажет?
Дороги…дороги! Сумасшедшие дороги. Они ведут судьбы и линии, они путают и смешивают жизни причудливыми лентами, оплетают жизни полосками, вырванными из души.
-Таких, как ты, я всегда презирала, — холодно говорила Моргана Ланселоту, — когда начинала свой уже осознанный путь. Я верила не в благородство, а в ум. Я не верила в рыцарство. И в любовь. Всех, кто предан и благороден я считала глупцами.
-Я тоже считаю себя глупцом, — усмехался Ланселот, — потому что мог получить и при Мелеаганте, и при Артуре, все славы и богатства, титулы и власть, а вместо этого — я добровольно ухожу от всего, о чем грезил. Кто я после этого?
В карете разговоры были нелегче.
-Ты самая верная служанка, Лея, — Гвиневра преданно держала девушку за руку, а та мрачно и печально улыбалась на ее слова и молчала. — Я никогда не встречала таких людей, как ты. Ты мне как сестра…
-И ты мне… Гвиневра, — с глухим стоном души отвечала Лея, сохраняя свою тайну, — словно сестра.
И дорога хоронила эти разговоры, как хоронила до этого другие диалоги и монологи, безумства и споры, размышления вслух о любви и верности, и забывала, таила все под слоем пыли, что золотилась в лучах печального солнца.
-Такие, как ты, раздражали меня, — не унималась Моргана. — Я всегда выбирала тех, кто опаснее меня. И что теперь?
-Когда леди Озера растила меня, я поклялся, что никогда не свяжусь с женщиной-интриганкой, — Ланселот не оставался в долгу, — так скажи мне на милость, боже, почему Моргана теперь мой близкий друг?
И снова дорога усмехалась. И молчала. И хоронила слова.
-Как случилось, Лея, что ты единственная, кто близок мне по-настоящему, кто знает обо мне все? — Гвиневра тоже пыталась понять что-то своё.
-Как случилось…- Лея отозвалась глухотой и усмешкой. — Судьба вела…и судьба велела.
Дорога не возражала. Ей нравилось называться судьбою.
-По — правильному порядку должно было быть не так! — вдруг восклицала Моргана.
-А как? — искренне удивлялся Ланселот.
-Артур должен был занять престол и стать достойным королем, я должна была раскаяться в мести и выйти за Уриена. Гвиневра — родить Артуру наследника. Лея должна была быть при Гвиневре и дожидаться своего счастья.
-Стесняюсь спросить, что должно было быть со мною…
-Ты должен был умереть в какой-нибудь битве, — Моргана натянула поводья сильнее, — ты должен был умереть. Ты же рыцарь! Но перед этим, ты полюбил бы Гвиневру, она бы кокетничала с тобой и ты бы жил самообманом.
-Тебе бы книги писать, — Ланселот даже оскорбился. — А не с рыцарями возиться!
-Да пошел ты к черту! — Моргана рванулась на лошади, но недалеко, так, чтобы слегка опередить Ланселота…
-Как думаешь, Лея, — шепотом спросила Гвиневра, которой тишина была невыносима. — Артур простил меня перед смертью?
-Конечно, — заверила Лея, которой было даже все равно на Артура, но она не хотела, чтобы Гвиневра страдала еще и этим.
Гвиневра помолчала, затем тряхнула головой, словно скидывая оцепенение:
-Он сам хорош! Изменял! С Морганой всё…с тобой! Я тоже имею право любить. Я тоже живая!
-Разумеется, — на этот раз Лея была искренняя.
-А если не простил…- Гвиневра с тревогой уставилась в окно, кусая губы.
-Мы его зароем и не узнаем этого, — Лея коснулась руки Гвиневры, — все кончено. Ты будешь счастлива с Ланселотом.
-А если он разлюбит меня? — Гвиневра со страхом схватилась за руку Леи, — милая Лея, а если он полюбит другую? Если мне на роду было написано проклятие любви?
-Боюсь, я тогда его отравлю, — серьезно сказала Лея. — Ну, если успею. Если Моргана ему до этого момента не оторвет его светлую голову, и не подаст ее на блюде.
-Как Саломея что ли? — нервно засмеялась Гвиневра и примолкла, вспомнив, что за танец Саломеи головы складывали многие. А танцовщица как раз сидела напротив нее…
-Как кто? — также нервно переспросила Лея, изображая полное удивление и пытаясь унять за этими словами нервную дрожь в голосе.
…Лея лежит, задумчиво глядя в звездное небо, но, совершенно не видя его. Она думает совсем о другом и рада тому, что в полумраке звездного света не видно ее пылающих стыдом щек.
-Обиделась? — Уриен осторожно касается хрупкого девичьего плеча и пытается заглянуть ей в лицо.