Страница 237 из 252
-Гвиневру казнят! — торжествующе обводит всех глазами молодая женщина, привлекая к себе внимание роскошью собственной красоты и копны каштановых волос.
-Так ей и надо, заразе Кармелидской! — тут же выпаливает кто-то.
И начинается народное буйство. Народ делится на кучки. Кто-то кричит, что казнить надо Гвиневру, кто-то, что она уже казнена или бежала. Кто-то говорит, что Гвиневра — жертва узурпатора Артура, кто-то и вовсе видит ее олицетворением мирового зла, а самые опытные сплетники поддерживают и опровергают тут же любой слух. Они рьяно защищают Гвиневру, и тут же чернят ее, когда к ним присоединяются другие люди. Они говорят, что казнят и вовсе нее, когда все кругом решили, что ее… сплетники эти опытны, им важно идти против, им важна погоня за сенсацией, а не сам факт деяния. Они готовы поверить и придумать все, что угодно и ничто не остановит их, кроме страха…
Страх притормозит, заставит собирать слова чужих шепотом.
А народ продолжает буйствовать. И буйство это переходит в ликование, когда, наконец, появляется Мелеагант де Горр — их новый король. Он выходит к народу, он садится на трон и его лик скорбен и мантия его черна, не расшита. Он — олицетворение скорби.
С королем — верная свита. Дюжина лучших рыцарей, пять министров из новых… «его земель», Голиард, сэр Николас, Лилиан…
Последняя прячется в мантию из смущения и чувствует на себе колючие взгляды, но знает, что бесполезно сопротивляться Мелеаганту. Если он велел ей быть здесь — она будет здесь. Лилиан уже давно попрощалась с понятиями собственной чести в глазах народа, он еще в землях Мелеаганта видел ее в лучшем случае — любовницей принца, в худшем, и более частом — подстилкой для хозяина. Лилиан билась со слухами, а потом махнула рукой и только редко вздыхала, услышав особенно гадкое слово о себе…
Да и то, вздох этот был, чаще всего не из-за содержания слова, а из-за того, что срывалось оно с губ хорошенькой родовитой дамы или же было неверно произнесено. За последнее Лилиан всерьез подумывала начать травить.
Как и толпа, Лилиан не знала, кого казнят и за что, но раз казнят… к казням она привыкла в его землях, ей было в новинку лишь столпотворение, потому что когда Мелеагант устраивал казни в землях де Горр, туда приходили священники, монахи, семьи покойников, да мальчишки…
Впрочем, в Камелоте может быть, совсем другая жизнь. Может, у них здесь принято разводить гораздо большие семьи, и это все — родственники.
Толпа приветствует, свита восхищенно смотрит на короля, король скорбит и сохраняет загадку, подогревает интерес к происходящему так, что не остается сомнений, что до следующего значимого события все только и будут говорить об этой казни. Бедный народ не знает, что скоро привыкнет к этим казням, разучиться удивляться падению имен, которыми еще вчера хвалился. Народ ничего не знает и ждет, уже предчувствуя восторг.
Как странно устроена толпа! она любит чужое страдание, извращенно любит слушать о пытках и казнях, смотреть на смерти отдельных представителей своих, детей от своей же плоти и при этом, даже в самые кровавые дни, она будет славить палача. Иногда лишь, распадаясь от волны до отдельных брызг-людей, вздрагивать: «лишь бы мимо…»
И снова собираться. И снова ликовать. И снова радоваться чьему-то падению.
Проезжает покрытая черной краской телега. В телеге трое. Двое юношей — Гифлет Гедей, Маркус и еще один, незнакомый большей части двора, безымянный и безвольный. Все трое держатся по-разному, но вместе. Маркус безучастно смотрит вперед, иногда лишь похлопывая Безымянного по спине или плечу, как бы подбадривая…
Маркус всегда был понятливым. И преданным. Он верил в Мелеаганта и знал, что однажды умрёт за него. Но время шло и это «однажды» не наступало. Но вот Мелеагант стал королём, а за два дня до его восшествия на престол, почва закачалась под ногами Маркуса, показывая внезапную гниль болота, а не твердыню. Неожиданно начали вскрываться его прошлые зверства, задетые пленки срывались, падали маски…
И вот уже в среде Мелеаганта говорят, что Маркус — не воитель, а Зверь, а Зверей надо убивать. На самом деле, на место Маркуса много охотников, но только один из них догадался, что надо добиваться не только военной славы, но и запятнать своего соперника. Факты собраны, что-то подтасовано, заменено, изувечено и вот… Маркус не герой. Маркус — Зверь, которого стали бояться солдаты.
Мелеаганту жаль расставаться с верным слугой так. Он вызывает его к себе, честно говорит, что есть задание, после которого — бесславная смерть, но Маркус всегда знал, что умрет за Мелеаганта, а потому соглашается без проблем и колебаний. У него нет детей, нет жены и братьев с сестрами. Вся жизнь его прошла в походах, под палящими лучами солнца, под дождями и ветрами. Все, что осталось — престарелая мать, почти ослепшая и почти уже потерявшая рассудок.
В последней просьбе Маркус просит Мелеаганта позаботиться о ней, и король обещает ему это. Маркус же узнает, что заодно Мелеагант избавляется от худших рыцарей Камелота и отправляет их с ним на последнее задание.
Маркус едет в позорной телеге ровно, глядя вперед, не боясь смерти, но приветствуя ту, как старую подругу.
Что до Гифлета, то тот…разочарован. Он едва держится на ногах и в сознании, ему хочется свернуться калачиком и забиться на самое дно телеги, закрыть глаза и никогда больше не видеть лиц Маркуса и Безымянного. Но он не может распоряжаться своей судьбой. Ему оставили его молчание. Гифлет едет, пытаясь, как юноша, преисполненный романтических чувств, разрушенных и иллюзорных, вспомнить, кто бы мог его пожалеть, увидеть, такого героического…
И понимает, что кроме Тамлин — его проклятой, позорящей род сестры, у него поблизости нет никого. Гифлету кажется, что Тамлин следует за телегой, через толпу, иногда будто бы мелькает ее голова, и глаза, наполненные блестящими слезами. Он оскорблял ее и проклинал, называл дворовой девкой за прошлое, за вечную вертлявость жизни, а она здесь…
-Словно Мария Магдалина за Христом! — еле слышно шепчет Гифлет и от этого чувства едва-едва, но все же теплеет на душе. Он — мученик. Он — жертва. Гифлет падет, красивый в смертельном покрывале, а она — его сестра, искупающая грехи свои, будет стоять перед ним на коленях и рыдать…
Может быть, ему тоже удастся воскреснуть?
Безымянный держится немотой. Ни разу он не произнес и слова. Может, он вообще не говорит? Его знают плохо. Его знают мало. Маркус же видит, что Безымянный готов потерять сознание от страха, и пытается его подбодрить. Безымянный лишен романтики Гифлета, лишен храбрости Маркуса, он вообще, кажется, всего лишен!
И движется, движется телега. И кто-то из толпы бросает, на всякий случай, в нее гнилым яблоком. И толпа подхватывает это развлечение. Ошметки от гнилых овощей и фруктов, какие-то куски сожженных тканей, мусор и гниль, летящие в телегу, ранят куда больнее вражеских стрел…
Телега останавливается у площадки, на которой произойдет казнь. Великий палач облачен в темные одежды. Он не скрывает лица, как и полагает палачу — все в городе знают, кто палач и что палач — это наследное мастерство. Палача боятся и презирают, с него иногда не берут денег в
лавках, потому что боятся, не понимая, что палачи зачастую более гуманны, чем их жертвы и управители.
Палачи не придумывают казни, они исполняют те, что придумывает и поручает исполнить им толпа. Палачи знают, как облегчить страдания умирающего и нередко, за круглую сумму или из чистого сердца, помогают, вовремя поднося усыпляющий вар, или подстраивая особым образом веревку на виселице… да мало ли способов! У палача свои секреты, семейные, мрачные, как их книги, в которых многие и многие поколения записывали и станут записывать имена жертв своих.