Страница 4 из 6
Вяхирев чертыхнулся, потому что нож был на поясе, а руки притянуло так, что не шевельнуться. Сетка прочная, ячейки мелкие. Только из пушки палить, которую слава всем богам не развернуло вовнутрь. Когда его на очередном бархане подбросило, он и принялся палить. Вдруг шарахнуло по голове. День будто разломился на осколки, осыпался и исчез...
Очнулся Вяхирев, лёжа на спине, уставившись в небо. Голова болела. Поёрзал, кое-как перекатился, перевернулся. И рассмеялся.
Сойка резала ножом сеть на верблюде, тот дико вращал глазами. Генка травил анекдоты, лёжа на песке и глядя в небо.
Виднелась туша тору, существо без лица почти выбралось из него, но было прибито, похоже, Мининым. Вяхирев вскинул глаза на проводницу. Уголок её губ дёрнулся насмешливо:
- Ты видел теперь батуги. Они всегда так, бросают сеть и таскают одного за другим, потом уйдут тихо. Тебя прихватили, сильные пленники в хорошей цене.
- На сое? - спросил Вяхирев.
- На сое не торгуют. Вы их перевозите на Боро.
- Мы?!
- Звездолёты, - уклончиво ответила Сойка, - в таких больших...
Она взмахнула руками.
- В контейнерах, что ли? - хмуро подсказал Вяхирев, на Боро он ещё не был.
"Ничего себе, вот тебе и дикари, торгующие невольниками. Они ещё и на галактические рынки посылки отправляют, и досмотр заказа запрещён по правилам лиги грузовозов". Рю Полле, приобщивший Вяхирева к перевозчикам, занудно поучал: "Потому что заказчика порой и формой жизни назвать трудно, а ты берёшься понять, что он везёт. Заказ оформлен человеком, тьфу ты, этой самой формой жизни? Если оформлен, правильно упакован, то бери и вези, придурок!"
Сойка кивнула, мрачно добавила:
- В контейнерах. К звёздам. Оттуда не возвращаются.
Помолчали. Вяхирев уставился в песок, курившийся, тёкший.
- А что с лицом-то у этих... охотников, твою мать? - спросил Минин.
- Глина из Чёрного колодца.
Уже позже, когда вернулись к табуну, Сойка остановилась возле туши тору, убитого Вяхиревым. Она рассматривала его, склонив голову к плечу. Обернулась, взглянула исподлобья и сказала:
- Хорошо.
- Я испугался, - рассмеялся Вяхирев, растерянно взмахнув руками, - эта рожа в сумке!
Похоронив убитых, они отправились дальше. Уже темнело, надо было торопиться...
Когда сумерки перешли в полную темноту, Сойка спустилась вниз, скрылась в своём громиле-тору и больше не появлялась. Стало холодно, перегрев перешёл в озноб. Табун плёлся еле-еле, Джим белым смутным пятном мотылялся возле Вяхирева. Он бы и отстал уже совсем, если бы Вяхирев не привязал его к своему седлу. Вода в бутылях кончилась, оставалась только у верблюдов.
"Верблюды не люди, - думал Вяхирев, покачиваясь, ныряя и выныривая на своём Быстром, который давно уже не тянул на Быстрого, - пьют, сколько дали, а люди выхлебали давно всё. Если ещё пару часов будем в пути, прикончим и верблюжью долю".
Уже глубокой ночью Сойка выбралась из своего убежища, взглянула вокруг, бросила взгляд в небо. Россыпь звёзд, песчаные сопки, Нея плыла в чистом небе. Ни облачка. Звёзды, казалось, обступали в этой темноте, кружили, мерцали. Верблюды шли, пески курились, голубоватый свет лился с неба. Одинокий чук показался неожиданно, из-за очередной вереницы барханов. Из чука кто-то выбежал, совсем небольшой. Он побежал навстречу, двигался неловко, потом будто взлетел, но опять побежал.
Следом из чука вышел ещё человек. В руках его тлела чаша с огнём. В тусклом свете лампы видно было, что держит её человек одной рукой, другой опёршись на сук.
Сойка пустила тору вскачь, остановила. Спустилась, цепляясь за шерсть зверюги. Мальчик с куцыми ещё, молодыми, крыльями, обхватил Сойку. Она подхватила его, обняла руками, крыльями. Они что-то говорили, смеялись. Голоса птичьи мелодичные, необычные... и счастливые.
А Вяхирев подумал, что пустыня словно ожила... она как карагач в их дворе. Стоял себе тихий, мелколистный, корявый и старый. Ветер шумел в его кроне, перебирал листья, шелестел ими, а иногда там селились птицы. Щебетание, перещёлкивание, треньканье наполняло его, и тогда казалось, карагач и не стар вовсе, что он очень-очень рад своим новым жителям, он бы их и не отпустил, так бы и обнимал ветками, укрывал листвой.
- Будто поют, - сказал тихо Генка, в темноте было слышно, что он улыбается.
- Поют, да, - откликнулся ещё тише Вяхирев.
Они уже подошли к самой юрте, устало скатились с верблюдов. Звери шумно опускались в прохладный песок, складывали свои длинные мосластые ноги. Головы лежавших верблюдов виднелись в темноте едва.
Слышно было фырканье, шорох песка. Какие-то ночные твари носились в воздухе - то ли крылья их, то ли лапы, то ли ещё что постоянно касалось лица.
У юрты-чука стоял старик.
- Доброй ночи, - сказал Генка, приложив руку к груди.
- Доброй ночи, - за ним приветствовал старика Вяхирев.
Высокий, сутулый, из летунов. Эти их самотканые пончо, полосатые, яркие - ни с кем не спутаешь. Но пончо старика было не полосатым, а в цветах и травах, и крылья перехвачены широким поясом. У крылатых на Муке такой обычай - перевязывать крылья, если тебе больше никогда не подняться в небо.
Сойка ушла в дом, вернулась, позвала внутрь. В юрте пахло шерстью, пылью и травяным духом. Под потолком сушились травы. Сойка зажгла все лампы, какие были в доме. Глиняные чашки с плавающими фитилями стояли на земле, вокруг очага. Стало светло. Старик на улице, где-то в темноте, разговаривал с верблюдами, с тору. Тору шумно вздыхал в ответ. Потом старик пришёл и стал разводить огонь в очаге.