Стена чудес

— Ты мог бы играть гаммы левой рукой. Повторял бы и повторял, снова и снова. Чтобы беглость пальцев никуда не ушла.

— Да, но… — Пятый опустил взгляд. — Этого недостаточно. И я могу сколько угодно ещё композиций написать, но какой в этом смысл, если сыграть я их не смогу?

— Пиши для других, — Куратор пожала плечами. — Напиши концерт для «Зонтиков». Струнный квартет, фортепиано.

— И не участвовать? — Пятый поморщился.

— Почему не участвовать? — Куратор моргнула. — Если ты, Пятый, не сможешь с ними играть, это не значит, что на написании концерта твоя роль закончится.

— Давай уже как-нибудь попрямее, без всех этих намёков.

Куратор обречённо вздохнула.

— Ты можешь быть дирижёром, как твой отец.

— Как… — Пятый осёкся. — Отец хотел, чтобы я был пианистом.

— А ты сам?

— Я тоже. Я об этом мечтал сколько себя помню.

Куратор кивнула. Подвинула к Пятому его коробок с лапшой и помолчала немного.

— Ты же помнишь, что твой отец не сразу стал дирижёром, правда?

— Знаю, — Пятый кивнул, взялся за палочки и продолжил есть. — Он был пианистом. И моим первым учителем.

— А знаешь, почему он решил заняться дирижированием?

Пятый покачал головой. Втянул в рот лапшу, облизнул губы и нахмурился.

— Ты весь пафосный момент портишь, но всё равно ешь быстрее, — качнула головой Куратор. — Твой отец был гениальным пианистом, но он не хотел быть просто винтиком в механизме. Он хотел направлять других. Ему не хватало одного только пианино, чтобы выразить себя, ему нужен был размах. Струнные, духовые, клавишные… — она развела руками. — Я думаю, однажды он просто перерос фортепиано. И ты тоже. Чёрт, Пятый, честно говорят, я думаю, что ты перерос его ещё года три назад. Упёрся в потолок и думал, что уже достиг совершенства…

— Это не так. А теперь я ещё дальше от совершенства, чем раньше.

— Ты как будто игнорируешь, что я пытаюсь до тебя донести.

Пятый запнулся. Он никогда не задумывался о том, почему отец решил отказаться от игры на фортепиано. Всегда думал, что отец хотел быть дирижёром всю сознательную жизнь. В детстве ему и в голову не приходило спрашивать родителей, что подтолкнуло их не только к музыке, но и к выбору способов выразительности.

А теперь спрашивать было слишком поздно.

Пятый помнил отца. Высокого и темноволосого. Он говорил с кошмарным французским акцентом, но зато всегда был прямым, как палка. Спокойным и понимающим. Добрым. И преданным делу: отец работал, пока болезнь не свалила его с ног.

— Пятый? — Куратор тряхнула его за плечо.

— Прости, — Пятый дёрнулся и посмотрел на неё. — Я вспоминал отца.

— Так.

— Я не знаю, я просто… — он качнул головой. — Я не мой отец.

— Конечно, ты не он. Ты и не мог бы им быть, — Куратор надавила ему пальцем на кончик носа. — И год назад ты бы даже не подумал о том, чтобы пойти по его стопам. Но жизнь решила иначе.

— Миранда, ты опять мне пытаешься навязать какие-то свои идеи.

— Не пытаюсь. Я не буду тебя заставлять или говорить, что я всё уже решила, и тебе осталось только начать приходить на занятия. Хотя я могла бы.

— И я бы даже не удивился, — Пятый выловил палочками со дна коробки остатки лапши.

— Но я прошу тебя хорошенько обдумать эту мысль. Не думай об отце, думай о том, что ты сам не можешь жить без музыки, и прямо сейчас ты стоишь перед выбором: остаться только с её обрывками, или стать чем-то большим.

Пятый задумчиво покусал губы. Выбросил коробку от лапши в мусорное ведро и нахмурился, повторяя слова Куратора про себя.

— Если не хочешь слушать меня — обсуди это с Долорес.

— О, — Пятый выгнул бровь. — Ты нашла новую точку давления? — он поджал губы и взял со стола стаканчик с кофе.

— Нет, — Куратор отодвинула упаковку от суши в сторону, вытерла салфеткой губы и сощурилась: — Просто я знаю, что только Долорес может вправить тебе мозги в нужную сторону. Не в смысле манипуляции, как делала я, а просто… Она тебя понимает.

— Она, кстати, переезжает через неделю. Сюда, — Пятый поднялся, всё так же со стаканчиком кофе в руках.

— Я знаю, — Куратор хмыкнула. — У меня даже есть приглашение на её вернисаж. И мы планировали вместе пробежаться по магазинам.

Пятый замер. Потом тяжело вздохнул, разводя руками:

— Я единственный, кому она только сказала?

— Ну, может, твоя бабушка не знает. Ты, кстати, давно ей звонил?

— Бабушка умерла год назад, — Пятый потёр переносицу. — А тётка раз в неделю спрашивает, не кончились ли у меня деньги. Больше ей ничего не интересно.

— Наверное, очень тоскливо, когда родственники совсем тобой не интересуются.

— Меня всё устраивает, — Пятый сделал глоток кофе. — И так достаточно людей, которые даже слишком интересуются моей жизнью.

— Какой кошмар, Пятый, у тебя есть друзья, — рассмеялась Куратор, поднялась и пошла на выход.

Им предстояло ещё несколько раз прогнать Разговоры: ту самую композицию, которую он написал первой, смешав голоса Куратора и Долорес.

К вечеру они записали первую композицию. Пятый вернулся домой настолько уставшим, что минут десять просто сидел в прихожей, не в силах разуться. Ещё пять минут он сидел в кресле под пробковой стеной, набираясь решимости, чтобы снять протез.

Это была приятная усталость. Он был выжат, но доволен. Удовлетворён. Даже горечь тоскливого предчувствия не заглушала это чувство правильности момента.

Пятый проторчал в душе двадцать минут, подставив лицо под струи воды и разминая спину и плечи, пока тело не расслабилось.

А уже забравшись в кровать, он набрал Долорес.

— Эй, — она ответила сразу же. — Повезло тебе, что я не сплю.

— Я твои голосовые послушал в машине и знал, что ты ещё не собираешься спать, — Пятый выдавил улыбку. — Я ужасно устал, и скорее всего, меня сейчас вырубит, но день пройдёт зря, если мы не поговорим о чём-нибудь.

— Например?

Пятый поджал губы и отвёл взгляд. И тут же пожал плечами:

— Не знаю. Что делала сегодня?

— Ну, — Долорес округлила глаза. — Я запаковала ещё миллион коробок, уточнила с кем приду на вернисаж…

— И кто же этот счастливчик?

— О, ты его не знаешь. У него ужасный характер, нос с горбинкой и одна рука, — Долорес ухмыльнулась.

— Да, ты права. Понятия не имею, кто это, — Пятый едва сдержал ответную улыбку. — А мы записали первую композицию.

— Только первую? — Долорес склонила голову набок. — Разве это не занимает, типа… дня два?

— Мы с Мирандой перфекционисты, так что мы и раньше могли в студии торчать слишком долго, пока всё не будет звучать идеально. А сейчас, сама понимаешь… — он приподнял культю. — Я почти не занимаюсь, так что мы сначала часами оттачиваем игру, а потом уже записываем.

— Полагаю, никаких концертов вы давать не будете?

Пятый тряхнул волосами:

— Нет. У Миранды и без того напряжённый график, а я не горю желанием выступать. Я и раньше-то не был в восторге от публичных выступлений…

— Стой, ты же музыкант, — Долорес склонила голову набок. — Разве вы от такого не кайфуете?

— И да, и нет, — Пятый качнул головой. — Мне нравится писать музыку, нравится играть. Овации и ждущие под дверями девочки с букетами… Не фанат.

— Какой капризный. Наверное, и поэтому тоже ты был так популярен, — рассмеялась Долорес. — Значит, никаких шансов послушать всё это вживую. Жаль.