Стена чудес

— Понял, — Пятый фыркнул. — Хорошего остатка ночи. Не делайте ничего такого, чего я бы не делал.

— О, мы будем делать много того, что ты бы не делал, — устало рассмеялся Клаус и захлопнул за ними дверь.

В такси Долорес устроила голову у него на плече, сжала его бионическую руку в своих, и тихо пропела:

— Тебе так повезло, ужасно повезло со мной.

— О да, — Пятый потёрся щекой о её макушку. — Только ты мне наврала.

— Что? — сонно протянула Долорес. — Когда?

— Ты обещала всю ночь мне рассказывать сказки твоей мамы, а потом всю ночь со мной смотреть старые фотографии, — сказал Пятый. Скулы свело от улыбки.

— Знаешь что, Пятая Симфония, — Долорес даже не приоткрыла глаза. — У нас с тобой ещё столько ночей вместе, что ты взмолишься, чтобы сказки про пыльных кроликов закончились.

Пятый опустил взгляд. Ему было так спокойно и хорошо.

— Не будет такого, Долорес. Я никогда не попрошу тебя прекратить. Я бы только их и слушал.

В конце концов Долорес уснула у него на плече. Пятый донёс её до квартиры на руках.

Она даже не вздрогнула, когда он её разул и переодел в свою старую футболку и пижамные штаны, когда снял осторожно протезы и поставил их на подзарядку. Только сложила культи под голову и улыбнулась во сне, стоило Пятому накрыть её одеялом.

Сам Пятый ещё какое-то время не спал — вымыл френч-пресс, помолол кофе и заварил колд-брю. Повесил платье и футболку Долорес на стул, сходил в душ, поставил на зарядку и свою руку тоже и наконец-то лёг на другом краю кровати, под вторым одеялом.

Он заснул, как только голова коснулась подушки.

Будильник Долорес зазвонил в восемь утра. Пятый вздрогнул, просыпаясь, и тут же вздрогнул ещё раз — Долорес ткнулась носом ему в спину. Закинула на него ногу и обхватила руками.

— Не шевелись, — буркнула она.

— У тебя будильник звонит, — Пятый сонно моргнул. — Тебе разве не нужно куда-то там…

— Да помолчи ты, — Долорес надавила лбом ему на затылок. — Я пытаюсь наслаждаться утром.

Пятый замер, сонно моргнул и помолчал пару мгновений. Долорес у него за спиной несколько раз втянула носом воздух.

— Ты меня что… понюхала?

Долорес выдержала драматическую паузу.

— Возможно.

— Что… зачем?

— Ты вкусно пахнешь. У тебя клубничный гель для душа? Так необычно, — Долорес напоследок поводила лицом у него между лопаток, а потом резко села, потянулась и размяла шею. По-утренему зевнула и, кажется, только теперь заметила, во что одета. — Ты меня переодел?

— Не в юбке же тебя спать укладывать. Неудобно, негигиенично, — Пятый перевернулся на спину, сел, поправил подушку и откинулся обратно. — Хотя меня и удивило, что ты бровью не повела.

— Ну, — Долорес спустила ноги с кровати и сгорбилась, задумчиво глядя перед собой. — Весь вчерашний вечер был для меня в новинку, Пятая Симфония. Я давно уже в гостях не засыпала. И уж тем более не давала никому себя раздевать, — она качнула головой.

Пятый нахмурился и прикусил губу. Помолчал немного, нервно потирая культю, и поднял взгляд на Долорес:

— Я только сейчас понял, как неэтично с моей стороны было…

— Я тебе при первой же встрече сказала, что нарисовала картину задницей, — Долорес фыркнула. — Не извиняйся. Я знаю, что ты не сделаешь мне больно.

— Но что если… ты не права? — Пятый прикусил щёку.

— Я права. Я тебе доверяю, а ты не сделаешь мне больно, — она встала с кровати и снова потянулась, вытянув руки вверх.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, — Долорес посмотрела на него через плечо. — И всё.

Пятый хмыкнул, покачал головой и откинул одеяло.

Долорес нужно было собираться, и он мог сделать её утро немного лучше.

Долорес пробыла у него до конца недели. По утрам она убегала на рабочие встречи с коллекционерами, жаждущими прикупить пару её картин, а Пятый часами проводил на телефоне с Куратором. Она нашла подходящую студию в Сент-Поле и уже забронировала себе квартиру на следующие несколько месяцев. Теперь Куратор уговаривала Пятого раскрутить новый альбом через Кикстартер вместо того, чтобы искать звукозаписывающую компанию, которая захочет протолкнуть свои правки.

Вечером, когда возвращалась Долорес, они с Пятым шли гулять и до темноты бродили по городу, наслаждаясь летним теплом. Пили лимонад, ели мороженое и пережидали дожди в книжных магазинах. Долорес купила себе дешёвые резиновые сапоги пронзительно-синего цвета и запрыгивала в каждую лужу, которая попадалась им на пути.

В четверг вечером, когда они сидели в пустой беседке в парке, прислушиваясь к шуму голосов гуляющих людей, и доедали хот-доги, вкусом больше всего напоминающие бумагу, Долорес уже привычно устроила голову у него на плече и тихо, едва слышно спела ему песню Fix You группы Coldplay.

В тот день тёплые жёлтые огоньки фонарей вокруг них и звёзды в небе сияли ярче. И добравшись домой, пока Долорес была в душе, Пятый набросал новую короткую пьесу.

О том, как один человек может противостоять непроницаемой тьме и в конце концов её победить.

На следующее утро он проводил её обратно в Детройт. Помахал рукой на прощание и поехал домой не в силах совладать с тревогой. Он боялся, что теперь, когда они пожили под одной крышей, он поймёт, что снова стал зависим от чужого общества. От кого-то, кто постоянно рядом и кто развеивает его страхи простыми словами. Боялся, что он вернётся в квартиру и окажется, что он привязался к Долорес слишком сильно и больше не может быть один. Что пуста не только его квартира, но весь город, а может и весь мир.

Он только проводил её, а уже ждал встречи, хотя понятия не имел, когда они встретятся снова.

Это его тоже пугало. Он слишком привык быть один и давно смирился, что его асексуальность ведёт к одиночеству.

С Долорес всё было не так.

Он приехал домой и оказалось, что даже квартира, в которой её больше не было, не казалась теперь пустой. Здесь были забытые ей вещи и рисунки. Предметы стояли не там, где их оставил он, а где оставила она. В раковине была пустая чашка с отпечатком бледно-розовой помады. Постельное бельё пахло ей.

Будто бы она никуда и не уезжала, и стоит ему зажмуриться и подождать, она снова объявится. Засмеётся, обзовёт его Пятой Симфонией и дурачком, а потом потащит запускать бумажные фонарики в небо.

Её не было всего несколько часов, а ему её уже не хватало.

И за этой тоской он совсем забыл, что ещё несколько месяцев назад даже думать боялся о будущем. Что верил, что никогда больше не сможет писать музыку, и что его жизнь будет пуста и бессмысленна.

Но — этого он, конечно, по-прежнему не понимал — слова Куратора были правдой.

Он был больше, чем его музыка.

И у него впереди была слепящая неизвестность — яркая, как солнечный свет и манящая, как море.

Без Долорес он бы этого никогда не увидел. Она действительно смогла его починить.