Страница 7 из 12
— Эхма! — только и мог простонать Закревский. Ему было совершенно не понятно, как это он не завалил распутное божество на канцелярский стол? Подумаешь прошение! Тут горы таких прошений! И что, все справедливые?
Тем временем сверху раздался требовательный звон колокольчика. Оказывается, начальство материализовалось в своём кабинете. Князь никогда не приезжал на службу рано. Пока Закревский беседовал с незваной гостьей, карета Волконского подкатила к главному крыльцу, и никем не встреченный их светлость поднялся к себе. Судя по тому, как нетерпеливо дёргалась медная проволока с колокольчиком, соединявшая два кабинета, князь был чем-то раздражён. Если он приехал прямиком из Зимнего, то дело ясно — государь опять недоволен, с любезным видом сверлил другу детства дырки в боках, и теперь Петрохан обрушится на подчинённых. Слава богу, что Толстая убралась!
Арсений вообразил голую нимфу в кабинете грозного руководителя Главного штаба, представил потрясённое, растерянное лицо князя и не мог сдержать улыбки. Про Волконского говорили, что он в среднем произносит одно слово в год и слово это «нет». На деле же Петрохан иногда задавал здравые вопросы и даже умел выслушать ответ — редкая в начальнике чёрта. Он истово занимался интендантской частью — самой важной после войны — и старался решать текущие дела без проволочек. Закревский служил с разными людьми — с добрейшим графом Каменским, с педантичным Барклаем и даже с самим государем — все по-своему хороши, по-своему плохи. Арсений не применялся ни к кому, и тем не менее его терпели. Терпел и Петрохан — не худший из названных.
Вооружившись папкой, дежурный генерал потопал на второй этаж. Там уже находились два адъютанта Волконского — так, мебель. Князь воздвигся из-за стола и протянул ему руку — знак большого уважения. В который раз Закревский поразился размерам своего начальника. Видал он в армии дрынов — взять хотя бы Воронцова с Бенкендорфом, те задевали за любую притолоку. Но князь Пётр Михайлович был на полторы головы выше них и заметно шире в плечах. Входя в комнату, он не просто нагибался, а складывался пополам.
— Сударь мой, я из дворца, — начал Петрохан, раздражённо щёлкая пальцем по чернильнице. — Его величество крайне недоволен самоуправством командующего оккупационным корпусом. Приходят известия, будто граф позволяет себе вольные высказывания об образе действий правительства… В присутствии своих офицеров отпускает критические замечания о результатах Венского конгресса, о восстановлении Бурбонов на троне и вообще… — Длинные предложения давались князю не без труда, лоб у него вспотел. — Голубчик, вы с ним дружны. Ну, напишите же ему приватным образом. Что он творит! Одновременно подготовьте официальный ордер от моего имени. В самых жёстких выражениях. Можно подумать, кому-то нравятся Бурбоны!
Волконский запыхтел, втиснулся в кресло, от чего хрупкая карельская берёза издала жалобный стон. «Надо найти ему что-нибудь из мебели прошлого царствования, — про себя отметил Арсений. — Вот тогда делали не на соплях». Знаком князь отпустил адъютантов, а когда двери за ними закрылись, вновь обратился к дежурному генералу:
— Подайте мне план дислокации частей на будущий год, кое-что хочу поправить.
Лицо у Арсения вытянулось.
— Ваша светлость, осмелюсь доложить, документ у вас.
Петрохан поднял бровь.
— Что это вы придумали? Как «у меня»?
— Вчера вы брали его с собой работать дома. — Закревский почувствовал, что у него подгибаются колени. Не о плане дислокации речь. Имелось одно секретное приложение. Относительно Турции. Пользуясь тем, что Россия завязла в конгрессах, османы опять начали резать греков, устроили погромы в Стамбуле, сами провоцировали разрыв. Государь приказал тайно подготовить план возможной кампании. Бумага была наисекретнейшая. Она-то и имела несчастье запропаститься!
— Вы понимаете, Арсений Андреевич, — свистящим шёпотом осведомился Петрохан, — что может значить подобная утрата?
Арсений-то понимал.
— И вы ещё смеете утверждать, будто я сам забрал документ такой важности! Идите и найдите его! Немедленно!!! Чтобы через час он был на моём столе!
Закревского как ветром сдуло. Он стоял на лестнице красный от гнева и хватал губами воздух. Всех собак хотят повесить на него! Пойти и сейчас же сказать князю, что он думает по поводу такого руководства! Но Волконский под пыткой не признается, что сам потерял план. А главное — этим не поможешь. Государь, должно быть, спешно требует бумагу. Отчего у Петрохана в костях трепет. Ну, чем заклеить царские очи, Арсений, пожалуй, знал. Однако сим дело не закончится. Надобно искать план.
Вернувшись к себе в кабинет, крайне злой и расстроенный генерал достал из секретера аккуратные черновики искомого документа. Вот, у него даже побочные материалы сохранены в надлежащем порядке. Он не какой-нибудь… Одёрнув себя, чтобы не расходиться, Арсений вызвал одного из секретарей — престарелого и весьма опытного Порфирия Федосеевича, служившего ещё во времена матушки-царицы — и посадил у себя за приставной столик, велев вторично переписать набело текст плана. На настороженный взгляд чиновника ответил просто: «Князь кофием залил. Надобно переделать». После чего запер старика в своём кабинете, а сам вышел в канцелярский коридор продышаться.
Грудь теснила обида. Начальник пытался свалить на него упущение по должности. И какое! Да ещё накричал. Трус и солдафон. Право слово!
Внимание Закревского привлекла толпа писцов, толкавшихся у одного из окон. «Вон, вон пошла! — тараторили они. — Где?» Решив, что речь вновь о Толстой, Арсений глянул на улицу. По двору брела женщина в роскошной шубе из черно-бурой лисы, но с непокрытой головой, что было неприлично. Она воровато озиралась по сторонам и вдруг, заметив поленницу, метнулась к ней, схватила обледенелое полешко и спрятала за пазуху. Раздался дружный смех. «Во даёт!» Приказные были в восторге. «Глядите! Глядите! Комедия!»
Арсений вновь бросил взгляд во двор. Из двери чёрного хода пулей вылетел Волконский. Он догнал женщину, схватил её за руку, отобрал полено, отшвырнул и, обняв несчастную за плечи, повёл прочь. У устья арки виднелась карета. Даже сквозь двойные рамы был слышен гневный окрик Петрохана кучеру, а потом уже едва различимые слова: «Я же приказывал смотреть за княгиней!»
— Что это? — не понял Арсений.
— Супруга его высокопревосходительства, — отозвался один из адъютантов, хорошенький мальчик Белосельский, тоже подошедший к окну и лыбившийся на неприглядную сцену. — У неё бывают провалы в памяти, не помнит, кто она, воображает себя нищей. В театр не ходи! Дома бриллианты можно ложками есть. А она сахар по карманам прячет, корки хлебные. Иной раз даже во дворце. Князь велел слугам за ней приглядывать, но тут не уследишь. Когда её светлость в памяти, она очень строга. Не посмеют же дворовые спрашивать, куда хозяйка поехала.
Закревский потрясённо молчал. Он видел княгиню Софью Григорьевну при дворе вместе с мужем. Такая гордая, неприступная. В каждом её движении сквозили холод и отчуждённость. Она, как и все в её семействе, умела сохранять дистанцию между собой и низшими.
— Вот подсуропил государь другу жену, — заключил Белосельский, как видно, знакомый со всеми подробностями внутренней жизни Волконских. — Его была любовница. А Петрохан мучайся. Право, жаль.
В этой насмешливой фамильярности сопляка-адъютанта к начальнику, уж явно не позволявшему ничего подобного в глаза, было что-то задевшее Закревского.
— Я вам искренне советую, молодой человек, — сухо произнёс он, — впредь изъясняться о князе Петре Михайловиче и его супруге с приличным уважением. В противном случае вместо Петербурга вы в одну минуту можете очутиться в Тифлисе и, — Арсений помедлил, — без этих игрушек. — Он щёлкнул пальцами по адъютантским аксельбантам, повернулся на каблуках и пошёл прочь.
В штаб князь вернулся только глубоким вечером. Свет горел в караулке, у сторожа и в кабинете Закревского. Туда Петрохан и поднялся.