Страница 12 из 12
— Я не мочусь под себя, — побагровел Арсений. «Дайте мне этого папеньку, я его удушу собственными руками!»
— Ну так где вы живёте? — повторила нимало не смущённая Аграфена. — Я же вижу, вы весь зелёный. Поедемте. А не то вам сейчас опять станет плохо, и неизвестно, куда ещё этот извозчик вас завезёт. Завтра в газетах напишут, что в лесу нашли генеральский труп, и я буду по гроб жизни казниться, что бросила вас.
Арсений сдался.
— Вас не смущает, что вы едете на квартиру к холостому мужчине? — уже откинувшись на подушки, спросил он. — Трогай на Галерную!
— Господи, да разве бы я поехала к женатому? — всплеснула руками Толстая. — У меня совершенно иное воспитание. Моя матушка, если хотите знать, была из старообрядцев, дочь заводчика Дурасова, несметно богатая. Я и креститься, как они, умею. — В подтверждение она осенила себя широким двуперстным знамением. — Так вот, матушка по своей вере отличалась исключительной строгостью…
— Жаль, что ваша maman рано скончалась, — слабым голосом отозвался Закревский.
— Откуда вы знаете? — поразилась Аграфена.
— Заметно. Нож вы взяли?
Толстая продемонстрировала платок, с завёрнутым в него предметом.
— Вот уже приехали.
Арсений настоял на том, чтобы самому заплатить извозчику.
— Как хотите.
Не без её помощи он поднялся по лестнице на второй этаж, где заспанный денщик открыл дверь на настойчивый стук Аграфены.
— Эй, ты, — цыкнула на него графиня. — Живо за доктором!
Закревский слабо отмахнулся.
— Это бесполезно. Не стоит. Он ничем не поможет.
— Пусть придёт, — потребовала капризная гостья. — Не разломится. А вы ложитесь на диван.
Она огляделась по сторонам. Квартира явно не произвела на неё впечатления. Слепой, тёмный коридор. Три комнаты: кабинет, спальня, столовая. Чуланчик для денщика.
— Бедненько вы живёте, — протянула Аграфена.
— Я не богат, — с достоинством оборвал её Закревский.
— А я богата, — простодушно отозвалась гостья. — И что? Не в деньгах счастье.
После недавней истории с Петроханом генерал был готов поверить.
— В чём же, по-вашему, счастье, Аграфена Фёдоровна?
— Не знаю. — Толстая задумчиво глядела на улицу. День начинал сереть, на небе собирались тучи. — Некоторым его не положено.
— Вы говорите странные вещи, мадемуазель. — Закревский впервые внимательно всмотрелся в её нарочито беспечное лицо. — Сколько вам лет?
— Восемнадцать. А вам?
— Тридцать три.
— Хорошая разница.
— В каком смысле?
— Ни в каком. — Она делано рассмеялась. — А скажите, неужели вам до сих пор хочется жить? При таких-то болях?
— Кому же не хочется?
— Многим, — уклончиво ответила гостья. — Зовите меня Груша.
— Не могу, — развёл руками генерал. — Мы с вами до сих пор не представлены. Вы явились ко мне в штаб без приглашения. Так делают только в крайних обстоятельствах, оправданных смертью кормильца и отсутствием родственников. Нас должны были представить хорошо знакомые люди. Представление является поручительством порядочных намерений сторон.
Аграфена вздохнула.
— Какая скука! Вы всегда так живёте: «порядочных намерений сторон»? — передразнила она. — Ну и где эти «порядочные стороны» были сегодня, когда вы лежали на снегу? Посчитали недостаточно «порядочным» для себя подойти и посмотреть, не помер ли человек? Кстати, — её лицо на мгновение стало серьёзным, — форма, насколько я помню, говорит сама за себя и в представлениях не нуждается? И что? Кто-то вспомнил об этом?
Мадемуазель Толстая процитировала строку из правил Благородного собрания и с вызовом смотрела на генерала. Гостья вдруг перестала казаться ему такой уж простодушной. Выходит, она намеренно нарушала светские приличия?
— Зовите меня Грушей, — настойчиво повторила девушка. — А я буду называть вас так, как вы пожелаете, даже «ваше высокопревосходительство», если лично вам это будет приятно.
— Хорошо, — вздохнул Закревский. — Можете называть меня Арсением. Это, в конце концов, не важно. Груши растут на дереве. А у вас прекрасное имя — Аграфена. Положите нож на стол и подумайте, пожалуйста, кто мог желать вам смерти?
На лице мадемуазель Толстой отразились страшные мыслительные усилия. Она наморщила лоб, а кончик носа у неё несколько раз дёрнулся, как у кошки, почуявшей мышь.
— Я… я не знаю. Кто же может желать? Я никого не обидела…
— Женщины? Ревнивые возлюбленные? — терпеливо подсказал генерал.
Последнее предположение было встречено циничным смешком.
— Зачем же меня ревновать? Я никому не отказываю…
— А почему?
Аграфена задумалась. Потом выпрямилась во весь рост и несколько раз повернулась перед Закревским.
— Красиво?
— Не стану спорить.
Толстая удовлетворённо хмыкнула.
— А скоро ничего не будет. Ещё лет семь или десять. Что же беречь? Красота — не золото, веками в сундуках не лежит. Надо уметь быть щедрой. Пока не поздно.
— Странная у вас философия, мадемуазель, — протянул Арсений, всё ещё не в силах оторвать взгляд от её стана. — Ну да оставим это. Может быть, вы в последнее время оказывались в какой-нибудь необычной ситуации? Слышали нечто непонятное? Видели недозволенное? Что-то о ком-то узнали…
— Я не сплетница, — обиделась Толстая. — Если что-то о ком-то узнаю, то тут же забуду. Мне ни к чему… Постойте! — она стала изо всех сил тереть указательным пальцем переносицу. Видимо, сие означало у неё крайнюю сосредоточенность. — Может, это и не важно, — гостья колебалась, — однако в тот момент я была удивлена…
— Ну? Ну?
— Хорошо. Я была у своего любовника Каподистрии…
Закревский поперхнулся.
— Он же старый. Зачем он вам?
— Ничего не старый! — возмутилась Аграфена. — Иван Антонович одного года с государем. К тому же он — грек. Мне любопытно было, как греки это делают…
— Так же, как и все. — Негодованию генерала не было границ. — Велика разница!
— Не скажите, — тоном искушённого гастронома заявила гостья. — Да и откуда вам знать, вы же не интересуетесь женщинами.
Закревский вспыхнул.
— Я не то имел в виду. Просто… сейчас не так часто… интересуюсь.
— Вот! — просияла Толстая. — Я знала! Вы не похожи на этих ! А ещё прикидываетесь. Весьма стыдно.
— Вернёмся к Каподистрии, — с глубоким вздохом протянул Арсений.
— Я и говорю. Они ссорились по-немецки. Я немецкий не очень понимаю. Но всё же… Выходило так, что этот второй на Ивана Антоновича очень сердился и требовал «отречься от бессмысленных мечтаний». Точно. Или «беспочвенных». Не важно. Словом, нажимал…
— Стоп, стоп! Кто они? Какой второй?
— Ах, да почём мне знать? Дверь в будуар была прикрыта. Оставалась только то-оненькая щёлочка. Я проснулась от их шума. Часов в десять. А так бы спала до двенадцати!
Арсений заломил руки. Не приведи бог, стать полицейским и вести дознания. Последнего ума лишат!
— Мы приехали вечером с маскарада. До спальни как-то не добрались. Греки гораздо темпераментнее… А будуар как раз смыкается с кабинетом. Иван Антонович имеет привычку работать после, ну вы понимаете. И вот я слышу. Второй голос говорит: «Вам не на что надеяться. Государь предан принципам легитимизма». Кстати, что такое легитимизм?
— Потом объясню. Продолжайте.
— Государь, значит, предан этим самым… Та-та-та. А Иван Антонович отвечает: «Но его величество не покинет единоверцев на произвол судьбы». Второй так рассмеялся, очень гаденько, и сказал: «Вы думаете только о своих соотечественниках. Между тем Россия — великая держава и у неё есть в Европе дела поважнее, чем мешать султану вешать бунтовщиков». «Ну да, — отвечал Иван Антонович, — например, идти в Италию и вешать там бунтовщиков австрийского императора! Любезный Карл, вы тоже думаете только о своих соотечественниках». Второй: «Государь сам создал Священный союз. Он не станет разрушать своё детище. Посмотрим, что скажут другие дворы, когда узнают, что русский император намерен помочь возмущению подданных против своего законного владыки». Каподистрия взвился: «У вас нет доказательств!» А второй помедлил и обронил: «Теперь есть». — Толстая перевела дух. — Вот, собственно, и всё.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.