Страница 27 из 35
Так было до того вечера, когда их нанял толстый старый китаец, хорошо проведший вечер в роскошном ресторане и желавший скорее попасть в свой отель, а спутницу свою, разряженную и высокомерную, но маленькую и благословенно тощую девицу, требовал отвезти в ее заведение.
- Нет, ты повезешь ее, - ткнул он в грудь Хва. - Слишком у тебя рожа того… разбойничья.
Накануне того дня Хва крепко подрался в порту с пытавшимся надуть его уличным торговцем, так что лицо его цвело синяками и ссадинами, видимыми даже вечером. Видно, мальчишеское свежее личико Чханъи внушило клиенту больше доверия - он плюхнулся в тележку того и ткнул корейца по спине каблуком модных штиблет.
В тот вечер Хва больше не видел Чханъи. Но на следующий день кореец появился как ни в чем не бывало. С синяком на скуле и сбитыми в кровь пальцами, но веселый. Работал споро и едва не охотно - куда делась его щенячья злоба, он встречал клиентов улыбкой, и только Хва видел в этой улыбке нехороший хищный оскал. А через неделю Чханъи затащил Хва в харчевню - недорогую, но гораздо выше той цены, что они могли себе позволить. Там он заказал лапши с мясом себе и Байбаку, и бутылку рисовой водки на двоих. Ошеломленный этим богатством, Хва хлебал лапшу и вопросительно поглядывал на младшего приятеля, который ел не в пример его медленнее - будто ему уже успелось отъестся и всегдашний голод его больше не мучил, - и болтал о фильмах, которые смотрел, и о том, что хорошо было бы уехать в Америку, но для этого надо деньжищ немеряно, и он, Пак Чханъи, собирается эти деньжищи добыть.
- Не пристало янбану быть тягловой скотиной, Байбак, - сказал он под конец немного непонятно и снова нехорошо усмехнулся. - Пусть уж лучше тех, кто на нем ездил, обдувает весенний ветер.
Хва так и не понял тогда, что значат эти слова про весенний ветер. А на следующий день Чханъи пропал. И никто, ни выспрашивавшие потом у Хва полицейские и парни в шляпах, которые искали рикшу, увезшего почтенного господина Вонга - того самого старого вредного толстяка, пропавшего в тот же самый вечер, - никто не знал, куда он делся.
Только годы спустя, Хва узнал, что весенний ветер, несущий смерть старикам - это старая корейская поговорка.
Комментарий к Междуглавие 8 - Весенний ветер
* - Не могу уяснить, почему ты не уступил меня Старому маршалу.
** - Уяснить означает понять
*** - Я бы отдал тебя, если бы ты была моей женой или наложницей
**** - А разве это не так?
***** Нет… Ты моя добыча
========== 9. Пес без охотника ==========
Сказать, что я был в ярости - ничего не сказать. Чертов Пак Чханъи сам мешал мне делать то, что просила сделать его женщина. И я было даже сел писать гневное письмо - хоть и не в обычае у меня писать, но тут очень уж меня разобрало. Раньше, помню, я только на законников так-то злился, которым непременно надо было, чтобы все происходило строго по закону - а то что по закону следовало отпустить заведомого вора и ли грабителя, так это их не тревожило.
Сел я за письмо, и вроде как слова уже начали складываться, как явился дворник Кан и затянул что-то нудное и ненужное про то, как страшно бедному китайцу оставаться одному, пусть и на территории британской концессии. И говорил так витиевато и невнятно, что я под конец стукнул ладонью по столу, так что зазвенели мои “братья по оружию”, и потребовал говорить коротко и прямо.
Кан просил дозволения привезти откуда-то из-под Тяньцзина своего брата с семьей, и я отказал ему резко и безо всяких оговорок. Китайцам только дай волю, их моментально наползет тьма тьмущая, так что будет непродыхнуть.
Кан ушел, не особо, кажется, расстроенный - такой как он непременно найдет иную лазейку, рассуждал я. Но вот за письмо мне уже не садилось, так что я скомкал написанное и зашвырнул в корзину для бумаг.
Переспи с этой мыслью, на всякое загоревшееся дело говаривал мне незабвенный мой учитель Илья Петрович. Переспи, а после уж делай. Бывают, конечно, мысли требующие незамедлительного действия - но Марышкин уже лежал себе в мертвецкой, с вспоротым горлом и ртом, разрезанным от уха до уха, так что с этим спешить было некуда. И вместо письма Чханъи я послал записку Довону, прося его о встрече. Польщенному тем, что я искал встречи с ним сам, корейцу я дал поручение разузнать все, что сможет, про убийство Марышкина. А сам прошелся по улочкам Пристани, неотрывно думая о словах покойника Марышкина, засевших у меня в голове - “все дело в ребенке”.
Вернувшись домой, я взял чистый лист бумаги и принялся чертить на нем и рисовать, так лучше думалось. Ребенок… сказанное доктором Клингером про страсть Босвелла к идее улучшения человеческого рода, про его нетерпимость к любого рода людским уродствиям и отклонениям от нормальности припомнилось мне сейчас со всею отчетливостью. Мертвый ребенок, украденный ребенок - их я приобозначил на бумаге двумя куколками; хоть и знал, что ребенок только один, но так мне было удобнее.
Довон, заявившись ко мне под самую ночь, выложил, что порешили Марышкина после того, как он поехал в город, из всегдашних убийц никто вроде в этом замешан не был. И сличив время, я понял, что поехал в город бывший поручик непосредственно после разговора со мною - а, значит, я тогда сел с ним в лужу, как лопоухий студент. Не был Марышкин пьян мертвецки, не упал он тогда носом в стол спьяну - а было нечто в моих словах, что сподвигло его после действовать рисково и едва не на бандитском кураже.
Проследив с помощью Довона и небольших концов по городу путь Марышкина, я установил, что доехал он до базара в Новом городе, где отпустил шофера и дальше пошел пешком. То, что не слишком богатый Марышкин взял авто, а не извозчика или рикшу, показывало хорошенько его нрав и намерения - так мог сделать человек, и в остальном-то не больно расчетливый, в поступках горячий и подхваченный неким целенаправленным порывом.
После базара, разумеется, следы Марышкина должны были потеряться. И пальцем в небо было думать, что спешащий человек в поношенном мундире может обратить на себя внимание в центре большого города на базарной площади. Однако то, что был тогда поздний час и у извозчиков вокруг базара не было переизбытка пассажиров, сыграло мне на руку - один из них запомнил заполошного русского, впрыгнувшего в его старую развалюху-пролетку. А брошенное мной вскользь, что разыскиваю я поручика за карточные долги, и вовсе расположило степенного извозчика помочь мне найти бездельника и прохвоста, не в пример честным людям зарабатывающего карточной игрой.
Итак, я узнал, что Марышкин доехал до бывшего доходного дома Мееровича и сошел. Причем извозчик вдруг припомнил, что вроде как седок его думал было сперва поехать дальше, но неожиданно остановил пролетку, сунул сколько-то мелочи - при этом извозчик высказался непечатно, - и бегом побежал прочь.
- На Мещанскую вроде свернул, - припомнил возница. - А мож и не на Мещанскую.
К югу, подумал я. К полям для гольфа и особнякам, одним из которых был дом Босвеллов.
…Вернувшись домой, я присел к столу и на том же листе бумаги нарисовал мелко хвостатую макаку, на которую намахивался ножом некий господин. У господина почему-то оказлось на голове нечто вроде тропического пробкового шлема, что меня немало озадачило - ничего такого рисовать я не думал, да и рисовальщик из меня некудышний. Однако как ни никудышен был из меня рисовальщик, видно сами мысли подкинули руке тему для рисунка, потому как цепочка вытягивалась весьма стройная: Марышкин, пусть и не в такой степени, как он сам о том говорил, доверенное лицо Босвелла. Марышкин заказывает Чжану избавиться от Дороты Браницкой. Марышкин, после того как поговорил со мною, считает нужным притвориться предо мною в стельку пьяным, а после чем-скорее едет куда-то в город. Не то что-то в нашем с ним разговоре его напугало, не то… И тут я подумал, что после проигрыша Фангу Марышкин должен был считать каждый цент - но взял сперва машину, а потом извозчика. Так бегут не только от страха - так бегут за наживой, возможность которой вдруг стала ясна и блазнила явственно и близко. Ясна Марышкину - но не вполне ясна мне. Марышкин обвел меня вокруг пальца, и даже то, что он за то поплатился, не меняло дела и не отменяло ущерба моему сыщицкому самолюбию.