Страница 26 из 35
А особенно Марышкин ударял на том, что миссис Анна после рождения сына повадилась куда-то все время уезжать. “Раз в неделю непременно уедет, а приезжала всегда с купленными свежими хлебами, белым и ржаным, - рассказывал Марышкин. И добавил, пьяно хихикнув. - Говорила, ездит к пекарю-умельцу, кроме которого такой хлеб больше никто не печет. Ну да я-то знаю, что за хлебушек она могла печь. Вы не смотрите, что она баба квелая - именно у таких-то порой такие страсти бушуют…”
“В ребенке-то для бабы все и дело”, - будто между делом обронил я. Мартинс согласно хрюкнул и я собрался перейти к самым важным вопросам - о том, по чьему поручению нанял Марышкин Чжана Медведя. Но тут бывший поручик не расчитал свои силы. Он пьяно рухнул лицом в стол, и как я ни старался, не смог выжать из него более чем невнятное бормотание о хлебушке и пекаре.
И вот тут я допустил большую ошибку - решив, что завтра успею переговорить с Мартинсом, когда он протрезвеет, я ушел из его квартирки. Но на завтра Мартинс исчез и нашелся лишь через день - в канаве, полной начавшего таять мокрого снега. Он был заколот тонким лезвием, а рот его рассекала та же жуткая улыбка, которая украшала и рожи хунхузов, убитых в доме Кима Панчжу.
========== Междуглавие 8 - Весенний ветер ==========
Когда они вышли из синема, дождь уже окончился и даже улицы успели немного подсохнуть, подсушил их ветер. Весенний ветер, думал Байбак, идя след в след атаману, который вел Цзиньлин под руку.
…Нельзя было не рассказать атаману обо всем, что передал для его ушей урусский сыщик. Нельзя. Не расскажешь - прикончит атаман. Байбак Хва, сколь ни недоверчив и сторожек он был от природы, привык, что Меченый необычайно удачлив и сметлив, что узнает он о таких вещах, о которых и не положено бы узнавать обычному человеку из плоти и крови. Впрочем, тут удивляться не приходилось - иначе не стал бы Меченый атаманом и не слыл бы атаманом удачливым, при котором быть страшно, опасно, будто по осыпи над пропастью ходишь, но очень добычливо.
И пока ехал из города, все думал Хва о рассказанном ему сыщиком, о коварной змее, угревшейся возле атамана. “Лилит” - назвал ее тот, которого Меченый прикончил своими руками в комнатке шлюхи. Лилит вряд ли означает “луноликая” или что-нибудь в том роде, как поется в песенках о женской красоте. Уже двое говорили Хва о женском коварстве и о сокровищах - но если уж тому чокнутому бродяге можно было не поверить, да и болботал он едва понятно, то уж сыщику, сыщику, который вот уж сколько лет крутился между лихими ребятами и купцами, не поверить было нельзя.
Но когда он приехал, Меченый как раз говорил с другими “старшими братьями” и отзывать его было не с руки. Тем более что говорили о важном - о начинающейся весне и следующем за нею лете, о том, куда лучше пойти на лето. И так Хва удивился и обрадовался, что не подтвердились его опасения, что не собирается атаман на лето оставаться в душном каменном Харбине, что приятнее его сердцу, как сердцу истинного “степного брата”, сопки и лес, и схроны в отрогах гор, что не дорожит он тем законным положением, которое получил от Старого маршала - так обрадовался всему этому Байбак Хва, что не решился прерывать атамана.
А атаман говорил, говорил об северо-западе, о местах от Лунцзяна и до самого Бухэду, говорил, что оттуда будут идти поезда от красных урусов, так что без добычи они все не останутся.
И Хва слушал, кивал, вставлял свои замечания, поддерживая атамана против тех из “старших братьев”, кто ратовал за то, чтобы идти лучше к югу, и сердце его радовалось предстоящему удачному лету - пока не сказал атаман, что добычу свою он берет с собой. Имея в виду под добычей Цзиньлин. “Она приносит удачу, - опережая несогласные голоса, бросил Меченый сквозь зубы. - И спасла меня, и не радовалась тому, что атаман захвачен”.
Атаман ни на кого отдельно не направил эти слова, но Хва заметил, как забегали глаза у Каня Два ножа, как Плешивый Со с преувеличенным вниманием рассматривал болячку на своем большом пальце.
Никто не решился возразить, а уж когда атаман начал выкладывать вещи, которые он не мог узнать ни от кого, кроме Старого маршала, даже и несогласные заметно подняли повешенные было носы.
И Байбак не сказал ничего ни о сокровищах, ни о Цзиньлин, а на вопрос о том, как там работает урусский сыщик, сказал что работает хорошо, и передал кое-что и о поляке-художнике, и о богатом американце. Меченый слушал не слишком внимательно, словно просто проверял, совпадает ли рассказ с тем, что он и так знает. И под конец кивнул головой.
Страшно это было, страшно, что и говорить. Меченый Пак перерезал глотку и за меньшее, уж кому как не Хва было это знать. Меченый как степной орел, что бьет дичь без разбора да и падалью не брезгует. Но Хва держал в голове сказанное о казне Белого барона, тайну которого Цзиньлин таит от атамана, о несметных сокровищах, что скрылись между сопками где-то у озера Хулун - и Хва решил о них молчать до поры. С такими деньгами, думал он, с такими-то деньжищами…
…Меченый любит синема. Еще как не был он Меченым, как были они оба в Шанхае сопливыми щенками, то таскающими грузы в порту, то перебивающимися от случая к случаю работой в доках - Пак Чханъи умудрялся пробираться в только появляющиеся синема на Нанкинской дороге и приходил оттуда с горящими глазами. Раз затащил и его, Хва, который был тремя годами старше, но во всяких затеях, пусть и глупых и рискованных, следовал за приятелем. Но синематографа Хва не полюбил - раздражает он хуже мухи, и не уснешь, и глаза не отведешь, и мысли всякие потом так и жужжат в голове, как те самые мухи.
Вот и сейчас сидит в полупустом зале, пялится на экран. Но ничего не поделать - атаман и Цзиньлин сидят на два ряда впереди, о чем-то переговариваются на английском, из которого Хва знает хорошо если пяток слов. А Цзиньлин хорошо учит Меченого, ну да и тот всегда был сметлив.
***
- I ca
- Что значит… what mean comprehend? - спрашивает он.
- Comprehend means understand**, - с улыбкой поясняет она. Меченый хозяйски приобнимает ее за плечи.
- I give you if you are my wife or… what English for “наложница”? - нахмурясь, спрашивает он.
- “I would give you if you were my wife or concubine”***, - поправляет она его фразу и, смотря прямо в экран, тихо спрашивает: - Am I not?****
- No, - быстро отвечает он. - You are my prey*****.
- Booty? - переспрашивает она. - Это означает “трофей”.
- Booty, - повторяет он. И считает нужным пояснить: - Старый маршал - из наших. Такой же “степной брат”, пусть и залетел высоко. Он знает, что такое добыча атамана, он это уважает.
Она тихо вздыхает, но не пытается выбраться из-под его руки.
***
Сокровища, думал Хва, смотря как светлая даже во тьме синема головка Цзиньлин легла на плечо атамана. Которые эта змея утаила.
Утаила ли?..
Чханъи ничего не делает просто так. И север, северо-запад, куда он собирается идти этим летом, Лунцзян… Сам он тех мест не знает, но Меченый… побросало его, как он коротко ответил на расспросы Хва, когда они встретились уже под Харбином. Меченый мог быть там. Меченый мог даже знать Белого барона, ожигает догадкой Байбака Хва. Он сжимает подлокотники. Он вспоминает…
…В Шанхае проще всего было наняться рикшей. И они с Паком Чханъи работали, таская тележки с иностранцами и быстро богатеющими местными, зарабатывали едва по десятке долларов в день, и это еще в лучшие дни. В худшие, в плохую погоду и в несезон зарабатывали доллар-два. Держались люди на этой работе недолго, быстро она человека выжимала, многие кашляли, потом начинали кашлять кровью.
Сам он старался найти способ, как бы выбить из клиента плату побольше, и презрительно улыбался на огрызания младшего и более слабого приятеля, которому злой язык порой обламывал самый верный зароботок.