Страница 11 из 35
Меченый довольно долго сидел с непроницаемым лицом, не то раздумывая, не то просто выдерживая фасон. Наконец он достал сигарету, закурил и глубоко затянулся.
“Есть один человек, - сказал он. - Звать его Юн Тхэгу, но еще его прозывают Чокнутым. Если уговоришь его, он и жемчужину со дна моря достанет. Я могу сказать, как и где связаться с ним, ну а там уж твоя забота будет, чтобы он объявился, да и уговорить Чокнутого тебе придется самой. У нас с ним некоторые разногласия, так что не советовал бы упоминать моего имени”.
========== 4. Об упущенных возможностях ==========
Уж и не упомню, чтобы я так дотошно работал с данными по делу, за которое мне не платили. Верно, пожалуй, что такого никогда и не было.
На свет были извлечено все то, что я насбирал, как курочка по зернышку, сразу после похищения сына Босвелла. Все, что я смог узнать о семействе американца - снова, как и тогда, подумалось, что не может же быть так, что все у человека так идеально. Чем идеальнее кажется чья-то жизнь, тем темнее и чернее она по-настоящему.
Тогда даже достали мне план поместья Босвелла, я узнал, что и парадные ворота, и калитка с задней стороны дома запирались тяжелыми засовами, на которых не обнаружилось никаких следов взлома; что дом охраняли два злобных молосса - оказавшихся отравленными в вечер похищения.
Теперь пришлось сделать несколько длинных концов по городу - сперва я разыскал слесаря, который изготовлял замки для дома Босвелла. Тот оказался молчуном, лоб низкий, глаза маленькие, припухшие, а подбородка словно и вовсе нет. Мне удалось, под предлогом заказа, посмотреть на его работу - и замок, и засовы были сработаны на совесть, а сам слесарь не был замечен ни в каких связях с бандитами. Было у меня также свидетельство уволенного за неделю до похищения сторожа Босвелла, седоватого длиннорукого тощего ирландца с крохотным носом, будто сжатым с боков - оный сторож именно и занимался собаками и едва не со слезами говорил, что псы были хоть и злобные, но научены на совесть и ни за что не съели бы и кусочка, если тот не был принесен руками кого-то из домашних. Деликатно поинтересовавшись для приличия тем, за что был уволен сторож, я заметно насторожился - вышвырнули этого достойного сына Британской империи, бывшего моряка, за пьянство.
“Клянусь вам чем хотите, сэр, как ушел с флота, так ни капли ничего крепче пива в рот не брал, - едва не со слезами говорил мне сторож. Говорил он с невнятным акцентом, будто кашу жевал, так что я едва его понимал. - А тут с одной кружки после обеда меня вовсе повело, а тут и мистер Босвел, как на грех, а он пьяных страх как терпеть не может, все говорил, что пьянство есть грех, ибо пьяница портит даденое ему Господом тело. Так я ж только кружечку, кружечку, как бог свят, а в голове-то раз! - и зашумело, и уж ноги как не свои. И готово дело, сразу старину Дугласа под зад коленом. Уж больно собак я любил, так мне их жаль, словами не передать”.
Как можно осторожнее спросил я сторожа о гувернантке маленького Вивиана Босвелла. Ирландец долго думал, прежде чем ответить.
“Чего уж тут, раз мистер Босвелл сказал, что она виновата, стал быть так оно и есть, - пробурчал он. - Мастера Вивиана она, видать, не слишком любила, да и правду сказать, не было за что. Мальчишка был… странный. В глаза никогда не смотрит, уставится на свои ботинки и молчит. Шесть лет уже, а сказать правду, я и не слышал ни разу, чтоб он говорил. Как они гуляли с мисс Дороти по саду, она ему и то, и это пытается показывать, то игрушки, то листочки, то книжки, а он и не смотрит. А то вдруг примется все бить, ломать и крушить, и мисс Дороти крепко доставалось. Как-то она принесла ему щенка, у меня попросила достать, я достал - хороший малыш, крохотный, мягкий что пуховка. А этот маленький поганец так стиснул его, что, правду сказать, едва не убил, едва-едва мисс Дороти смогла его отобрать у этого маленького монстра. И уж как ей потом, бедняжке досталось - мальчишка схватил ее за руку да как кусанет! А потом завопил так, будто его черти в аду поджаривают”.
Спохватившись, ирландец поспешно поправился, сказав, что малец еще неразумный, ясное дело, а мистеру Босвеллу виднее. А я, пользуясь моментом, напрямую спросил, не могла ли гувернантка отравить собак.
Сторож замотал головой и заявил, что собак девушка боялась и ближе чем на пять футов никогда к ним не подходила.
“Да псы бы и не взяли у нее ничего, - добавил он с непреложной уверенностью. - Говорю же, они признавали только меня и мистера Босвелла”.
Один-один, очко в пользу Дороты Орловой и очко против, сказал я себе, возвращаясь домой.
“В голубой далекой спаленке
твой ребенок опочил.
Тихо вылез карлик маленький
и часы остановил”*, - вертелась пошлая песенка, которую как-то привелось слышать в каком-то кафешантане.
Из собранных по крупичкам сведений заслуживающего внимания было немного. Держалась в семействе Босвелл гувернантка осторонь, ни с кем не сходилась, но прежде нее няни и гувернантки у Босвелла-младшего менялись как перчатки, иной раз по две-три за месяц, а мисс Браницкая как-никак прослужила у Босвеллов без малого два года. Причин же того, что няни не задерживались, я так и не раскопал. Зато узнал, что из немногих небританцев, что посещали дом Босвелла, был и поляк-художник, который написал портреты Босвелла и его жены. И я уж не слишком удивился, узнав, что этим поляком был Анджей Гижицкий.
Вырисовывалась вдобавок ко всему пошлая оперетная история с ревнивым поляком - правда, обнаруженная мной надпись на обороте картины упоминала некую С., а у злосчастной гувернантки ни в имени, ни в фамилии не имелось ни одной подобной буквы. Так что я еще не знал, что с этими всеми сведениями развернуться, но вот что припомнилось сразу - то, что незадолго до нападения на поезд к Чжану-Медведю приходил именно белый. Об подобных любовных делах не худо было бы расспросить Флавинского, однако художник нашел себе заказ, писал портрет одного полицейского чина из Ченхэ и, слышно, жил там на всем готовом, так что разговор с ним я отложил до лучших времен.
“В голубой далекой спаленке…” - пропел в моей голове гнусавый голос, где-то и когда слышанный, когда с помощью Довона, получившего свои премиальные за пойманного хунхуза, я все же сумел раскопать, кто и когда похищал мальчишку. И лучше бы я этого не раскапывал. Посаженный в колодки во дворе полицейского участка угрюмый бритый наголо китаец откуда-то с севера - кажется, его просто выбросили из банды за ненадобностью, во всяком случае то, что он охотно выболтал местоположение логова Чжана, ничего не дало, полиция прибыла на пустое место, - так вот, по рассказу этого малого выходило, что привезли Босвелла-младшего на берег Сунгари, где с лошадьми дожидался и означенный хунхуз, уже мертвым. Во всяком случае, китаец видел, как, приехав, выпростали из мешка что-то похожее на маленькое неподвижное детское тело и взялись за заступы. Ему же велели забрать двух из шести лошадей и уезжать прочь.
Я думал было повытащить из пленного хунхуза еще какие-то подробности - говорить с ним под взглядом китайского пристава было не с руки, приходилось прибегать к иносказаниям, закапывать нужные вопросы в ворох ненужных и всячески избегать деталей. Однако казнили парня прежде того, как я смог вторично переговорить с ним и, кажется, это был первый раз, когда я пожалел о слишком скорой казни хунхуза.
Хунхуз мог и наврать, думал я, стараясь свести воедино то, что смог узнать. Засыпая, видел я уродливого маленького карлика, останавливающего часы и жестом приказчика в лавке разворачивающего сверток материи, из которого выкатывался улыбающийся детский трупик.
Встав наутро с мерзким кислым привкусом во рту и с гудящей головой, я собирался тем не менее продолжить раскапывать все, что можно было найти о Босвелле. Но не получилось - приехал давешний полицейский и меня попросили заняться прогремевшим на весь город нападением на Управление КВЖД в Новом городе.
Утром в здание управления заявились не то трое, не то четверо китайцев, все одеты неприметно, но хорошо и уж во всяком случае, по словам швейцара магазина напротив, на хунхузов никак не смахивающих. Потом в управлении было тихо, а спустя совсем короткое время из здания стали по одному выходить люди. Как уж они там выходили, швейцар не запомнил, хорошо разглядел только одного, повыше других, в модном пальто и шляпе. Никто из расходившихся особенно не торопился. Швейцар же указал, что вскоре из переулка неподалеку выехал авто с голубыми панелями - машину швейцар запомнил оттого, что таких еще никогда не видел, - и, никуда не спеша, поехал в сторону центра города.