Страница 25 из 27
Сама мама стара не ела с нами, а «толькё» доедала: в паужну – утрешно, вечером – что осталось от дня. А утре ишо не наробилась, не промялась. И когда она спала, тоже никто не видел. «Легла полежать, без закутки уснула».
Как говорят в деревне – язык у неё не «прикрытый».
«Мама стара, а как это бычка подкладывают?»
«Еиса обрезают».
«Где это моя аракчинка?»
«Да вон, под жопой у Любки».
С глазами неладно – «тряпису с робячьим ссесом приложи». А от другой болести надо было «толстосери» на драть. Работы по хозяйству хватало. А ишо говорили, что баба Марфа всё умеет. И робёночка принимать, и от лихорадки вылечивать: «Как зачнёт трясти, лихорадить знобить – в пролубь с головой окунись и вылезешь здоровенькой».
А ишо баба Марфа робила в промогороде. Я отправлялся с ней в лесочек «зарабливать» трудодни. Густые заросли тальника тянулись по низинам, вдоль реки. Острым ножиком она срезала вицы. Затем, поплевав в ладони, впрягалась в тележку, и её босые ноги шагали по любой траве. Сняв сандалии, я тоже попытался ступать на скошенную траву, но тут же поднял ногу. Травинки, словно палки, зло кололи. «Городским надо в обувке ходить», – поучала меня бабушка.
По дороге у нас случилось ещё одно происшествие. Я увидел змею, переползавшую через тропинку. Змея-медянка – это самая вредная гадюка, гадина, знал я, и наступил на неё, пытаясь раздавить. Но она издала истошный звук. Оказывается, змеи тоже говорят. Нога моя машинально отдернулась. Змея уползла. «От зла лучше отойти», – снова поучала меня бабушка.
Мама стара сноровисто напластала веток и стала носить их к тележке. Я ей подсоблял.
«Всё враз не подымай, помаленьку больше унесёшь, – поучала она меня. – Вот и в жизни так жо, не хапай».
Мы навалили полную тележку и отправились обратно. На угоре я подсоблял ей, тянул, идя рядом с ней.
«Вот и довезли, заробили полтрудодня», – похвалила меня бабушка.
«А где твой пинжак?» – остудила мою радость подошедшая сзади моя мама. Я со страхом понял, что где-то оставил свой моряцкий бушлатик, блестящие пуговки с якорями. Казалось, беда непоправима. Но моя добрая мама стара во время заступилась за меня. «Завтре найдём», – заверила она. Не верилось. Но деревня не город, тут все, как одна семья. Если кто и найдёт, так принесёт.
С утра мы «опеть» пошли за вицами, хоть и нужды в том ещё не настало. К радости и удивлению, пропажа нашлась. Мой «пинжак» лежал, где я его и оставил. Мы привезли ещё одну тележку виц. «Вот и слава Богу», – сказала бабушка, когда мы разгрузили свою поклажу. «Бога-то прославишь, дак все ладно будет», – снова поучала она меня. Я знал, Бога прославить, это значит надо сказать «Слава Богу».
Из нарезанных виц бабушка тут же во дворе плела пестери. По-городскому корзины, значит. Валандаться недосуг. Но выходило баско да ладно, и урок сполнен. Палочку учетчик в тетрадке поставит – трудодень будет. Огород, скотину держи – не запретят. Вот и весь с них прок.
Дядя Санутко (дядя Александр)
Кого полюбишь нежно в детстве —
Он будет в памяти всю жизнь.
Дядя Александр жил в Городке, работал пильщиком на пилораме. Он недавно женился. Приходил к нам только по воскресеньям. В этот раз мы с ним направились рыбу ловить. На задах огорода сели в лодку. Тут начиналась протока, которая втекала в реку. Дядя Санутко отталкивался вёслом от берегов, и лодка тихонечко плыла и плыла. И вот мы оказались в дремучем озере-болоте. По нему надо было проплыть, чтоб попасть к реке. Тут было темно и страшно, как в Гришки-ной сказке. Озерко по краям заросло камышом. А дальше высокие-высокие деревья сплелись ветвями так, что через них и птица не пролетит. Если верить сказке, тут жили и лешаки, и ведьмы, и водяные. Но это всё в сказке, на самом деле их не бывает. Только я так подумал, как кто-то заговорил по-человечески, нет-нет, да вздохнёт, да охнет. А из воды что-то невидимое выскочило, булькнуло, и круги пошли. Потом в другом месте. Я замер и прислушивался. А дядя Александр улыбнулся и закричал: «Ого, го, го, го, го, го!» И болото затихло. Он, видимо, их всех напугал. Я тоже знал, что ничего пугаться не надо, тогда они и не появятся.
Но вот и опять протока, вода быстрей пошла. А вот и река наша. У дяди Санутко тут место заветное было. Мы и приплыли туда. Он и мне удочку приладил. Но ждать надо, как поплавок дёрнется, и не робеть – рыбку из воды вытягивать. Вот поплавок дёрнулся и рыбка повисла на удочке дяди Санутко. Вот и у меня дёрнулся, я вытащил, но рыбки на крючке не было.
«Рано дёрнул, поспешил, но ничо, поднатореешь», – успокаивал он меня. Следующую рыбку мы вытащили вместе. Серебристые рыбки будто сами выпрыгивали из воды. А я больше смотрел, как он их вытягивает. По берегу бегал, из песка дома строил да в воде, где совсем мелко, бразгался. Незаметно время на рыбалке уходит. Солнышко к паужне в зенит поднялось. И мы уж почти ведро рыбок наловили. «Хватит на пирог, и на уху хорошую наберётся», – весело похвалил меня Санутко. И мы поплыли обратно. Болото теперь нас не страшило. Я тоже весело кричал: «Ого, го, го, го, гооо!»
Уху хлебали и все её хвалили. Я и Санутко, как рыбаки, сидели вместе.
А к утру, как все проснулись, мама стара вытащила большой пирог из печи. Макнула гусиные перья в молосное масло, помазала и закрыла его полотенцем, вышитым красным узором. «Пущай отдóхнет», – сказала она. Наконец Санутко снял верхнюю корку. «Рыбки в очередь стоят», – заметил я. Все отчего-то засмеялись, стало весело.
Изба деревенская
В каждой избе деревенской,
Живёт домовая душа.
А однажды случилось так, будто я на всём белом свете один очутился. Все разошлись по работам, даже Любка в огороде копалась. И бычок Борька на другую полянку ушёл. Тихо стало, и дурить неохота. Я смотрел вокруг – на землю, на небо. И меня будто что-то разглядывало. Бродил, бродил бездумно и зашёл в избу. И она без людей не такая, будто живая, задумалась да говорит по-своему. Нет-нет, да что-то послышится. То тут, то там скрип, а то и дыхание. Дома, оказывается, тоже живут, своё дело делают. И старятся, как бабушки. А Матерь Божья с божницы смотрит добро и строго. «Давно, давно всё было, и будет, и не кончится», – говорит она без слов.
Но вдруг заскочила Любка, сохватала крендель из печи, жуётся, убежала вприпрыжку. Сбила мои думы, и изба затихла.
«Здесь будем жить», – решил я. Папке скажу – в бараке плохо. Я оглядел избу: хоть и мала она, всем места хватит. Вот тут в углу на шорном местечке папка чеботарить будет. Вот тут в пече табашникам отдушина есть. Лавка слева для гостей. На ней и можно прикорнуть-уснуть. Гришка как-то поздно пришёл, спал. А для дорогого гостя – место в красном углу. А зимой на печи мама стара говорит, что свои «стары кости греет». Жарко – на голбчик-придел катись. А на западёнку, говорят, пьяного валят. А летом на полу всем места немеряно. А нам на полатях лучше всех. Дури, никто не счувает. А мамке с папкой в сенях, просторно, не жарко.
А добро складывать кругом полок полно. Вон там конторка, а тут грядка, косинка, брови. Все нужные полки название имеют. Около печи рукомойник и рукотёрт вышитый висит, и мыло духовое мама стара для городских гостей выставила. В переднем углу полка-божница, на неё лампадку ставь. А зашёл в избу, лоб перекрести. Мама стара говорит, так ране было.
Тут и еды всегда много – в огороде само растёт. В магазин не ходи, очередей нет. А мёд – конфет слаще. Пчёлки сами приносят, только злить их не надо – жалятся. И люди все добрые – родня. А чтоб чисто в избе было, голик в уголке стоит. Мети да мети. «Ну что ж, – думал я, – скажу папке».
В гости к фронтовому товарищу по гражданской войне
Вспомним дни боевые,
На заре юных лет,
Все мы были лихие,