Сбежавшие

      Женщина смотрела на невесть откуда взявшееся видение и ничему не удивлялась, как не удивилась бы и тому, если бы ей сказали, что она умерла или сошла с ума. Не удивилась она и самой себе, когда обулась, накинула пальто, вышла из квартиры, спустилась по грязной лестнице и остановилась у выхода на улицу. Перед ней бесновался февраль, завывал на все лады холодный ветер. Чтобы дойти до замка, надо было пересечь улицу, отделяющую дом, в котором она жила, от выстроившихся в ряд гаражей. Между двумя гаражами виднелся проём — туда и надо было направиться, пройти лабиринт, начинающийся сразу у узкого входа, выйти из него и подняться на пригорок, к цели. Почему видение стало целью, что сулила эта цель, какой смысл был в её достижении, женщина не знала; она привыкла жить толчками и моментами, ибо вспоминать прошлое было мучительно, прогнозировать будущее — страшно, а пытаться связать всё в единую последовательность — невозможно. Она ступила вперёд, перешла неширокую улицу и юркнула в проход. Здесь можно было шире открыть глаза, не боясь, что в них попадёт песок, клубящийся на открытом пространстве белесыми тучами. Лабиринт представлял собой множество коротких отрезков неравной протяжённости, соединявшихся под прямым углом; ответвления были немногочисленны, длиною не более двух метров, и все без исключения оканчивались входными дверьми, так что в них невозможно было заблудиться. Стены произвольного самостроя кое-где перемежались огородными изгородями, хоть и бывшими значительно ниже домиков, но достаточно высокими для того, чтобы ветер стихал совершенно после первого же поворота. Изолированная в этих закоулках, женщина брела молча, опустив голову, и думала о том, как разгуляется стихия на пригорке, когда она выйдет из лабиринта; потом вспомнила, что не встретила ни на лестнице, ни во дворе, ни на улице ни одного человека, несмотря на то, что вечерний час можно было увязать с концом рабочего дня. Да, это была только её реальность, только её дорога расстилалась сейчас, и она снова шла по ней одна вдали от обычной жизни, отторженная, как всегда.

      Впереди показался узкий просвет; потоки воздуха снова принялись обдувать лицо. Женщина вышла из лабиринта и направилась дальше, по-прежнему глядя себе под ноги: видимо, полагала, что к цели её приведёт не действие, а импульс, ибо вектор уже был задан. Так и случилось: не сделав и полсотни шагов, она упёрлась в портал, в глубине которого, как в алькове, утопала массивная, окованная железом дверь. Только здесь она оглянулась по сторонам. Теперь уже успевшая взойти луна лила призрачное сияние на аркады и эркеры изумительной работы, но ни одно окно не было освещено изнутри. Тем не менее замок жил, камни дышали, стены манили внутрь, изваяния неуловимо разворачивались в лёгком полупоклоне, приглашая войти. Всего две ступени отделяли дверь от уровня земли; женщина поднялась по ним, нерешительно дотронулась до металла и опять-таки не удивилась, когда столь внушительная на вид махина отворилась плавно, неслышно и легко, как пёрышко. Сомнений не было: её ждали.

      Она вошла. Всё вокруг тонуло в кромешном мраке. Может быть, клочья паутины, повисшей на ресницах после первого шага, уханье филина, разорвавшее мглу, или крыло летучей мыши, задевшее щёку, и вывели бы её из того подобия сомнамбулического состояния, в котором она пребывала, но птицы и членистоногие не нарушали спокойствия. Не на что было отвлекаться, нечего бояться — надо было отправляться в путь. Наверное, этого не могло быть в реальной жизни, потому что женщина двигалась вперёд, оставив неслышно прикрывшуюся входную дверь за спиной, то есть удалялась вглубь, прочь от стены фасада, но оказалась, что она идёт по огромной галерее вдоль окон, проходя через которые, лунное сияние вычерчивало на полу светящиеся трапеции, определяя путь новоприбывшей. Противоположная сторона галереи была неразличима во тьме; мрак скрывал и своды, и убранство, и лишь неясно, неоформленно грудилась какая-то неопределённая масса — должно быть, мебель. Женщина продолжала своё шествие. Как это часто бывает во сне, она не могла ощущать, холодно ли ей или тепло, голодна ли она или сыта; она не то что не чувствовала усталости, хотя и была в пути уже около двадцати минут, — она не чувствовала и своих ног, ступающих на светящиеся четырёхугольники: она словно скользила по ним, скользящим, ей в ответ, под её взглядом. Так миновала она галерею и оказалась на пороге зала, намного превосходящего по размерам первое помещение. Окна здесь были выше и шире, глаза понемногу привыкли к лунному свету, и она уже могла различать в глубине огромные глубокие кресла, массивные дубовые столы, замкнутые и мрачные, исполинский камин, недра которого могли зараз поглотить целое дерево. Всё это было чужим и чуждым, всё это не могло относиться к ней. Женщина приблизилась к очередной двери и вошла в следующий зал. Та же цепь лунного света пролегала под окнами, так же из разинутых пастей лепных украшений свисали с потолка на цепях многоярусные люстры, такая же мебель дремала на толстых коврах. По стенам протянулась вереница портретов, до того запылённых и закоптелых, что лишь по более тёмным пятнам можно было угадать глаза, губы, обрамление волос. Нельзя было даже определить, мужчину или женщину изображает та или иная картина. Они молчали в согласии с остальной обстановкой, и женщина уже отводила взгляд от мрачного великолепия, как вдруг заметила, что ближнее к ней кресло тихо, вроде бы неуловимо, как доселе замок, разворачивается, словно приглашая усесться. Она стала смотреть на кресло — странное движение продолжалось. Это не было случайностью, совпадением, в которые, впрочем, женщина не верила. Её снова ненавязчиво приглашала неведомая сила. Она подошла и опустилась на мягкое высокое сиденье за широким столом. В тот же миг лунный свет померк, по стенам и потолку протанцевали огненные сполохи, в огромном камине затрещали поленья, на секунду его перекрыл тёмный силуэт, отбросивший гигантскую быстро пронёсшуюся тень, и в кресло напротив села Клото. Не произнеся ни слова, она сделала лёгкое движение рукой, на столе появились не уступающие по размеру остальному убранству подсвечники. Со второго взмаха они зажглись, Клото откинулась на спинку, и женщина услышала первые слова:

      — Я ждала тебя, Анна.

      «Эволюция энергетики, эволюция энергетики», — думала Анна, пересекая огромные залы в обратном направлении. Она была раздосадована: уже давно, вставая поутру, она ждала, что начинающийся день окончательно расставит всё по местам, подобьёт все итоги и наконец уложит в длинный ящик то; от неё, что вечно ей мешало; только тень развязки поманила её, она пошла за ней, уповая на то, что путь окажется последним или по крайней мере, заснув наступающей ночью, она не проснётся, но чаяния оказались напрасными. Анну не то что завели в круг или ограничили — наоборот, продлили в какое-то смутное, неясное будущее и, судя по всему, не на день и не на неделю.

      Словно оборудованная фотоэлементами, тихо отворилась, лишь Анна дошла до неё, входная дверь. Женщина всматривалась в темноту, но ничего не могла разглядеть; потом, встряхнувшись и как бы сбросив с себя наваждение, вздохнула и вышла на свет божий. Всё изменилось мгновенно: Анна почувствовала нечеловеческую усталость, ноги еле двигались, голова с трудом отворачивалась от туч песка, поднимаемых сорвавшимся ветром, ныла изуродованная грудь. Ей снова надо было что-то делать. Сначала — дойти до дому, а потом… «Потом» она не знала. Как всегда, как обычно. Хорошо было хоть то, что дорога к лабиринту шла под уклон…

      Анна ковыляла не оглядываясь, что-то подсказывало ей: кинь она прощальный взор назад — и замка не будет на прежнем месте. Дыхание начало перехватывать, когда она вышла из замысловатого зигзага, но теперь ей оставалось пройти только три десятка метров до подъезда и подняться на пятый этаж. Перейдя улицу и дворик, она вошла в блок и тяжело прислонилась к липким перилам; впотьмах сновали крысы, но на верхних этажах кое-где горели электрические лампочки.

      «Эволюция энергетики, эволюция энергетики. Шрш, шрш. Это крысы. Как же я поднимусь на пятый этаж? До него одна приступка к первому и потом ещё восемь лестничных пролётов. Это надо пройти».

      Ноги всё тяжелее наливались свинцом; последние ступеньки и метры до кровати Анна протащилась чуть ли не волоком и тяжело повалилась в постель, но это был ещё не конец. Хочется выкурить сигарету, сейчас её начнёт пробирать холод, надо завернуться в одеяло. Надо, надо. Ей никогда не избавиться от этих «надо», и они всегда будут стоять перед ней. Или наоборот: постоянно будут появляться новые, и она никогда от них не избавится.

      Анна проснулась часа через два и первым делом отправилась на кухню за чаем. Теперь можно было приниматься за сигарету и думать о том, что произошло недавно, хотя всё это более походило на сон, чем на реальность. Может быть, ничего и не было, она просто спала? Ведь в окне как прежде пляшут кроны деревьев и ничего не просматривается за ними, кроме тьмы ночного неба. Впрочем, её жизнь не действительность, а иллюзия. Итак, эволюция энергетики.

      «Яблоко падает с яблони, когда созреет, — ни неделей ранее, ни днём позже. Вскормленное деревом, оно, в свою очередь, предназначается для того, чтобы в него впились чьи-то зубы. Так и человек совершает свой путь, исполняя чужие предначертания. Задаваться вопросами «чьи?» и «для чего?» можно, но глупо, потому что ответ на них здесь и сейчас получить нельзя. Яблоко по сравнению со мной находится в более выигрышной ситуации, ибо зреет безропотно и бездумно, являясь лишь крохотной частью, маленьким фрагментом огромного по масштабу и смыслу расклада. Для того, чтобы явить миру зрелый плод, нужна земля — не голый песок, а плодородная почва неизмеримо более сложного состава, нежели оксид кремния. Нужны саженец, вода, руки, чтобы сажать, ухаживать, поливать. Нужны смена сезонов и солнечные дни. Появление яблока задано миллионом сведённых воедино обстоятельств и условий. Исходя из этого, можно ли рассматривать конечной целью финал пути с ветки в желудок или из утробы в гроб? Скорее всего, это не венец и не смысл, а лишь часть круговорота, так как подобное повторится и через год, и через два. Дороги нынче яблоки, чёрт побери. Вот и по телевизору всё время горланят, что скоро дешёвой еды вообще не останется. Далее. Отхваченный ножом и поднесённый к губам ломтик яблока не является итогом ни яблочной, ни человеческой жизни, как и исходной позицией для этого звена не являются почва, вода и деревце — здесь требуются земля, солнце, их взаимосвязь — в общем, целый мир, а это уже упирается в Большой взрыв. Восстановим всё с самого начала. Был создан мир, и первые люди жили в раю, то есть в тех условиях, к которым человек сегодняшний может быть приведён только после физической смерти, — возьмём на заметку и двинемся вперёд. Посреди этой беззаботной жизни произошли драматические события. Ангелы зла восстали против ангелов добра, были повержены и низвергнуты с небес, для чего специально был создан ад, и в том же направлении, только с остановкой чуть повыше были отправлены Адам и Ева после вкушения того же яблока и открытия возможности иных впечатлений — соберём их вместе, окрестим плотскими и предложим иное толкование. Адам и Ева были не обычными людьми в нашем понимании, а той их высокоорганизованной частью, которая отправляется в мир иной, когда оставшееся попадает на кладбище, и изгнание из рая означало, что по не установленным пока причинам эту самую высокую материю (или тонкую энергию) пропустили через углеродные цепочки и белковые структуры и спровадили вниз, подальше от блаженства. За чем их спустили в такой неудобной и хрупкой упаковке? За латиноамериканскими бананами и парой оргазмов? Вряд ли: речь здесь должна идти по меньшей мере о Возрождении, русской литературе или итальянской музыке. Теперь ангелы зла. Понятно, что без них равновесная система была бы невозможна, но, сдаётся мне, что билет им был выдан не в недра земли, а на ту же самую поверхность. Был задуман и начат грандиозный эксперимент. Для чего?

      Долгие годы существование бога проповедовали, подводя под веру нормы бытовой философии, элементарной морали и естественного равновесия и не задаваясь вопросом о возможности обоснования религиозных убеждений другим способом, хотя ещё две с половиной тысячи лет назад Платон водрузил наличие Высшего на постамент научной доказанности. Возможно, Вольтер со своим вольнодумством был действительно востребован временем, чтобы, провозгласив «нет», поставить людей перед необходимостью впредь отталкиваться от несомненных постулатов, утверждая верховный промысел. Не «я верую», а «я знаю» — лучшее обоснование правоты, и теперь мы экспериментируем с энергетикой, наблюдаем за тахионами, измеряем уровень эмоций и их содержание, читаем мысли, не угадываем, а определяем будущее. Стоим ли мы на пороге принятия этого высшего естественным, разумным, вечным, не подлежащим сомнению? Что из этого воспоследует, если это свершится? Перепись всего культурного, научного и нравственного наследия, гигантский качественный скачок, царство божие на земле? Равновесие души в передыхе от сонма бедствий и горестей, когда их можно будет взвесить и понять, когда можно будет определить их происхождение и потребность наличия… Гармония жизни, когда ты встанешь передо мной, затмевая блеск роковых очей?