Просвещенные

<p>

Все это действо вызвало огромное оживление в толпе, сопровождаемое бешеной съемкой и вспышками блицев. Похоже, среди зевак затесались и штатные фотокорреспонденты. Затем раздался разъяренный крик, и какая-то старушенция, возмущенная столь наглым попранием общественной морали, попыталась прорваться сквозь светящийся купол, но внезапно завязла в нем, как муха в паутине, чуть подергалась, умолкла и была вынуждена сдать назад. Потом она объясняла товаркам, что, едва она достигла купола, ее ослепил настолько яркий свет, что кроме него уже ничего не было видно, в ушах взревели ангельские трубы, а все мысли из головы вдруг куда-то улетучились, и это было так страшно, что она просто не могла не покориться этой необоримой силе.</p>

<p>

Отдельные зеваки, не менее дурные, но более трусливые, еще продолжали выкрикивать из толпы оскорбления, но Андрея весь этот шум уже больше не интересовал. Он приготовился терпеть не изведанную еще боль, и Петр не обманул его ожиданий. Первая плеть легла на спину Ратникова огненной полосой. Ощущение было, словно на кожу кипятком плеснули. За ней последовали вторая, третья, задевая уже и ягодицы, и бедра, захлестывая на бока, и вместе с болью пришли неприятные воспоминания, как он кого-то сознательно обманул, как в детстве кого-то незаслуженно ударил, как, дурак малолетний, изводил своими капризами мать, отца и бабушку. Потом все это казалось мелочью, а вот сейчас вдруг почему-то стало невыносимо стыдно, и только боль приносила облегчение страдающей душе. Затем антураж сменился, и пошли уже явно взрослые воспоминания, вот только из чьей жизни? В этой он таким точно не был и такого не совершал, но душа переживала это столь же болезненно, как и то, что он помнил из собственного детства, стало быть, это все же был он, только в каком-то из своих прежних воплощений. А потом на смену им пришли воспоминания из еще одной жизни, и еще, и еще...</p>

<p>

Сколько все это длилось, Андрей вряд ли мог бы сказать, он потерял ощущение времени. Задняя часть его тела невыносимо пылала уже вся, от шеи до пяток, по спине явно струилась кровь, и когда он готов был уже провалиться в беспамятство, бичевание закончилось. Сняв кающегося с крюка, Петр приступил к его исцелению. Под его ладонями нанесенные плетью раны мгновенно переставали кровоточить, рубцевались на глазах, а потом короста отпадала, оставляя лишь розовые полосы новой кожи. Зеваки взирали на это чудо, разинув рты. Еще больше их потрясло то, что тело Андрея само начало светиться практически все, но особенно яркое свечение было вокруг головы, создавая впечатление нимба.</p>

<p>

Когда ему развязали руки, новоявленный просвещенный трижды облобызался с Искупителем и неторопливо стал одеваться. Мог бы, конечно, пойти и так, взгляды обывателей на мораль его теперь не трогали совершенно, но не хотелось создавать излишний ажиотаж. Боли он больше не чувствовал совершенно, да и вообще тела своего не ощущал, как в детстве, когда нет еще никаких возрастных болячек и каждый мускул просто пышет энергией. Распрощавшись с Петром, Андрей пересек светящийся контур и двинулся по улице, сопровождаемый толпой зевак и назойливых журналистов, мечтающих взять у него интервью. Он даже что-то отвечал, вот только вопросы были сплошь глупыми и никак не соотносимыми с тем, что он только что пережил. Наконец, среди всей этой своры газетных писак и акул телеэкрана он выделил наиболее вменяемого и пообещал ему эксклюзивное интервью, но, разумеется, с уже более продуманными вопросами и в более спокойной обстановке. Остальные журналюги, услышав об обещанном эксклюзиве, разошлись, недовольно бурча. Многие из них, впрочем, подались обратно на площадь в надежде, что еще кто-то решится подвергнуться бичеванию. Желающие действительно обнаружились почти сразу, но ни одного из них купол не пропустил.</p>

<p>

Явившись в понедельник на работу и поняв, что стал здесь звездой (ну да, ролики о его публичном бичевании уже сотворили фурор в интернете!), Ратников вынужден был объяснять всем любопытствующим, ради чего он на это пошел, и что ему это дало. Объявление, что теперь он точно знает, когда ему лгут, заставило некоторых заметно стушеваться. Самого же Андрея донимали мысли, в что он здесь делает вообще? От работы человечеству один только вред, всех денег не заработаешь, а того, что он уже накопил, хватит ему при его скромных потребностях до конца жизни. Решив податься в проповедники, Ратников не стал тянуть и написал заявление об увольнении по собственному желанию. Его пытались удержать как ценного специалиста, но он сходу заявил директору, что знает теперь обо всех его финансовых махинациях и покрывать не станет, если его вдруг об этом спросят, а курирующему организацию эфэсбэшнику высказал все, что думает о деятельности его преступной организации и о нем лично, предсказав очень скверное перерождение в последующей жизни, если этот эфэсбэшник немедленно не раскается и не примется замаливать все, что успел натворить. Оба обличенных решили, что от этого новоявленного проповедника со светящимся нимбом вокруг головы лучше держаться подальше, а то вдруг и в самом деле начнет выдавать всяческие секреты, и что ты с ним тогда сделаешь? В психушку не засунешь, он же последователь Логоса, а тот сейчас огромную силу набрал, в суд не подашь, ибо тогда разразится немыслимый скандал, и можно заранее предугадать, что народ поверит именно этому светящемуся. Так что уволиться Андрею удалось в кратчайший срок по соглашению сторон. Ну, оно и к лучшему. Он теперь стоял на пороге совсем новой жизни.</p>

Глава 3.

Учительница.

<p>

Ирина Владимировна Насонова давно уже утратила надежду изменить свою участь старой девы. В педколлективе ее московской школы холостых мужчин не было совсем, такие даже и на родительские собрания не ходили, а в какие-нибудь еще приличные места, где можно подыскать себе спутника жизни, ей попадать не доводилось. В молодости подруги несколько раз затаскивали ее на дружеские вечеринки, но уровень присутствовавших там "кавалеров" был на взгляд Ирины ниже плинтуса, и она с содроганием вспоминала их пьяный треп. Хотелось если не большой и чистой любви, то хотя бы понимающего тебя собеседника, но и это желание оказалось невыполнимым. Ну что ж, раз суждено ей прожить жизнь "синим чулком", значит так тому и быть.</p>

<p>

Утешение Ирина находила в книгах и в какой-то мере в учениках. Последние, правда, с каждым годом все больше поражали ее своим расчетливым цинизмом и открытым пренебрежением к ее урокам литературы. Да читают ли они вообще, кроме как из-под палки, или только и знают, что сидеть в своих дурацких соцсетях? Но на общем сером фоне, к счастью, попадались отдельные яркие экземпляры, и вот в них Ирина готова была вкладывать всю свою душу.</p>

<p>

Этого мальчика она заприметила еще год назад, когда он учился в пятом классе. Родители соригинальничали, дав своему первенцу библейское имя Никодим, но в сверстники в школе сократили его просто до Димы, и частенько случалось, что и кто-то из взрослых ошибался, называя паренька Дмитрием. Никодим, впрочем, не обижался, равно как и никогда не реагировал на поддразнивания. Он вообще казался не от мира сего, и Ирина с удивлением признавалась самой себе, что впервые за много лет встречает подростка, который на переменах сидит, уткнувшись в книгу, и даже если его выгоняют в коридор, продолжает читать и там. Читал Дима в основном беллетристику и, разумеется, не по программе. В этом году он признался ей, что одолел на каникулах полное собрание сочинений Чехова из родительской библиотеки. Ирина, при всей ее любви к русской классике, не могла себе представить, чтобы в его возрасте была готова на подобный подвиг, но у Никодима все шло не так. Ко всему прочему, он оказался единственным блондинчиком в своем классе, что просто идеально соответствовало сложившейся у него репутации "белой вороны". Удивительно, что Никодим не предпринимал ни малейших попыток выйти из этого образа, хотя ему порою крепко доставалось от всяких малолетних гопников, особенно тех, что плохо были с ним знакомы. Те, что учились с ним в одном классе, давно махнули на Диму рукой: что, мол, взять с блаженного! Сама Ирина называла про себя Никодима "светлым мальчиком".</p>