Страница 17 из 29
Я оглядываюсь по сторонам, я пытаюсь запечатлеть родительский дом перед тем, как сяду в раскаленное от жарищи такси, что с минуты на минуту приедет. Почти два месяца. В этой комнате, в этом доме, в этом знакомом с детства городе. На что я потратила их? Почему они промелькнули так быстро, что составить более-менее внятную картинку получается из рук вон плохо. Мы ходили на пляж, каждое утро, по холодку. Мама поднимала нас ни свет, ни заря – и тащила к морю, на наши с папой бурчания отвечая неизменно, что утренние водные процедуры важны почти так же как завтрак. Иногда мы пили кофе прямо на пляже, выуживали из бумажных пакетов спелые вишни и персики. И, перепачкавшись липким соком, полоскали ладони прямо в подкатившей лазурной волне. В полдень мама уходила на пляж сама, утверждая, что ее смуглой коже злое послеобеденное солнце нипочем. Папа удалялся на традиционную сиесту, закрывался в своем кабинете, включал радио – и вдохновлённо похрапывал под какого-нибудь Себастьяна Баха. Я честно пыталась последовать его примеру, каждый раз перемыв гору посуды с обеда – «кто готовит тот не моет», твердила мама, чмокая меня в лоб, - обещала себе вздремнуть. Ни разу этого у меня конечно же не получилось. И догадаться, почему именно, совсем не сложно.
Что же было еще? Я тяну носом запах из кухни: мама закрывает лечо, мы только сегодня с утра притащили свежие болгарские перцы с рынка – как и раз пять до этого. Руки обрывались от тяжести, из корзинок и баулов вываливались зеленые ветки укропа, базилика, тимьяна, а дом пропах чесноком и травами. «Зато посмотрю я на вас, когда вы будете это зимой уплетать за обе щеки», мама улыбалась с чувством собственного мягкого превосходства и добавляла: «Паша, режь морковь мельче, пожалуйста». Я так скучала по этому – и вот опять уезжаю. От папы и мамы, от родного дома - и такая тоска берет.
Подхожу к балкону. Через белую тюль вечер кажется таким мягким, почти как белая ночь. Зажигаются неоновые вывески магазинов, фары машин. Интересно, сегодня родители опять пойдут на набережную слушать того скрипача? Мы ходили, позавчера, кажется. И снова было танго. И снова я слушала его в одиночестве, потому что папа таки уломал маму потанцевать. Как же слаженно они двигались, как не отрывали друг от друга взглядов! Я не выдержала – сбежала в кафе поблизости. Какая же я жалкая! До невыносимости, до ужаса! Зачем я ему такая? Такому вот уверенному, талантливому притворщику? А Мишке? Я еще нужна ему? Нуждается он во мне, посреди вечного горячего лета?
Но вещи собраны, подарки упакованы — и от факта, что наша встреча неотвратима, не отмахнуться. Мне лететь к нему, мне встретиться с ним, и со всеми, кто имеет право входить в его дом. А может просто оставить подарки какому-нибудь менеджеру, пусть передает — а сама бегом оттуда? Но, вся засада в том, что и обратный билет уже куплен. На третье сентября. День вдень после его дня рождения. Вот такие вот шутки. Папа уже предлагал деньги для покупки билета на удобное мне время. Я, списав на то, что не хочу тратить лишние деньги, поспешно и, чего уж там, абсолютно в мазохистском стиле, отказалась. Боюсь самой себе признаться, как подходяще куплен билет, как не оставляет он мне никакой возможности не увидеть тебя.
***
Всю дорогу до Лос-Анджелеса я мысленно приказываю себе: смирись, просто смирись, Ната, делай вид, что ничего не было до этого. И у меня почти получается это. Я сажусь в специально присланную для меня машину с этими мыслями, я отрешенно смотрю в окно на улицы, залитые августовским солнцем с этими же мыслями. Я приказываю себе не охать и не ахать. Отрешенно слежу за плывущими в голубом-голубом небе редкими облачками.
Здесь даже воздух другой. Не знаю, как это объяснить. Может частицы в воздухе другие или еще что? Но такое ощущение, что просто окунулась в сепию, с ног до головы увязла в ней. Может дело в рыжеватом-розовом песке и выгоревшей листве гигантских пальм? Стараюсь думать только об этом сейчас. Не о мистере Ризе, не о реакции Мишки – только о воздухе и влажной жаре, что напрочь испортила мою прическу. Я помучалась над ней минут тридцать, пока водитель терпеливо ждал меня под палящим солнцем на стоянке у аэропорта. Влага и ветер сделали свое дело – и убили все мои усилия. Теперь на голове у меня натурально гнездо. Добавить сюда круги под глазами от бессонной ночи в полете – ну просто «царь-девица»! Злюсь на особенности местного климата. Очень основательно, изо всех сил костерю солнце, воздух, несущий в себе ощутимые нотки океана. Туда же водителя – ни в чем неповинного, между прочим – за что не знаю уже сама. Помогает. Нет, серьезно. Помогает.
Ненадолго. И чует мое сердце - добром это дело не кончится. Потому что хватило меня ровно до того, очень и очень особенного момента, как из-за очередного умопомрачительного выверта шоссе показывается его дом, и сам хозяин, увлеченно разговаривающий с каким-то дядькой. Тут же рядом припаркован байк. Дядька вальяжно оперся на него и лопочет что-то, на что мистер Риз с огнем в глазах одобрительно кивает. Они пожимают руки, и Дэниэл даже уже собирается уйти, но гадский водитель дает по клаксону. Зачем так громко? Чтоб сердце окончательно ушло в пятки, дуреха!
Ладно, выдыхайте Наталья Павловна! Меня пригласили к Мишке, я приехала к Мишке, а не вот к этому вот. Жду положенные тридцать секунд, пока мне открывают дверь. Хочу изобразить цыганочку с выходом, потому что если помирать – так с музыкой! Но куда-то к чертям все проваливается, потому что земли под ногами я уже не чувствую, хоть и пытаюсь идти прямо, а не как пьяный матрос. Держи наконец-то себя в руках, Наташа. Только куда там, когда встречаешься с его взглядом. Куда там, когда его голос — страшное, смертельное оружие против твоей выдержки и голоса разума. Как вообще тут дышать, не срываясь на припадочный всхлип, когда ты объемный, после месяцев и месяцев двухмерности на экране компьютера? Как вообще можно держать себя прямо, когда ноги сами несут к нему и ничего не остается, как побежать навстречу, выкрикивая «Дэниэл, Дэниэл» и впечататься лбом в твердую его грудь и плакать от счастья, шепча «Я приехала, я приехала, я не хотела, но не могла не приехать». Но выдержка и раздражение помогают выиграть: ничего, кроме сухого «Добрый день» и кивка. Реветь, шептать твое имя и тихо сходить с ума я буду потом — потому что я хочу быть взрослой девочкой, я изо всех сил стараюсь…