Страница 73 из 111
Что касается Джинни, то после всех зловещих событий первого курса она снова стала весёлой девочкой, которая легко преодолевала разного вида препятствия, а спустя ещё некоторое время проявила любовь к квиддичу. Она всегда оставалась активной и задорной, и ей даже подходило определение «душа компании». Гермиона, напротив, не выражала никакого интереса к физической активности и компанейской душевности. Ожидала ли она, что эти интересы в какой-то момент жизни раскидают их по разные стороны? Впервые услышать недовольство о своём характере было крайне неприятно. Гермиона не знала, что Джинни считает её скучной и нудной, однако быстро приняла мнение подруги и лишь озлобилась из-за этого, желая показать, что эти черты её поведения лишь поверхностны и обманчивы: Гермиона тоже способна весело проводить время, смеяться и болтать на разные темы, даже о квиддиче. Она стойко снесла на себе все скандалы в гриффиндорской гостиной, а однажды даже сумела всем высказать в лицо, что думала о других, о чём ни в коем случае не жалела. Если она за что-то заслужила мучиться в этом дне, то они тоже заслужили однажды услышать от неё правду.
Том был прав: повторяющийся день – это прекрасный шанс разглядеть своё окружение и их отношение к себе. Гермиона крайне резко контрастировала на фоне друзей и знакомых, она различила их отношение к себе в разных ситуациях, и будь она всегда конфликтным человеком, то вряд ли с ней вообще кто-нибудь дружил. Исключением мог оставаться Гарри, который всегда относился к ней с самыми тёплыми и искренними чувствами, и даже в конфликтных диалогах не обострял ситуацию, а наоборот, старался сгладить её. Выходит, один Гарри оставался ей настоящим другом? Неприятно было осознавать эту странную истину, однако Гермиона её приняла, испытывая лишь глубокое одиночество от непонимания окружающих людей. Она выделялась среди них. Она была другой. Она элементарно никому не могла выказать накопившиеся чувства и эмоции и не могла ни у кого попросить помощи. Если даже рассудительная профессор Макгонагалл приняла её за студентку, которая помешалась на учёбе и аттестации, помутнев тем самым рассудок, то что скажут другие преподаватели? Может быть, разок стоило открыться Гарри, который, по её представлению, должен понять и хотя бы поддержать её, но Гермионе было страшно от того, что в своём единственном друге она может разочароваться. Тогда кто останется с ней? Никто.
Она изучала себя каждый день с приходом новых обстоятельств и изумлялась, какие качества на самом деле были в ней скрыты. Хорошо, она довольно успешно приняла своё озлобление на ту же Лаванду и Джинни. С трудом она приняла в себе решительность на крайне резкие действия, однажды разбив шарик Лаванды об стену или заставив её саму наступить на этот шарик, а в дальнейшем даже успела подраться с Браун и, как бы это жестоко не звучало, попыталась задушить её.
Следующим открытием для самой себя стало убийство троих слизеринцев, которых она до глубины души ненавидела и испытывала к ним самую глубочайшую неприязнь. Ей не доводилось видеть смерть своими глазами. Ужасающее зрелище даже если убитые – самые настоящие враги, однако пережив в себе все чувства от подобного происшествия, Гермиона осознала, что способна принять и такую себя: сначала непонимающую и отрицающую всю ситуацию и вину за произошедшее, а затем решительную и упорную. Раз она сама загнала себя в неприятности, то смело приняла решение идти до конца и спасать саму себя. Конечно, ей не хватило хитрости и предприимчивости для того, чтобы справиться с этим самой, но тогда вовремя подвернулся Том, который, как раз, обладал подобными качествами, чтобы вырвать её из проблемы огромнейшего дня, который вряд ли она когда-то забудет. Вывод напрашивался сам собой – Том был прекрасным напарником и вожаком в любом деле, пусть то будет драка, или убийство, или попытка скрыться от преследования. Гермиона, пусть и не без его помощи, но смогла принять в себе эту странную «отзывчивость», которая душила её в тот раз целый день, смогла принять свои решения и страх от последствий. С болью в груди и затаённым дыханием она приняла себя такой, способной совершать преступления и заметать следы. Она ощутила, насколько оказалась решительной и смелой, а также проявила стойкость в такой сложной ситуации.
Но всё утро ей казалось, что тот день был слишком далеко от настоящего. В какой-то степени даже глупым и вызывающим невесёлый смех над собой. Несмотря на то, что ей удалось выдержать все терзания и переживания тогда, ситуация вчерашнего дня была слишком невыносимой.
Она приняла и смирилась со всеми своими выходками, даже с участью преступника, но ко вчерашнему происшествию жизнь её не готовила. От слова «совсем».
Вспоминая жадные прикосновения к своему телу, которые быстро надламывали её сущность, заставляя с криком винить себя в излишней доверчивости, Гермиона начинала трястись. Невольно руки в который раз начинали ощупывать себя, словно проверяя, что сейчас её никто не трогает и не задевает. Она много десятков раз уже оборачивалась по сторонам, сидя на своей кровати и пережёвывая вчерашний ужас, который оставался таким же не менее мощным, чем и вчера. Множество раз она видела перед собой не стены спальни, в которой тихо посапывали Лаванда и Парвати, укутавшиеся в своих одеялах, а непроглядный мрак, в котором не было ни одного источника света, а лишь грубые руки и жадные губы, которые её оскверняли. Она – девушка, которая не успела ощутить сладость мужской близости в страстных объятиях и глубоких поцелуях, и тут же нарвалась на откровенное насилие, которое напрочь отбило желание даже приближаться к своему единственному другу – Гарри. Но даже уверенность в его порядочности и искренней дружбе почему-то вставала под лёгкое сомнение. Гермиона до ужаса боялась в очередной раз обмануться и оказаться в ловушке нового дня. Она твёрдо пришла к выводу, что Том был единственным человеком, с кем день должен пройти, более менее сносно, не считая, что он тысячу раз её душил, причинял физическую боль и применял Круциатус. Но ради нормально прожитого дня ей стало казаться, что эти издевательства были не так важны, а по существу - ничем, в сравнении с желанием прожить очередной день впервые нормально и без происшествий. Том аргументировал своё поведение, и она не могла не согласиться с тем, что сама была виновата в таких грубых ответных реакциях, ведь зачинщиком их жестоких взаимоотношений была именно Гермиона, а не он. Во всяком случае, с его помощью она смогла хоть как-то взять себя в руки и на некоторое время перестать разрывать душу жестокими воспоминаниями. Том хотя бы не предпринимал никакой попытки подвергнуть её изнасилованию. Пускай его натура до сих пор вызывала невероятный страх, но его она уже смогла преодолеть, приходя к выводу, что Том – это воплощение человека, который действительно чем-то может ей помочь в сумасброде поджидающих испытаний постоянного дня.
И этим утром Гермиона в своём безутешном одиночестве пропадала в воображении, которое нещадно испытывало её, каждую минуту подбрасывая картинки произошедшего. Она издавала протяжный тихий стон от ужаса, охватившего за плечи, и, чтобы не привлечь к себе внимание спящих соседок, легла под одеяло, плотно укутываясь в него, как в кокон, который должен был избавить от ощущения обманчивых прикосновений, а подушка послужила отличным средством заглушить звериный вой раненного существа. Слишком долго она лежала, спрятанная от внешнего мира, проливая слёзы от отвращения и задавая себе один и тот же вопрос: «За что?». Она усердно винила себя за то, что оказалась такой доверчивой и бездумной. Почему она не проявила элементарную осторожность? Почему она не разглядела в открытых жестах Маклаггена животный интерес к себе? Зачем она позволяла ему прикасаться к себе, полагая, что потом будет достаточно объясниться с ним и расставить роли по местам, что они – друзья? Это было очень глупо и безрассудно. В произошедшем она виновата сама.
Тем не менее, всё утро Гермиона задыхалась от слёз, ужаса, испуга и отвращения. Она не готова была принять такую ошибку, а тем более смириться с ней. Тело безудержно дрожало, а подушка жадно впитывала солёную воду. Ей было плевать на повторение одного и того же дня, секретом которого владел Том, на глупый шарик, который до сих пор валялся на полу, на проснувшуюся Лаванду, которая поднялась с кровати и первая направилась в ванную комнату, на негодующую Джинни, которая сейчас ждала в гостиной первого попавшегося друга, что с удовольствием пойдёт с ней на завтрак в Большой зал, и тем более на слизеринцев, которые никогда не упустят возможности оскорбить её. Ей было не плевать только на Маклаггена, который вчера был обезврежен очередным проступком Тома – убийством. И самое странное, Гермиона осознавала, что этот подлец заслужил умереть не один раз, а множество. Она, наконец, разглядела, что он был самым ужасным человеком, встретившимся ей за всю жизнь, ведь даже прошлые издевательства Тома были ничем в сравнении с таким отношением Кормака к ней. Вчера она чувствовала себя дичью, загнанной в угол, под пристальным взглядом насильника, который смотрел на неё, как голодный волк на кусок сырого мяса. А сегодня она пребывала в самом подавленном состоянии, сквозь которое прорывалось яростное и слепое желание отомстить. Будь трижды убит этот мерзавец! Гермиона думала, что он заслужил быть убитым даже в завтрашнем дне, когда он по-настоящему наступит, и её не мучила мысль о самом факте убийства. Вчера она даже бровью не повела, осознав, что Том во второй раз убил человека на её глазах. Её даже не пугали мысли, которые время от времени возникали в голове – Кормак Маклагген заслужил быть убитым.