Страница 83 из 185
— Клади ее на койку! — резко сказал он.
Шифти повиновался. Он аккуратно уложил тщедушное тельце, вытягивая руки вдоль туловища. Тут старший близнец обнаружил, что девушка не только изменилась в лице, но еще и сильно похудела. Можно было нащупать ребра на груди. Но провести полное «обследование» Ворюге не удалось. Лампи оттолкнул ученика от койки. Он держал в одной руке коричневую склянку, на которой виднелась подпись: «Нашатырный спирт». В другой руке лось держал ватку. Щедро намочив ватку, доктор поднес ее к носу больной.
Та не отреагировала. Но Дылда продолжал водить ваткой у носа кошки, так что скоро весь воздух в кабинете пропах этим нашатырем. Шифти стоял рядом и с едва скрываемым волнением смотрел на кошку. Он молился, чтобы она очнулась, пришла в себя. Наконец Кэтти-Блэк закашляла, дернула носом и проснулась. И Лампи, и Шифти облегченно вздохнули. Больная же недоуменно осмотрелась.
— Иди в кабинет истории, — сказал лось еноту. — Поучись пока. Я тем временем проведу осмотр. На перемене приходи. Да, приведи Сниффлса. Кстати, ты можешь сказать, почему она потеряла сознание?
— Ну, наверное, тут дело в розе, — ответил старший близнец.
— Какой такой розе? — удивился доктор.
— Ой, блин! — ругнулся Ворюга. — Я ее забыл в подсобке! Сейчас принесу!
— Стой! — остановил Дылда парня. — Принесешь на перемене. Ты пока учись иди, я же сказал.
— А с ней что будет?
— Я присмотрю за ней. Сейчас ей нужно лежать, лежать и еще раз лежать! Я окно открою, таблетки дам, если надо будет…
— Вот так да, — енот в шляпе был удивлен нынешнему уму Лампи, потому что раньше он такие вещи не говорил, всегда как-нибудь да усугублял травмы и болезни школьников. — Ладно. Я пойду, пожалуй… Но я сразу же вернусь, — он повернулся к кошке, погладил ее по щеке. — Ты лежи. Держись.
— Шифти, — слабо проговорила девушка. — Пожалуйста… Не… Оставляй… Меня…
— Я не могу. За тобой Лампи последит. Я скоро приду. Держись только. И больше так не пугай меня.
С этими словами Ворюга вышел из медпункта и направился в кабинет истории. Сердце его отчаянно билось, он очень волновался. Он очень хотел остаться и самим присмотреть за больной, но спорить с лосем, а потом и с завучами, пусть даже они знают о его чувствах к кошке, было бесполезно. Поэтому он твердо решил вернуться на перемене.
====== Глава 21. Четвертая смерть, или Роза-паразит ======
Пустота. Огромная, можно сказать, бесконечная, темная, не имеющая цвета, запаха, размера и времени. Вездесущая и в то же время несуществующая. Она обволакивала свою гостью, пришедшую к ней в очередной раз из школьного медпункта, гладила и ласкала, но одновременно и колола, растворяла в себе, поглощала, словно собиралась вобрать в себя маленькое тщедушное тельце и превратить в абсолютное ничто. Сделать частичкой себя. Пустота делала это медленно, методично и очень коварно, словно знала, как правильно ломать свою жертву. И делала это, видимо, получая от этого какое-то странное извращенное удовольствие, как маньяк, поймавший очередного невинного жителя и пытающий его на хирургическом столе.
Прежде всего — спокойствие. Спокойствие, никакой паники. Иначе ты проиграл пустоте. Она только этого и ждет — чтобы ты начал метаться, звать, кричать, биться в истерике. Пытаться найти хоть какую-нибудь ниточку, которая приведет тебя к спасению. Плакать, умолять пустоту пощадить тебя и отпустить, говорить, как безумно ты хочешь жить. Ведь пустота знает, что ты хочешь этого — жить. И она тебе даже может посочувствовать. Но пути назад она тебе не даст. Ей скучно. Ей хочется разнообразить свое одиночество, скрасить свое время. И она это делает.
И не пытайся спросить ее, почему она так жестока с тобой. Почему она всякий раз заставляет тебя нервничать, волноваться, плакать, переживать. Зачем она проматывает перед твоими глазами образы любимых тебе существ, зачем она играет с твоей психикой, зачем она медленно режет твою плоть, разбирая каждую клетку. Просто не спрашивай. Пустота не ответит. Она не умеет говорить. И она попросту не умеет по-другому развлекаться. Она знает только этот тип игры, где она — кукловод, а ты — лишь послушная марионетка, неспособная порвать свои нитки, сколько бы ты этого ни желал.
Вообще, пустота не злая, не добрая. Она никакая. У нее нет злобы на тебя. Она просто принимает тебя и начинает играть. Она похожа на ребенка, который играется со всем, что попадется под руку. Захочет — побьет тебя об угол стола, захочет — сунет себе в рот, попробует на вкус, захочет — разорвет на части, захочет — соберет обратно, чтобы вновь разобрать, но уже новым способом. Разница лишь в том, что над пустотой никто не стоит. Она существует сама по себе. Она самодостаточна. Можно сказать, она — демиург. Она появилась на свет сама по себе, она была раньше самой Вселенной. Она может быть ребенком, а может быть и взрослой. Кому как. Каждый видит ее по-своему.
Но есть одна вещь, которую пустота делает со всеми — она кардинально меняет характер своих гостей и жертв. Она меняет им воззрение на жизнь. Потому что именно пустота является границей между жизнью и смертью. И именно она решает, кому жить, а кому умереть. И нет гарантии, что тебе, несчастному существу, попавшему в это место, повезет. Вероятность обоих событий равна один к двум. То есть пятьдесят на пятьдесят. Пустоте все равно, она делает свой выбор, полагаясь не на справедливый Божий суд, отнюдь. Она делает выбор «методом тыка». Ткнет пальцем в правую дверь — и ты падаешь в Ничто, навсегда исчезаешь. Укажет на левую дверь — беги, живи, радуйся, что все обошлось, продолжай свое бренное существование!
Все равно, в конце концов, ты умрешь. Твое время придет, ты тоже станешь частью этого Ничто, просто сейчас живи. Дыши, говори, смейся и веселись. Ведь только пока ты живешь, ты можешь испытать все хорошее. После смерти ты этого больше не ощутишь. Ибо там нет веселья. Там нет смеха. Лишь сплошная пустота…
Кэтти-Блэк лежала на койке, смотрела в потолок и думала о пустоте. «Интересно, — рассуждала она. — Который раз я туда попадаю? Раз, три… Четвертый раз, наверное. И почему она до сих пор меня не убила? А, не важно. Все равно я сегодня умру. Это наверняка». Флуоресцентная лампа освещала кабинет мягким белым светом. Пахло йодом, но не так сильно, как в больнице. Слышалось шуршание бумаг, скрип ручки, разлив воды из бутыли, чьи-то мерные шаги. Тонкий пледик, укрывавший больную, тем не менее, согревал ее. Обезболивающее, что ей запихнули в рот буквально сразу после того, как она очнулась и полностью пришла в себя, начинало потихоньку действовать, голова уже не болела. Но вот кости до сих пор ныли.
Лампи следил за состоянием кошки. Он то и дело проверял у нее пульс, прикладывал холодную пластинку стетоскопа к груди, мерил давление. В принципе, показатели были обнадеживающими, лишь небольшое отклонение от нормы. Но лицо, тело и задумчивость пациентки говорили об обратном. Это значило, что тут дело не в физиологии и не в организме. Тут дело скорее в нервной системе и психике. А вот Дылда не отличался широкими познаниями в психологии и психоаналитике, его умения ограничивались лишь тем, что он знал несколько способов усмирить гнев (которые, в общем, практиковались на Флиппи). Поэтому он ждал конца урока, когда к нему должен был прийти Сниффлс. Уж муравьед-то точно поймет, в чем дело.
А пока суд да дело лось просматривал все медицинские карточки участников, кое-как составляя квартальный отсчет директору школы. Вот, например, Каддлс. Этот желтый кролик за первые дни учебы умудрился дважды чем-то проболеть, хотя в летний сезон он бегал и прыгал, совершенно не заботясь о своем здоровье. А вот Тузи. Этот парень прилежно учился, ни разу не жаловался ни на что. Правда, в конце августа и первые три дня сентября он ходил с повязкой и шрамами, которые ему нанесли Лифти и Шифти (как бобренок сам рассказывал). Но наиболее тонкой и чистой медицинской картой обладал, естественно, Ботаник. Было, конечно, непонятно, как этот хилый с виду муравьед вообще не заболевал. Но сколько бы его ни спрашивали, он отвечал довольно туманно. И все жители Хэппи-Долла решили больше не задавать ему вопросов на эту тему, условились про себя, что у него просто такой нехилый иммунитет.