Страница 169 из 185
Он попытался было схватить черношерстную, но его когтистая рука прошла насквозь — кошка уже не была в Тартаре. От рваной раны в сердце и в легких она возвращалась в реальность, тем самым заковывая демона в рамки убийственного Тартара.
А Тартар, не получив своей обещанной жертвы, тут громко загудел и обрушился градом стонов и стенаний на Доктора, заставив того стать на колени и закричать. Невыносимо громко. Его крик в третий раз разнесся по всему Хэппи-Доллу, вселяя в души жителей осознание безысходности и предчувствие чего-то неотвратимого и ужасного. Тысячи, миллионы, миллиарды, триллионы мелких иголочек вонзились в чешуйчатое тело, раздирая его на мельчайшие кусочки, а вокруг ног драконикуса образовались еще два серебряных кольца, прочно закрепившихся на лодыжках. Острые скалы сомкнулись, словно гигантские челюсти, сжевывая демона.
Тартар получил свою новую жертву, удовлетворив голод…
— Прости… Прости меня, Кэтти… — плакал Шифти над трупом кошки, вонзая нож глубже в грудь любимицы и отключая аппаратуру. — Я очень… Сожалею, что пришлось так сделать… Прости меня-а-а-а-а-а!!! Но я должен, должен, должен!!!
Пока он рыдал и добивал Кэтти-Блэк, он не заметил, как свет в больнице включился, весь медицинский персонал встал на ноги, а потом его насильно отвели от убитой, связали смирительной рубашкой и поместили в комнату с мягкими белыми стенами. Последнее, что он увидел перед тем, как его упекли в психиатрический отдел больницы, было едва различимое шевеление губ кошки в слове: «Спасибо…».
====== Глава 42. Колодки ======
Тартар жевал, Тартар кромсал, Тартар перемалывал и дробил своими супер-острыми зубами, причиняя жертве невыносимую даже для нее боль и в буквальном смысле адские страдания. Сама же жертва кричала, дергалась, ругалась так, как не ругался ни один в щи пьяный сорокалетний сапожник в мире, пыталась вырваться, раздирала своими когтями пространство и время, но противостоять самому Тартару, а также оковам из чистого серебра, было практически невозможно… Кости дробились, внутренности нанизывались на железные прутья, прогонялись туда и обратно, а боль становилась все реальнее, все острее, все сильнее.
И в один момент Тартар окончательно сомкнулся, закрылся, захлопнулся, заглатывая свою жертву вглубь себя…
Жизнь — бесконечна…
— Не-е-е-е-е-е-ет! — с диким криком Доктор разодрал свои основные веки и обнаружил себя в своем пристанище — в больнице.
Однако его место работы и обитания сейчас было ему не в радость. Кровавые пятна, царапины на кафеле, окровавленные и не очищенные кости, оторванные руки и ноги, сгнившие мозги, органы и мышцы, мерзкий трупный запах с примесью формалина — все это теперь не вызывало такого же благоговейного трепета садиста, как раньше, все это было словно чуждо демону. Все было зыбко, неустойчиво, непонятно, неизвестно, словно зыбучие пески или болотная трясина. Больница была словно чужой и никогда не принадлежавшей драконикусу, демону физической смерти, повелителю боли, страха, безысходности и агонии, так сказать, эксперту в области пыток как физических, так и психологических…
Тяжело дыша, демон встал, опираясь когтистой лапой о стену и невольно царапая кафель с цементом под ней, терпя тяжелую боль вокруг шеи, запястий и щиколоток. Рык доносился из его груди при каждом движении, приносившем ему боль. Перед глазами до сих пор мелькали металлические адские зубы Тартара, похожие на проволоки или заточенные зубцы пилы, впивавшиеся в его плоть и пробивавшие его металлическую чешую насквозь. По коридорам гулял шаловливый ветерок, иногда поддувая под когтистые ноги Доктора осколки битого стекла и кусочки битого кафеля, из-за чего каждый его шаг гулко отдавался по пустынным залам и палатам треском и звоном, создавая эхо. «Я все еще жив? — подумал драконикус, дойдя до своей палаты, где он обычно работал, а сейчас пустовавшей. — Но каким образом? Я что, видел кошмар? Это невозможно! Я никогда не сплю! Это… Не по моей природе… Я никогда не вижу сны!».
Подойдя к разбитому зеркалу и глянув на него, демон глубоко задышал и зарычал, глаза его, и без того ярко-красные, налились кровью, в них блеснул огонек ярости и тупой животной злобы. На его щиколотках такой же сильной сковывающей болью отзывались его новые оковы — колодки. Они были испещрены рунами, как и ошейник с браслетами, которые содержали какой-либо потаенный смысл. Но понять текст драконикус уже не мог самостоятельно — ему нужна была какая-нибудь книга с дешифратором этих записей. Однако сейчас не было никакой возможности ее найти. Во-первых, такие книги уже не водились в мире смертных. Во-вторых, даже если они и были, то в каких-либо заброшенных и давно забытых храмах Дальнего Севера, в Скандинавии, например, и достать их было бы очень тяжело. Так что руны теперь оставались для Доктора неразрешимой загадкой.
— Твою мать… — прорычал он, собирая с пола свежие осколки и складывая их в мешок для трупов, чтобы хоть как-то привести больницу в более-менее приличный вид. — Как так вышло, что эта паршивка умерла не в Тартаре? Я ведь ей не позволял умирать там, в реальности, в мире смертных, даже если ее показатели были критическими… Да и Сниффлс ее поддерживал с помощью своих дрянных медикаментов, капельниц… Что же ее… Убило? Да… Тут только это и напрашивается — ее кто-то убил. Но кто?! Кто?! Эту сучку ведь все любят безмерно, к тому же все теперь пытаются ее защитить от моих действий… Даже Шифти изменился ради нее, Шифти, который на пару с Лифти считался просто неисправимым вором на пару со своим мелким братом-говнюком! Тогда что же ее убило?
Тут он заметил, что обстановка вокруг как-то странно и незаметно для него поменялась. Во всяком случае, исчезла комната, в которой находились он и зеркало, обычная кладовая с медицинскими и пыточными инструментами и старыми кассетами с записями диктофона превратилась в какой-то огромный пустой зал без видимых стен и освещения, однако все равно по какой-то причине была видна опора и золотая рама зеркала. С разных сторон доносились какие-то странные звуки, похожие на свист воздуха в вентиляции и на чей-то тихий писк или визг. Также куда-то исчез запах формалина и крови, такой привычный и обыденный для драконикуса. Вместо этого в воздухе витала какая-то опустошенность, неопределенность и точно такая же зыбкость, как и тогда, в кошмаре с Тартаром, и в больнице. И это очень не понравилось демону.
Держа мешок с осколками зеркала в лапе, он сначала не двигался, пытаясь разобраться, каким образом его перекинуло в такую даль… И в такую непонятку, в такую странную, угнетающую и пугающую пустоту. Но потом, выяснив, что, просто молча стоя на одном месте и топчась ногами, закованными в колодки, он таким образом ничего не добьется, Доктор отложил мешок в сторону и просто пошел, куда глаза глядели. Явного ориентира, кроме разбитого почти полностью зеркала, все равно не было, так что было без разницы, куда идти, главное, что просто куда-то.
А между тем непонятный звук скрипа, свиста и визга начал усиливаться. И что интересно — куда бы чешуйчатый ни свернул, куда бы ни пошел, куда бы ни направился, тревожный звук все нарастал и нарастал, словно бы тот, кто издавал его, каким-то непонятным образом притягивал демона к себе или же следовал за ним, точно выверяя траекторию своего движения так, чтобы демон оказывался прямо перед источником. И тут пленник серебра услышал чей-то тихий шепот, почти сравнимый по громкости с фоновым звуком:
— Доктор… Доктор… Доктор… Доктор… Доктор… Доктор…
Сначала он никак на это не среагировал, решив про себя, что теперь, помимо кошмаров, он еще и слышит какие-то галлюцинации. Но когда шепот стал отчетливее и яснее, демон весь напрягся и стал оглядываться. Это не могло быть помутнением рассудка, шепот был слишком явным. Голос ему почему-то показался знакомым. Женским. Тихим. Пугливым. Робким. Боязливым. Чуть-чуть мяукающим. «Где я мог слышать такой противный мне голос? — задумался Доктор, останавливаясь и оглядываясь. — Почему он мне омерзителен до судороги? Почему он мне знаком? И почему меня он раздражает? Причем сильно раздражает… До дрожи… Я ненавижу этот голос! Ненавижу! Где этот паршивый владелец голоса? Я хочу убить его… Убить! Убить!!!».