Страница 166 из 185
— Кхе-кхем! — Ботаник оттолкнул от себя взбесившегося вора, одернул халат и поправил очки. — При всем моем уважении, я делаю все, что в моих силах. Я дал Кэтти-Блэк все необходимые ей препараты: большую дозу жаропонижающего, успокоительное, средства для устранения ночных кошмаров, а также положил ее под три капельницы, чего я раньше не делал ни с кем в Хэппи-Долле! Это вообще небезопасно, такая доза лекарств тоже может стать фактором биологической смерти! Я едва удерживаю ее, но все же что-то иное вытягивает из нее жизнь и одновременно не дает ей умереть сразу. Буквально по клеточкам она затухает. У нее почти отмерли зрение и слух, она никого не видит и не слышит, когда приходит в себя, только что-то говорит и пытается кого-то нащупать. Боюсь, что дальше ей будет только хуже. По моим анализам, скоро она потеряет осязание, вкус и обоняние, а уж потом — и память…
После этого заявления Шифти уже не слушал Сниффлса, ему было не до того, заумные слова превратились в «белый шум». Вор больше не мог ничего говорить. Он просто ушел из кабинета реабилитации, не проронив ни слова ни ученому, ни своей любимой, даже не посмотрел на черношерстную, зашел в курительную и затянулся первой сигаретой. Он много думал. Думал о том, что ему снова придется пережить смерть любимой девушки, о том, как он это будет переживать, о том, вернется ли к жизни Кэтти или же нет, учитывая последние обстоятельства ее смертей, анализы и гипотезы Сниффлса, а также то, кто за всем этим стоял все это время…
Когда подошло время закрытия больницы, и Гигглс, недовольно фыркнув от накуренного дыма, уведомила гостя об этом, енот в шляпе выкинул пачку вместе с пеплом — пепельницы тут почему-то не было — и, надвинув шляпу на глаза, вышел. Но направился не в сторону главного выхода, а тайком пробрался в реабилитационную палату. Он рассуждал следующим образом: пусть хотя бы минуты две, но он будет вместе со своей любимой. Она должна знать, что он рядом с ней. Что он ее не бросит. Никогда. Даже если она погибнет, даже если для нее уже все кончено, даже если она больше никогда не увидит солнце — она должна знать, что даже в таких ситуациях он ее не оставит и будет ей верен до конца.
Вот и реабилитационная. Кэтти-Блэк по-прежнему лежала на своей койке, утыканная капельницами, шприцами, обмотанная проводами, ворочалась, хмурилась и тихо всхлипывала, что-то невнятно бормоча себе под нос. Сглотнув горький комок, Ворюга сел рядом с койкой на маленький стульчик, взял черную дрожавшую лапку кошки, поцеловал тыльную ее сторону и прошептал, поглаживая девушку по волосам и за ушком:
— Держись, Кэтти… Я буду рядом с тобой. Всегда. Что бы ни случилось — знай, я рядом с тобой… Борись с этим. Борись с болезнью. Борись с этим гадом. Пожалуйста… Борись. Я поддержу тебя… Просто не сдавайся. Просто будь сильной, как и всегда… Ради меня. Ради меня и нашего маленького будущего. Победи… Прошу тебя.
Он бы так и просидел всю ночь в палате, тихим и ласковым голосом поддерживая Кэтти, если бы не противный надменный кашель Гигглс, напоминавший о закрытии больницы. Сердито пробурчав себе что-то под нос, старший близнец снова надвинул шляпу на глаза, почти скрыв их полностью, пошел к выходу из палаты и, гордо дыхнув в розовое личико Смешинки накуренным дыханием в знак злорадства и легкого презрения, быстро ушел к себе домой. Это ожидание неизвестного исхода его очень утомила, буквально высосала из него остаток сил и энергии. Так что теперь единственное, чего енот хотел прямо сейчас — напиться самого дорогого коньяка, который он с братом некогда выкрал из подвала кабака, и уснуть как младенец.
Кошка летела куда-то вниз, уже потеряв ориентир начала пропасти — каменную яму с острыми окровавленными скалами. Похоже, что в эту пропасть до нее падало очень много существ. Все происходило так быстро, что бедная жертва просто не успевала осознать всю суть происходящего. Только что она чувствовала, что за нею кто-то следит, причем не тот, кто сидел прямо перед ней на маленьком, почти игрушечном стуле, а тот, кто прятался за деревом, расположившимся позади. Потом — легкий укол в шею, молниеносное вливание какой-то жидкости в кровь, как при вакцинации, помутнение сознания и труп пса… Помеси ищейки и мастиффа. Очень похожей внешне на пса Баскервилей из «Приключений Шерлока Холмса». А потом — падение. Падение в никуда. Даже не в уже ставшую родной бело-серую пустоту, которая защитила бы ее от последующих напастей и внешней угрозы. Не в забытье, откуда обычно возвращаются, едва кто-нибудь тебя позовет извне. А просто в ничто. В бездонную бесконечность. В бесконечное дно.
— Может быть, это такая пустота? Новая? — говорила себе кошка, чтобы хоть как-то дать себе понять, что она еще может мыслить, думать, говорить, существовать. — Где нет абсолютно ничего? Даже опоры, по которой я могла бы ходить.? Странная она какая-то… И слишком тихая… Непонятная… Неизведанная… Бесчувственная. Почему я ничего не чувствую? Нет, не так… Почему я чувствую ничего? Как будто бы я чувствую все — и не чувствую ничего… Словно все мои чувства слились воедино, и теперь мой мозг пытается во всем разобраться. Словно я слышу все звуки — и не слышу ничего. Словно вижу все цвета — и не вижу абсолютно ничего. Словно я чувствую все — и не чувствую ничего. Словно я чувствую все запахи — и не обоняю ничего. Словно я чувствую вкус всего — и не вкушаю ничего… Все это странно… Должно же тут быть хоть какое-нибудь объяснение… Логическое, нелогическое… Любое…
И она продолжала падать, вскоре перестав и вовсе замечать странность сего места. Чернота окутала ее с головы до ног, заглушая все чувства, от зрения до осязания. Кэтти-Блэк буквально перестала чувствовать себя саму, она перестала слышать свое сердце, как это раньше бывало в пустоте, перестала чувствовать свое тело и следить за его развитие. Ей на какое-то мгновение показалось, что ее самой и вовсе не существовало, а все, что происходило вокруг нее: дом, родители, сестры с братом, работа, первая любовь, Хэппи-Долл, Шифти, первый секс, счастье от осознания своего благополучия — все это было ненастоящим, нереальным, это она все себе выдумала, чтобы хоть как-то разнообразить свое… Существование. Да, именно существование. Недаром ведь существует высказывание: «Я мыслю — значит, существую»?
Такое с ней длилось больше, чем когда-либо… Непонятно даже, сколько именно и в каких величинах. Тысячу лет? Двадцать килограмм? Восемь метров? Или же секунду? Кубический корень из трех герц? Двести двадцать вольт? Пять на десять в минус девятой фарад? В общем, неизвестно. Да и вообще, откуда у нее в голове были все эти физические и отчасти химические величины? Ведь вокруг же ничего нет… Это все выдумка. Иллюзия. Сплошной обман… Обман самого себя.
Возможно, именно к этому выводу и пришла бы Кэтти-Блэк перед тем, как окончательно замерзнуть и, так сказать, умереть, если бы вдруг пропасть не стала странным образом преображаться. Откуда-то появились острые сталагмиты, словно зубы какого-то хищника намеревавшиеся разжевать маленькую кошку, где-то снизу вдруг что-то сверкнуло ярко-красным, почти кровавым, светом. И этот свет не угасал, а только приближался. Но приближался уже не снизу, а откуда-то сбоку, словно кто-то медленным шагом шел прямо к черношерстной девушке. И этот кто-то явно не имел хороших намерений. От него словно веяло каким-то злом, яростью и мраком, сродни мраку Тартара.
— А вот и ты… — проговорил низкий глубокий голос. — Наконец-то ты добралась до дна Тартара… Хотя что я вру, у Тартара нет дна, есть только стены и верх, а дно — это смерть… Будет вернее сказать, ты добралась до моего прошлого заключения… До моей прошлой темницы…
— Т-темницы.? — не поняла Кэтти-Блэк, пытаясь встать на ноги и найти опору. — О чем вы такое говорите? Что вы от меня хотите? Где я? Кто вы?
— О, да так… Никто. Для тебя я — никто, — голос говорил достаточно тихо, спокойно и вкрадчиво, словно гипнотизировал гостью. — Вряд ли тебе мое имя что-нибудь скажет… За исключением разве что имени какого-то там героя телесериала, слащавого путешественника во времени и пространстве, сражающегося с инопланетными расами… Но я что-то отвлекся. Где ты? Разве я тебе не сказал только что? Ты в Тартаре, там, где я провел многие годы заключения вместе с моими старшими братьями. Про них тебе лучше не знать, да и я не стану тебе рассказывать — это долго и нудно, к тому же это не имеет никакого отношения к делу. А чего я хочу? Что ж, позволь я… Кое-что тебе покажу.