Страница 110 из 185
— Хе-хе, разве я теперь не похож на зеленого кота с черным хвостом? — злобно усмехнулся он. — Будет довольно забавно походить так по городу… Хотя никто уже не оценит мой юмор. Только ты… — он взял Кэтти за подбородок и слегка пошевелил пальцами, словно гладил. — На данный момент только ты меня можешь выслушать. Хе, да у тебя особо и выбора-то нет. Все равно тебе больше не с кем будет поговорить… Нет, некого будет послушать. Хотя как знать, может быть, на том свете у тебя все-таки найдется собеседник, но это уже не мое дело. Хм, слушай, а ты любишь насекомых? — после такого вопроса черное тельце заворочалось, лунные глаза непонимающе уставились на ветерана. — Ладно, не важно. Посмотрим, полюбят ли тебя мои членистоногие крошки.
Он снова ввел какой-то шприц в вену. Через минуту жгучая и пульсирующая боль в спине, пальцах, ладонях и щиколотках девушки унялась, а затем и вовсе исчезла. «Обезболивающее, — подумала она. — Но зачем? Разве он не боли жаждет? Разве он не хотел слышать от меня крики и стоны? Что он делает..?». Флиппи достал скальпель и сделал I-образный надрез в области живота, там, где располагалась тонкая кишка. Раскрыл кожу, словно створки окна. И сразу же его почти всего забрызгала кровь, а внутренности начали сползать вниз под действием силы тяжести. Конечно, другую жертву при виде собственных внутренностей бросило бы в неконтролируемую дрожь, началась бы самая настоящая паника и истерика. Прапор как раз ожидал этого от своего подопечной.
Но стоило ему вновь взглянуть в глаза цвета Луны, как он понял, что и тут он не добьется желаемого результата. Потому что Кэтти-Блэк смотрела на него уже без боли. Без всякого непонимания. Глаза выражали лишь жалость. Нежную и искреннюю. И уже можно было точно сказать, кого конкретно жалела пленница. Уж точно не себя. Это очень не понравилось Берсерку. Он буквально кипел от злости. Он готов был рвать и метать, ломать и крушить все вокруг. Как же так?! Он, убийца с посттравматическим синдромом, с тяжелой формой шизофрении, способный убить целую армию в одиночку голыми руками — и не способен вызвать и каплю страха в этой черношерстной тщедушной скотине?!
Он взял со столика банку, в которой ползали плотоядные насекомые. Взглянул на них, как они забавно копошились на дне, кровожадно ухмыльнулся, открыл крышку и пересыпал их прямо на желудок и кишечник жертве. После чего он закрыл «створки», взял в руки нить, иголку и довольно аккуратно, со знанием дела зашил разрезы. Нитка была белой, так что вскоре на животе пленницы появился рисунок в виде английской буквы I. Та никак не среагировала. Она все смотрела на своего мучителя.
— Знаешь, пока эти крошки еще не начали действовать в полную силу, — сказал тот, словно размышляя вслух. — А обезболивающее уже через две минуты должно прекратить действовать… Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал? О, у меня много чего припасено! Может быть, посмотрим, из чего состоят твои молочные железы? А то я только теорию изучал на войне, а вот посмотреть одним глазком… Бабы всегда такие шустрые, когда напуганы и не безумны. Что ж, надо бы только избавиться от твоего «жабо» и…
Он достал свое излюбленное мачете и довольно ловко, но медленно срезал белую шкурку с рыжими концами. Сначала Кэтти на это никак не реагировала, но потом она стала недовольно мычать и ворочаться — видимо, действие обезболивающего подходило к концу. Флиппи это заметил, улыбнулся и начал уже грубо рвать оставшиеся белые клоки шерсти. Стон и сдавленное мычание усладили слух маньяка, и он блаженно вздохнул. Когда же грудь была оголена, медведь как-то отрешенно посмотрел на нее, в его ярко-желтых глазах не читалось какого-либо возбуждения при виде обнаженных грудных холмов. «И то хорошо, — подумала про себя пленница. — Значит, он все-таки не извращенец». А потом ей снова пришлось застонать и закричать от боли — Прапор срезал возвышенности груди, словно сыр, проливая на себя новую порцию крови.
На пол упали два круглых по форме куска мяса. Мучитель поднял их и стал с любопытством рассматривать извлеченные столь зверским образом молочные железы. Странно, но молоко оттуда не текло, сколько бы контуженый ни сжимал и ни мял их. Видимо, они еще недостаточно созрели. Отбросив железы в сторону и глубоко вздохнув, медведь присел на табуретку, отложил мачете в сторону и потянулся. Конечно, он хоть и был почти неуязвимым солдатом, с которым мог бы потягаться только Сплендид (но и этого летяги уже не было) или покойный Тигриный Генерал, но и он тоже уставал. Правда усталость ему нагоняли скорее не бои, а пытки… Все-таки это занятие не для слабонервных. Ветеран взглянул на девушку.
Та висела в оковах и путах. Глаза ее были закрыты, из них слезы уже не текли — видать, все пересохли, да и слезные железы уже выжаты как лимон. Лицо было мертвецки-бледное от потери огромного количества крови, но сама пленница была еще жива. Из груди доносились лишь редкие всхлипы и слабые стоны. Берсерк снова поглядел в лунные глаза жертвы. И снова внутри него все всколыхнулось от бессильной злобы. «Как же так? — думал он в гневе, ходя по подвалу, не в силах сидеть на месте. — Черт возьми, она потеряла три литра крови, не меньше! Он потеряла свой хвост вместе с десятью процентами кожного покрова! Я лишил ее когтей и, возможно, каких-то нервов! По ней прошелся довольный мощный заряд электрического тока! И она до сих пор не молит меня взглядом о пощаде или смерти?! Как?!».
Он решил действовать кардинально. А потому он подошел к Кэтти-Блэк сзади, разрубил мачете цепи, снял ремень (под ним обнаружились оголенные мимические мышцы лба) и повязку (а здесь нижние клыки как-то умудрились прокусить верхнюю губу до крови и даже насквозь, превращая ее в подобие «заячьей»), развязал щиколотки. Освобожденная жертва тяжело упала на пол, не в силах стоять. Но голый участок на груди заставил ее перевернуться на спину, а там уже — обратно. В конце концов, кошка просто села, опираясь на нижнюю часть левой ладони, которая меньше всего пострадала. Прапор не стал особо церемониться — схватил ее за волосы, развернул и притянул к себе, приставляя клинок к горлу своей подопечной.
— Есть ли у тебя хоть что-нибудь, что бы ты хотела сказать напоследок? Или ты будешь играть в партизана? Я не слышу!
— Флип-пи… — с трудом проговорила Кэтти, кладя свою обожженную руку на мозолистую щеку своего палача. — А т-теб-бе… Ког-гда-н-нибудь… П-пели?
— Что? — Берсерк был в замешательстве. — Что ты мне зубы заговариваешь?! Какой еще «пели»?!
Но девушка ничего не сказала. Как-то странно улыбнулась и снова взглянула прямо в ярко-желтые глаза. А монстр, что сидел внутри медведя, тут уж не выдержал. Он заорал и заметался, как тигр в клетке, крича в голове: «Убери этот взгляд! Убери его! Ненавижу! Прикончи ее наконец, прикончи!!! Этот взгляд… Он меня уничтожит!!!». Жалость — вот что видел Флиппи. Жалость к нему. Он буквально читал мысли жертвы. А они были добрыми, сочувственными… Через секунду он услышал дрожащий голос, который тем не менее чисто запел:
Come, little children, I’ll take thee away
Into a land of enchantment.
Come, little children, the time’s come to play
Here in my garden of shadows.
Сразу же перед его глазами всплыл образ его родной матери. Ее пурпурные вечно-заплаканные глаза, ее голос, ее печальный смех… А ведь она пела ему точно такую же песенку на ночь, когда он был еще совсем мальчишкой. Только вместо слова «children» она пела «Flippy», словно песня предназначалась лишь ему одному. Тогда он любил представлять себе эту самую страну, где нет войн, где все счастливы и веселы… «Неужели Кэтти тоже знает эту песню? — подумал он, и в голове его послышался уже другой голос, заглушавший яростный рев Берсерка. — Но откуда? Как она узнала?». А между тем кошка пела дальше, все слабея и слабея (плотоядные насекомые, расправившись с кишечником, пожирали остальной организм, но кошка этого будто не замечала):
Follow, sweet children, I’ll show thee the way
Through all the pain and the sorrows.