Страница 108 из 185
И вот теперь синичка была мертва. Ее прихлопнула какая-то сова, но, видимо, решила про себя, что эта птичка будет плохим ужином для совят. Кэтти-Блэк сидела, держала мертвую подружку. Сначала она ничего не говорила. Не реагировала ни на что. Даже на заботливо положенную ей на плечо лапку сестры. Но потом… Потом ее плечи задергались, а из глаз потекли слезы. Впервые в жизни она тогда плакала. И в первый раз она видела настоящую смерть. Тогда она с ужасом для себя поняла, что ничто не вечно. Все на свете подвластно смерти. Все когда-нибудь кончается, как бы тебе ни хотелось удержать что-то хорошее и кого-то любимого. И кошка плакала, совершенно не обращая внимания ни на что вокруг. Ни на Кэтти-Уайт, ни на опустившуюся в рощу ночь.
Именно поэтому… Эх, поэтому она стала патологоанатомом и судмедэкспертом. Ведь эта работа все время напоминала черной кошке об этом случае, а также о том, что никто не застрахован от гибели.
— Что? Тебе страшно? Боишься боли? Боишься смерти?
Кэтти-Блэк очнулась и открыла глаза, но видела лишь туман из-за слез. К тому же соленая жидкость неприятно щипала роговицы, заставляя страдалицу вновь закрыть веки и положиться лишь на слух, обоняние и наитие. До ее ушей донеслись тихие тяжелые шаги приближавшегося к ней медведя. Затем ей в нос ударил сильный звериный запах, от которого веяло ненавистью и животным желанием крови. Чуть позже мозолистая ладонь коснулась подбородка жертвы, отчего та невольно вздрогнула, всхлипнула и промычала.
— Только на три часа отошел, а ты уже плачешь, — презрительно ухмыльнулся Берсерк, рассматривая лицо кошки. — Все вы, бабы, одинаковые. Ревете, как коровы, даже когда вам еще не сделали больно, а наоборот, затянули все раны. Разве ты не чувствуешь целостность своей кожи? Хе, все благодаря мази маминого рецепта… Хотя что ты можешь чувствовать? Тебя же сковал страх… Бабы. Ненавижу таких плаксивых и трусливых баб.
Ветеран отошел было от турника, к которому была привязана его подопечная, как тут он услышал тихое мычание. Похоже, что Кэтти пыталась ему что-то сказать сквозь тряпку. По звукам он догадался, что она его спрашивала: «А как же Флейки? Она ведь тоже труслива и плаксива… Ты ведь ее до сих пор жалел».
— Да. Я ее жалел, — с ноткой равнодушия ответил он, прикатывая столик с инструментами к балке. — Но она заступилась за тебя тогда, когда я всех этих придурков в школе перерезал. А ведь я хотел изначально ее отпустить. Дура. Не хочу знать, что ты с ней тогда сделала, но ты добилась своего. Из-за тебя погибла моя любимая… — Кэтти услышала печальный вздох. – Ну, ничего. Я на тебе славно отыграюсь! Надеюсь, ты за время моего отсутствия достаточно подготовилась? Хорошо. Потому что сначала я тебе сделаю маникюр. Бесплатный, хе-хе-хе…
С этими словами он взял со стола плоскогубцы и подошел к жертве. Та уже могла все видеть, но двинуть головой ей не давал ремень. Ей снова пришлось полагаться на наитие и на другие четыре чувства. Тут же ее правая ладонь, а точнее ее пальцы ощутили мозолистую шероховатую руку ветерана. Сначала Берсерк просто изучал эти пальцы, слегка массируя их. А потом он резко выпрямил их, отчего косточки в фалангах хрустнули и больно отдались по всей кисти, обливая ее изнутри еще и чем-то теплым. Видимо, кости переломались, и произошло внутреннее кровотечение. Кошка дернулась и тихо промычала от боли, но поняла, что это — только начало. Потому что буквально через секунду Флиппи ухватил плоскогубцами коготь в мизинце и начал вырывать его с огромной силой.
Если бы Кэтти-Блэк могла, она бы завопила. От боли. От безысходности. Но тряпка прочно фиксировала нижнюю челюсть и крепко сжимала губы, так что пленница лишь мычала и скрипела зубами, пока озверевший медведь с кровожадной улыбкой выковыривал когти из пальцев. Из мизинца и среднего пальца они вышли удачно. С указательным были небольшие затруднения. А вот коготь из большого пальца никак не хотел вылезать. Словно он стал жить отдельно от хозяйки и теперь сам упорно сопротивлялся щипцам. Но Берсерк не сдавался. Немного понатужившись, ему все-таки удалось выдрать естественное оружие жертвы, при этом оно захватило еще с собой и кусок мяса, и клубочек нервов.
Кошка стонала и плакала. Она уже издергалась в путах, пытаясь хоть как-то убрать подальше свое тело от маньяка, но цепи, ремень и веревки были крепко стянуты и не давали ей ни малейшего шанса. Тем временем Прапор уже выковыривал когти из левой руки с таким же остервенением и злобой, кажется, даже с большим энтузиазмом. Пальцы несчастной наливались капиллярной кровью, нервы изо всех сил посылали импульсы в спинной мозг, требуя немедленной ответной реакции. И реакция была… Да только вместо облегчения в запястье врезались холодные звенья оков. И Кэтти была вынуждена терпеть это издевательство над своими когтями, которые она еще совсем недавно пустила в ход защиты ради.
— Хм, а у тебя коготочки-то ухоженные, — задумчиво протянул Берсерк, разглядывая ороговевшие клеточные образования. — Может, ты все-таки за ними тайно следишь? — в ответ ему раздалось лишь хлюпающее мычание. — Хотя это не важно… Хм, а на ногах у тебя они есть? Ведь ногти и когти образуются на всех четырех конечностях, не так ли? — он наклонился к щиколоткам пленницы, изучая там пальцы и слегка касаясь их. – Нет. Тут только ногти. Но это тоже хорошо. Во всяком случае, есть куда иголочки сунуть.
С этими словами он достал из небольшой самодельной печки раскаленные докрасна иглы (там лежали еще и гвозди, назначения которых кошка еще не понимала). Подсел к тонким связанным щиколоткам Кэтти-Блэк, погладил правую ногу… После чего вогнал одну из игл под ноготь большого пальца. Жертва взвизгнула под тряпкой, дернулась, попыталась свернуть пальцы, но Флиппи сильно и грубо прижал ножку к полу, продолжая вгонять иглы под ногти. При этом он все время прислушивался, наслаждаясь стонами и плачем своей жертвы. Закончив с ногами, он приподнялся, отошел чуть-чуть назад и посмотрел на итог своего первого этапа пытки.
В принципе, в виде его подопечной ничего не изменилось. За исключением того, что кисти рук и щиколотки покрылись темно-красной жидкостью. Сама пленница плакала и хлюпала носом, смотрела в глаза своему мучителю. Что-то в ее взгляде не понравилось медведю. Он присмотрелся и понял, что именно: в лунных глазах не читался страх. В них не было паники и мольбы ни о пощаде, ни о смерти. Просто боль и непонимание. А также какая-то жалость. Непонятно, правда, к кому. Может, к самой себе, может, к ветерану. Но все равно это было не то, что ожидал увидеть Прапор. «Что за дела? — подумал он. — Почему она так на меня смотрит? Неужели она меня не боится? Неужели ей не страшны вся та боль, все те пытки, что я ей приготовил? Ну, ничего. Сейчас у нее задрожат коленки».
Он снова подошел к маленькой печке, достав оттуда, наконец, гвозди, которые тоже успели раскалиться докрасна. Подошел к жертве, посмотрел ей прямо в глаза, словно пытаясь уже зрительно сломить ее. Но никаких изменений во взгляде последней не происходило. Слышалось лишь громкое дыхание, всхлипы и стоны. Плюнув от раздражения, медведь достал молоток, примерился и приставил горячий гвоздь острым концом к левой ладони девушки. Послышалось шипение, а от кожи вверх понеслась тонкая ниточка дыма. Терпеть это жжение было выше кошкиных сил. Она снова начала мычать и дергаться в путах, пытаясь стряхнуть с себя острый конец. Это, в конце концов, разозлило Берсерка. Он повернулся своим гневным лицом к пленнице и как следует влепил ей пощечину, отчего та снова заплакала.
— Не дергайся, скотина! — заорал между тем контуженый ветеран. — Ты что, хочешь все испортить? Не выйдет! Надо было раньше думать своей бестолковой башкой, когда ты еще была свободна и способна нанести мне удар! Кстати, это я делаю тебе в отместку за свой потерянный глаз, — только тут Кэтти заметила, что на правом глазу мучителя имелась повязка, из-под которой текли ручейками кровь вперемешку с жидкостью стекловидного тела. — Это ведь ты меня оцарапала! Тебя твоя мамка не учила отвечать за свои поступки?! А?! Не дергайся, говорю тебе, ублюдина!