Сорок второе августа

– Я не могу, – отрицательно покачал головой Вениамин, протягивая номер обратно, – не могу. Я женат.

Но девушка лишь улыбнулась, не принимая салфетку обратно. Отступила назад, а глаза сверкали веселостью.

– Мне нужно идти. Позвоните мне как-то. Завтра я ещё работаю, а потом у меня выходные.

– Подождите! – воскликнул мужчина, делая шаг к девушке, но та забежала обратно в здание, каким-то чудом легко открыв дверь заведения, оставив мужчину в одиночестве на промозглой улице.

Салфетка была ужасного качества, казалось, она может стереться до дыр от простого прикосновения. От того, он положил её в карман пальто и старался больше не прикасаться. Решил, что не позвонит никогда и ни за что, но почему-то боялся, что цифры размажутся и исчезнуть.

Медленно идя по улице, он решил для себя, что он просто оставит номер. Он не будет звонить, просто оставит его. Положит во внутренний карман пальто и будет носить так, пока тот не сотрется, превратившись в ошметки бумаги. Да, именно так он и сделает.

Завтра суббота, подумал он, стоя на переходе.

Машин не было, но он все равно стоял. По ту сторону тоже стояли. Там была компания молодых ребят, наверняка, студенты. Всем не больше двадцати. Некоторые совсем пьяны, опираются друг на друга и что-то весело и громко обсуждают.

Все неловкие в своем юношеском образе. Напоминающие оленят с длинными, худощавыми ножками.

– Давай туда, – махнув рукой куда-то в сторону, громко сказал один, хотя сам едва держался на ногах.

– Не, – так же громко и невнятно сказал другой, – там дверь на крышу запирается.

Только сейчас Вениамин заметил, что у них было с собой два светлых пакета с супермаркета, через тонкий материал которых проглядывались бутылки, наверняка, пива.

Когда он был так же юн у них тоже не было денег ходить по барам, от того они покупали в магазинах бутылки самого дешевого и пили в общежитие. Иногда шли в какие-то дворы, к лавочкам, в подъезды и бывало, но редко, на крыши. Сейчас тяжело найти многоэтажный дом на котором не заперта дверь на крышу.

Вспомнился старый школьный друг. Когда им исполнилось по пятнадцать, они часто выпивали у него в квартире. У него был только отец и тот часто пропадал на ночных сменах в больнице. Наверняка, все прекрасно знал, но умело закрывал глаза, позволяя детишкам почувствовать себя взрослыми.

Мальчишки прошли мимо, даже не обратив на него внимания. Те от холодного ветра не трезвели, а вот Вениамин себя чувствовал до обидного трезвым. Как будто не пил вовсе.

Телефон завибрировал в кармане и Вениамин достал его. Экран засветился, а после потух. Мужчина попытался включить тот, но ничего не вышло.

Впрочем, это не имело значения.

Магдалина никогда не звонила ему, когда он встречался с друзьями. В пятницу вечером коллеги и даже начальник ни за что не позвонит. Он, как и они для него, существуют только в будние дни с восьми утра до шести вечера.

А после исчезают. Как будто он находится в какой-то игре и все эти коллеги, все эти люди с высотки, лишь декорация, которая растворяется в воздухе, как только пропадает наблюдатель.

После университета у него не появилось новых друзей. А те, что остались звонили как будто по какому-то расписанию. Никто ни за что не позвонит поздним вечером. Как будто с возрастом в дружбе появляются четко прописанные правила.

Или как будто сама дружба пропадает и вы общаетесь, встречаетесь ибо вы же взрослые, состоятельные люди. И у всех таких людей друзья обязаны быть.

Вениамин остановился на середине моста, опершись об поручень, вглядываясь в черные воды реки. Он глубоко вдохнул.

Кончики пальцев замерзли из-за холодного ветра и покалывали.

Ветер, казалось, заставлял вспоминать давно забытое. То, что было в прошлой жизни.

Он так невыносимо скучал за студенческими временами. Во время встреч, как сегодня, они вспоминали былое. Но, почему-то, было не принято вспоминать именно то, что волновало больше всего. Было не принято вспоминать то, что отдавало колющей и тянущей болью в сердце.

Вспоминали, как они веселились с девушками, как напивались, пробовали наркотики.

Но Олег ни разу не вспомнил, как они вдвоем лежали на кровати, глядя в потолок. Они растянулись задевая друг друга непропорционально длинными конечностями. Это была глубокая ночь или же ранее утро. Примерно, как сейчас.

За окном стояла тишина, как будто весь город спал. В комнате был выключен свет, окно было полностью распахнуто, а на улице стояла поздняя осень. От холодного ветра кожа покрылась мурашками, но они как будто этого не замечали. Как и дрожи тела.

Они оба были слегка на подпитии и весь мир казался далеким, каким-то совершенно другим, сюрреалистичным.

Они говорили не громко, как будто боялись разбить атмосферу громкими голосами. И это был единственный раз в жизни Вениамина, когда он был полностью честен с чем-то. Когда его душа была на распашку и все его чувства и волнения выливались словами.

Боль и страхи. Они признавались в этом друг другу. Теперь они не позволяли этого себе. Теперь, по негласным правилам, вы не признаетесь в слабостях. Жалуетесь на начальника, жену и детей, обсуждаете футбол и другие виды спорта, которым ни разу в жизни не занимались. Но не говорите, что не видите смысла в жизни, что она пугает.

Вениамин пропустил пряди волос через пальцы, убирая их с лица.

Купить машину, чтобы ездить на работу, а ездить на работу, чтобы отдавать кредит за машину.

В понедельник ждать пятницы, потому что выходные, а в выходные ждать понедельника, потому что провести полных два дня с женой невыносимо. Ты сидишь перед телевизором, потому что, казалось бы отвык от дней, когда не нужно спешить к бумажкам, документам и каким-то файлам на стареньком компьютере.

Весь год ждать лета, потому что там месяц отпуска. А потом рассказывать коллегам, как потрясающе ты отдохнул на море.

Похвастаться друзьям, показать фотографии.

И какой в этом смысл?

– Эй, сынок, все нормально? Ты чего здесь стоишь?

Вениамин дернулся, оборачиваясь. Рядом стоял полицейский. Он был в теплой дубленке и с красным носом. Ему, наверное, было не меньше шестидесяти. Черты лица были искажены добрым нравом, а глаза светились верой в человечество, которую он умудрился сохранить до таких лет.

– Да, нормально, – ответил мужчина, – просто не особо хочется возвращаться домой.

Полицейский, тот напоминал доброго дедулю, понимающе улыбнулся, подходя ближе.

– Никто не ждет? – он поправил дубинку на поясе.

Вениамин хмыкнул, не зная, что ответить. Жена дома, но ждет ли? И не скажешь сразу.

– Больше нет, чем да, – после, казалось, бесконечно длинной паузы, сказал Вениамин, опять поворачиваясь к реке лицом.

– Это как? – непонимающе нахмурившись, спросил полицейский.

Вениамин хмыкнул, дернув плечами. Как будто пытался пожать ними.

– Меня вот, уже не ждет моя старушка, – вздохнул мужчина, – а когда жива была, пусть земля ей будет пухом, ждала с каждого моего дежурства. И я летел, как влюбленный подросток, – опять наступила долгая пауза, а полицейский опять тяжело вздохнул, – но ничего, ничего. Теперь она меня на небесах ждет.

Вениамин хмыкнул, не желая навязывать мужчине свое мнение, что никто его там не ждет. Вот умер человек и все. Прах прахом и ни души, ни памяти, ни сознания. Одна жизнь, какие-то жалкие шестьдесят лет, в среднем.

– Ты бы не стоял здесь, – отходя, сказал служащий закона, – не хорошее здесь место. Тьху, не хорошее. Частенько ребятишек вылавливаем с реки этой.

– Прыгают, что-ли? – хмуро поинтересовался Вениамин.

– А как же? Дурачье. У самих ещё молоко на губах не обсохло, а они решают, что жить не хотят, вот и летят птичками.

– Я пойду тогда, – мужчина отошел от поручня, бросив взгляд на небо усеянное созвездиями, – жена дома.

– Ну вот и правильно, – довольно сказал полоцкий, поправив фуражку, – чего тогда сказал, что никто не ждет? Беги, не давай скучать ей.