Эгрегор

Мать склоняется над ребёнком. Это девочка, лет пяти. Её глаза плотно сомкнуты, словно юная дева увидела что-то очень страшное во сне и сейчас пыталась вычеркнуть это из своей памяти.

Женщина взяла её на руки и прижала к груди, принялась мерно покачивать. Я слышал как она отчаянно проговаривала имя девочки, наивно полагая её разбудить. Но дитя не открывает глаза. Она находится в плену сна, ещё более глубокого, чем мог бы быть в реальности.

Я склонился над женщиной. Хатун, кажется это имя она произносила, когда пыталась разбудить девочку, не размыкает глаз. Дыхание сбивчивое. Я буквально чувствую, как бешено стучит её сердце в груди, мягким саваном прильнувшей хизии, обвалакивает меня.

Страх. Столь юное существо источало наиболее насыщенные живительной энергией эмоции. Чистые, словно родник. С годами качество хизии у оболочек ухудшалось и чаще всего эгрегоры провоцировали их на больший объём испытываемых чувств, в ущерб чистоте. Но девочка ещё не была испорчена временем.

Кто-то вмешался в её сны. Дух. Я видел лёгкий отпечаток воздействия, что оставил след на её аниме. Из-под прикрытых век струились две тонкие струйки дыма, невидимые для глаз оболочек. В комнате запахло мешковиной и землёй. Но это в Завесе. Конечно, оболочки это не почувствовали.

Масочник. Это его рук дело. Мой недавний противник ещё не набрал сил в Проявленном мире, только пробовал на вкус детский страх, как слепой щенок, пробует на вкус молоко матери.

Для того, чтобы дух получил хотя бы малейший контроль над оболочкой, должно было что-то произойти. Какое-то событие, открывшее путь масочнику в разум столь юной девочки.

Я оглядел комнату в поисках чего-то необычного, инородного для Проявленного мира.

На непритязательный взгляд, всё соответствовало норме. В доме не было предметов, к которым мог прицепиться дух. В комнате лежат игрушки из соломы и тряпья в виде фигурок людей – излюбленные обиталища мелких духов. Но сами духи поселившиеся в них настолько слабы, что не достойны внимания.

Феи слезли со своей качели-черпака на пол и сейчас уставились на нарушившего спокойствие в доме ребёнка. Они чувствовали как и я присутствие чар другого духа и было видно, это их пугало.

Пустотный паук напротив, покинул свой угол, и перебежал на купол жилища. Зацепившись на одну из балок, дальний родственник насекомого из Проявленного мира, начал медленно спускаться на тоненькой паутине вниз.

Не найдя ничего странного, я решил вновь обратиться к ребёнку.

Без изменений. Мать качает дитя, напевая ей песню. Из тонких от горя глаз, текут два ручейка слёз, падая на лицо спящей девочки.

Я перевёл своё зрение в колдовской спектр. Грани комнаты теперь ели очерчены, всё помещение в синем полумраке. Тела оболочек также размыты, но зато видна их анима. У некоторых, она горит словно маленькое солнце, у иных же она чёрная словно уголь.

Отличается и аура, что расходится кругом над фигурой людей. У девочки она радужная, присутствуют практически только светлые цвета. Но есть и тёмный налёт. Это ставит меня в тупик, ведь дети оболочек редко когда встречаются с такой аурой. Для них нетипичны тёмно-серые, коричневые или тем более чёрные тона.

Но здесь именно чёрный кусок ауры.

Я сосредотачиваюсь на нём. И спустя секунды моё сознание проваливается в воспоминания девочки.

Вокруг темнота, такая, что не видно даже руки перед собой. В промозглом от осени воздухе пахнет листьями и землёй.

Я не один. Не одна. Сейчас я – это Хатун, несколькими неделями ранее. Кто-то есть рядом. Я слышу дыхания нескольких людей, что прячутся вместе со мной. Это мои друзья, примерно равного со мной возраста. Мы покинули свои юрты, когда взрослые легли спать, чтобы уйти подальше в лес. Потом бежали в его глубь, чтобы спрятаться под спасительной тенью деревьев.

Я вспоминаю, зачем мы здесь. У одного мальчика из моих друзей, минувшей зимой умерла сестра. Она простудилась и долго болела. Бедняжке было лишь три зимы от роду. Мы здесь, для того чтобы вызвать её дух.

Койчы, мой одногодка, мальчик, к которому я испытываю симпатию, деловито высекает искры из огнива, стараясь зажечь сухие ветки, набранные нами где-то неподалёку. Едва огонь их подпаливает, как ребята достают из складок одежды, принесённые из дома вещи,

Игрушки погибшей, её старый заячий полушубок, в котором отходили сначала старшие сёстры, а потом он достался ей. Свечи из вощины, которые Койчы расставляет в каком-то хаотичном порядке на земле перед собой, будто отмечает углы неведомой пентаграммы. Потом церемониально зажигает одну свечу от другой, потом ещё и ещё.

Моя истинная личина – эгрегора, видит, что мальчик весьма горд собой. Он мечтает стать камом. Весьма похвальное желание. Глупцы хотят быть вождями. Умные повелевают не людьми, а их анимой.

Уверенные движения мальчика завораживали Хатун, меня лишь забавляли. Если бы он знал, с чем имеет дело, то бежал бы в темноту леса к своим родителям, под кажущийся спасительным купол юрты.

Тепло костра согревает, когда мы садимся вокруг него. Кто-то из детей зевает, намеренно громко, чтобы сбить своё психологическое напряжение. В полной тишине тёмного леса, этот звук пугает ещё больше… Хотя куда уже больше. От осознания того, что мы задумали, по спине пробегает холодок.

Койчы что-то говорит приободряющее. Но мне не хочется говорить. Слова застыли в горле, словно превратившись в камень. Где-то внутри бьётся словно попавшая в клетку птица мысль. Это неправильно! Нельзя вмешиваться в дела мёртвых!

Тем временем наш кам из вещей сложенных на земле, достал любимую игрушку Аны. На вид обычный человечек из соломы, обтянутой каким-то тряпьём.

Эта фигурка. Это Масочник! Сомнений быть не может. Та же голова, обтянутая старой мешковиной. Глаза, горящие жёлтым пламенем в этом варианте заменяют того же цвета камушки. Но это он, это точно!

Откуда отсталому племени в самом сердце захолустья, знать, как выглядит опасный для их жизни дух из Пустоты? Неужели маленький мешок с ножками смог как-то воздействовать на оболочек, чтобы они создали его образ в своём мире? Поразительно! Такими тонкими манипуляциями обладали только эгрегоры!