Страница 3 из 24
«Жестянка», не обращая внимания на пули, устроился на одном колене и снова дал очередь из гранатомёта по окнам. В следующий миг он грохнулся на землю, а бойца, который оказался рядом, разорвало так, что рука отлетела в одну сторону, а от головы вообще ничего не осталось. У противника имелся то ли пулемёт крупного калибра, то ли малокалиберная пушка, и мы были бессильны.
Впереди – воронка. Я поднялся и, согнувшись в три погибели, бросился к ней, чтобы укрыться от вездесущих пуль. Почти добрался. Вдруг – удар в грудь и пронзительная боль в плече. Дыхание перехватило, я шлёпнулся на землю и скатился вниз, в лужу на дне. Посмотрел на рукав куртки, обнаружил небольшое отверстие. Попали гады. Ещё две пули засели в пластинах бронежилета.
Отчаянно матерясь, подполз ефрейтор и тоже забрался в воронку – та была большой, и места на двоих тут хватало.
– Ранен? – спросил он.
– Ранен, – ответил я. – Писец. Отвоевался, кажется.
Серёга высунулся из воронки и принялся стрелять куда-то из автомата. Я хотел присоединиться к данному действу, попытался пошевелить рукой, но каждое движение сопровождалось адской болью. Лейтенант на связь, понятное дело, не выходил – он валялся неподалёку и больше не мог нас подгонять. С отделением вообще непонятно, но кажется, всех положили. Устроившись поудобнее, я стал ждать своей участи.
Опять тесная железная коробка куда-то везла меня. Я сидел между двумя бойцами. Спустя полчаса пребывания в аду нас всё же вытащили из-под пуль, и теперь я направлялся в лазарет вместе с другими ранеными. Рука превратилась в сплошной болевой ком, боль не давала ни на чём сосредоточиться. Усугубляли положение озноб и дикая головная боль. Да ещё и эта тряска... На каждой кочке я сжимал зубы, чтобы не закричать.
В воздухе стоял металлический запах, пол был заляпан грязью и кровью. Моё внимание приковал к себе кусочек мяса, который валялся под ногами. Я почему-то никак не мог оторвать от него взгляда. Даже стал задаваться вопросами: «Откуда отвалился кусок?» и «Выжил ли тот, кому он принадлежал?» Вроде бы кусок небольшой, но ведь просто так без видимых причин куски мяса от людей не отваливаются. Значит, не всё так просто.
По одну сторону от меня сидел боец с перебинтованной головой, на грязных бинтах расплылось бордовое пятно, по другую – солдат с перевязанной стопой. Первый находился в прострации, смотрел в пол, хотя кусок мяса его, кажется, не интересовал. Второй – весельчак, ещё при погрузке балагурил. Эти парни были не из моего отделения, видел их впервые. А вот, что случилось с моим отделением, сколько ребят выжило, я пока не знал. Знал только про Серёгу: он продержался до прихода подкрепления, отстреливаясь из воронки.
Я столько времени готовился к участию в этой дурацкой войне, а теперь всё позади. Я ехал домой. Осознал это лишь когда оказался в вонючей железной коробке, что везла нас прочь от линии фронта. Моя война закончилась. Дальше – госпиталь, а потом – дом, поскольку срок службы к тому времени уже завершится. Поверить не мог своему счастью. Неужели очнусь, наконец, от этого ужасного сна, коим стало для меня пребывание в Волыни, и вернусь к нормальной жизни? И зачем, спрашивается, приезжал?
Теперь главное, чтобы от боли не скопытиться и чтобы руку не отрезали, а то болит так, что кажется, и руки уже никакой нет. Время от времени я всё же отвлекался от куска мяса на полу и смотрел на руку, чтобы убедиться, что та всё ещё при мне.
– Домой поедем, – крикнул сквозь рёв мотора солдат с перебинтованной стопой. – Всё, на хер, отвоевались. Ещё и медаль, поди, дадут. Круто, да? Ты с какой роты? Сержант, да?
Я взглянул на него, но ответить ничего не смог: от боли в голове путались мысли. Внутренняя концентрация помогала блокировать боль, но лишь ненадолго. Иногда получалось, но потом она возвращалась с новой силой. А солдат с перебинтованной стопой сидел и ухмылялся.
Удар был внезапен. Машину тряхнуло, меня швырнуло в стену напротив, и я больно приложился головой о переборку. Почему-то всё оказалось в дыму. За спиной кто-то завопил.
Подбили – это было очевидно, а ещё очевиднее было то, что надо выбираться наружу. Сжимая зубы от боли, потянулся здоровой рукой к задней двери. Мешал солдат с перебинтованной головой. Он еле шевелился. Я нащупал механизм запирания, стал дёргать рычаг, но тот не поддавался. Машина горела. Было жарко, глаза слезились от дыма, кто-то орал, а я не оставлял попыток отпереть люк.
Дверь с грохотом опустилась, я вывалился из задымлённого салона, кашляя и ловя ртом свежий воздух.
Но тут оказалось не лучше. Повсюду стреляли. Взрывались снаряды. Они шуршали в небе и падали, вздымая клочья земли. Ехавший за нами броневик тоже дымился. Людей по близости не было.
Попали в засаду? Где противник? Откуда стреляют? Ничего не понятно. По одну сторону дороги высилась многоэтажка с обвалившимися верхними этажами, по другую – разрушенный кирпичный забор.
Надо куда-то бежать, прятаться, ведь оружия с собой нет. Я вытащил бойца с перебинтованной головой – он всё ещё был жив. Закинул его руку на плечо и поволок к забору, поскольку выстрелы грохотали со стороны многоэтажки. Вдруг раненый обмяк и упал, я завалился на него. Парня подстрелили. Я вскочил и бросился за горящую машину, прячась от пуль, а потом побежал к пролому в заборе.
Что-то зашипело над головой, удар, боль, меня отбросило в сторону.
Я не помнил, как пришёл в себя и как очутился в большом пустом помещении. Рука ещё болела. А если так, значит, я до сих пор жив. Заблудился только, пока бродил по коридорам и цехам. Куда идти, не знал, но куда-то шёл, желая выбраться из-под обстрела.
Вот только вокруг было тихо, и это казалось странным. Когда закончился бой?
Очередной цех, заставленный станками, в стене напротив – брешь, из которой струится свет. Я направился к бреши, надеясь покинуть здание. А когда вышел наружу, то оказался в непонятной местности, сильно отличающейся от той, которую привык видеть последние два месяца.