Песнь Велиала

Драгомиров хотел что-то ответить, но Берсерк его опередил:

– Запомни навсегда. Как бы ни были сладки соблазны Дьявола, все они – ложь и обман. Мне очень жаль тебя. Но твоя жена пребывает в Царствии Божием, и ей куда лучше, чем нам с тобой.

– Разве от этого легче? К тому же, откуда мы можем знать?

– Знают те, кто верят, – объяснил Тамплиер. – Но, если есть Тьма, есть и Свет. Если есть демоны, есть и ангелы. А демонов я видел. Их может увидеть каждый.

– Знаешь, Вячеслав, – совсем другим голосом сказал Драгомиров. – Иногда ты меня пугаешь. Если на чистоту, то лично у меня многое не сходится, – впервые в своей карьере Марк позволил себе сказать подобное пациенту. – Если бы не твои кататонусы и припадки, то я бы счел тебя симулянтом, хотя и очень талантливым.

– Признаться, я ошибся в тебе, – ответил Берсерк. – Ты способен слышать правду, страшную правду. Но не готов. Я могу это чувствовать. Когда ты будешь способен принять истину, я тебе все расскажу, и, может быть, ты мне и поможешь. До того, я полагаю, нет смысла в наших беседах. Так что, до встречи, Марк. Да, и не забудь перевести меня на общий режим.

Так ошарашено Марк не чувствовал себя уже очень давно. Выходя в коридор, он с прискорбием чувствовал мерзкое осознание того, что вовсе не он владеет ситуацией, что вовсе не он анализирует собеседника, что вовсе не он ведет счет. Остаток дня прошел неблаготворно и безрезультатно. Собраться с мыслями Марк не мог, анализировать пациентов тоже, а только думал о разговоре с Вячеславом Гудаловым по прозвищу Берсерк.

Черная Ауди мягко катила по мокрому асфальту, отражая зеркально-черным кузовом огни дороги. Призрачные фары вперяли свой белый свет в густую даль, туда, где в их свете искрилась пелена дождя. Дождь окутывал плывущую сквозь его плоть машину и огибался впереди бесконечным черным колодцем с серебристыми стенами. Пустые желтые глаза дорожных фонарей сеяли вокруг призрачный дымчатый свет. А где-то впереди мерцали загадочные и нестойкие, как лунный свет над черной гладью воды, огни огромного древнего города. Огни эти, словно светильники пляшущих эльфов, рдели в неизмеримой дали, огибали машину и в конце своего хоровода оставались далеко позади, отражаясь лишь мельком в зеркалах заднего вида… Тысячеглазый город дремал, окутанный черным плащом владыки ночи и сморенный вековой суетой.

На часах Драгомирова был ровно час ночи, и радио вечным бодрым голосом вещало прогноз погоды. Марк был на полпути к дому. Как всегда, он возвращался из клиники далеко за полночь. И «непочатый край работы» был виною этому только с его слов. Белки его глаз давно приобрели мутновато-розоватый оттенок и часто слезились от неосознаваемого желания их закрыть. Но делал Марк это редко и очень боялся это делать. Ибо, закрыв глаза, он сразу видел сны… А во снах его непременно была она, та, которая была для него всем, та, которую теперь ему было не вернуть… А потому Марк редко и мало спал, удаляя вязкую усталость таблетками и сиропом кофеина, чаем и некоторыми препаратами против сна. Там, за его спиной, оставалась работа, бурлящая круговоротом проблем и решений, трудностей и сотнями поломанных, но не всегда безнадежных человеческих судеб. А впереди был его дом. Его просторная и от того еще более пустая квартира, где его никто не ждал, где он не был нужен никому, лишь потому, что никого не было. Там была его кухня, пустая и мертвая, ибо там он никогда теперь не ел. Там были просторные, богатые комнаты, молчащие под слоем пыли. Там была его спальня с помутневшим огромным зеркалом и холодной, и такой неизмеримо огромной кроватью. Спальня была, пожалуй, единственной комнатой, где Марк, хоть отнюдь и нечасто, но обитал.

«Кто он? – думал Драгомиров, вперяя туманный взгляд в колодец дождя впереди. – Откуда он узнал про мое заклинание Астарота? И правда, если бы ему Коля все и рассказал, то про Астарота он не знал. И печать вряд ли бы он Гудалову описал. А самое главное – зачем ему это делать? Нет, не могло этого быть. Неужели, Гудалов и правда телепат? И что с того? Это же не исключает его прогредиентной шизофрении. Напротив, такие пациенты часто проявляют нестандартные и даже паранормальные способности. А что, если все наоборот? Если все так, как говорят больные… Нет, это бред. Просто поспать надо. Надо, а? Врач, а такое несу».

Марк отрешился на несколько секунд, и вдруг что-то гибкое и сильное, как змея, заползло в его душу. Это нечто, таинственное и молчаливое, но непоколебимое в своем сомнении, крепко обвило его сердце. Какая-то странная коварная тень засела в Драгомирове и теперь ни за что не желала оставить того.

«Я знаю, что я ничего не знаю, – повторил Марк про себя знаменитое высказывание Сократа. – Что-то скрытое, что-то могущественное, что-то сакральное все же было скрыто в словах этого «Черного Всадника». Я столько лет с шизофренией работаю. А, главное, насквозь ведь вижу всех своих больных. А этот – что черная дыра. А, может, и вправду он – дверь в царство правды? Может, он о ней что-то знает или узнать сможет? – глаза доктора тускло блеснули давно потухшим огоньком счастья и надежды. И сразу погасли. – Бред, конечно. Он просто болен. Да, надо с новыми силами фармакотерапию к нему применять…»

Светофор зарделся алым огоньком, и черная Ауди остановилась, не доехав и до стоп-линии. Последний большой перекресток на пути в пустой темный дом. Всего-то осталось… Блестящая гладь дороги уходила налево и терялась там в зыбкой, но до боли знакомой дали. Эту дорогу Марк знал, этой дорогой он ходил. Ходил слишком часто, как думалось ему самому. На ней был мокрый асфальт, и фонари с жужжащими лампами, и серые стены камня домов, и слепые глазницы спящих окон. А за спиной оставалась другая дорога. Дорога, на которой не было ни асфальта, ни фонарей, ни окон. Дорога, на которой была лишь тяжелая глыба мрака, и дыра дождя сквозь нее, и зыбкая и страшная круговерть пустоты.

Желтый огонек поворотника мерно мигал, ожидая зеленого света. Но стоило моргнуть перекрестному светофору, как демонический рев и визг разорвал тревожную тишь. Словно раненый пес, взвыв, Ауди мощно рванула с места, юзом развернувшись почти по собственному радиусу. Тонкий слой воды вскипел под колесами, и Марк, не по обыкновению своему, бешено полетел назад в дом скорби.

Ночной дежурный санитар в негодовании даже привстал со своего стула, отложив в сторону журнал «Вокруг света», когда доктор Драгомиров, не снимая своего легкого пальто, с ходу стал отпирать дверь палаты Гудалова. Когда Марк резко вошел в темную палату, гулко закрыв за собой дверь, темный силуэт у окна даже не повернулся к нему.

– Теперь я готов, – нарочито спокойно произнес Марк. – Сейчас, или никогда. Я стою на перекрестке. Расскажи мне правду об этом мире, чтобы я решил, по какой стезе мне идти.

– Если я расскажу тебе все, то выбора у тебя не останется, – предостерег Тамплиер глухо и неспешно, не поворачиваясь к доктору. – Ты будешь обречен на один только путь. А поэтому рассказать все я смогу тебе лишь тогда, когда почувствую в тебе уверенность.

Молчание повисло в воздухе и затянулось на бесконечные секунд двадцать. Марк ничего не мог сказать, вовсе не находя слов.

– Нет, я не думаю, что это уловка врача, не волнуйся, – внезапно, словно из пустоты, ответил Тамплиер. – Я чувствую, ты искренен.

– Ты действительно читаешь мысли… – прошептал Драгомиров.

– Не от рождения, – возразил Берсерк, все еще не поворачиваясь к Марку. – Совсем немного, лишь те, которые на самом виду и лишь у тех, кто не умеет этому сопротивляться.

Внезапно лампа под потолком палаты зажглась – видимо, дежурный все же додумался, что нужно включить свет.

– Так гораздо лучше, не так ли? – сказал Берсерк, обернувшись к Марку. – Подойди к окну, я что-то тебе покажу, – тот послушался. – Вглядись в ночь, проникни в нее. Что ты видишь?

Драгомиров прислонился к стеклу и стал пронзать улицу своим взглядом. Черная дыра, серебрёная дымкой дождя, зияла за окном. Бессильные лампады фонарей дрожали под тяжестью глыбы мрака, уходившей столпом своим в черное небо. Маслянистая ночь словно текла по улицам, скапливаясь омутами в пустых зияниях дворов.