Иллюзия

– Угомонитесь! – Литераторша прибегла к успокоительному крику, вкрадчиво спросила: – Почему?

– Начал читать, чувствую, ерунда полная, а я… не переписчик глупостей.

Тихое негодование учащихся вылилось в гулкое порицание. Учительница угукнула по-совиному. По движению авторучки Забаровский догадался – вывела роскошного «лебедя».

– К следующему уроку законспектируйте ответ Брюсова на статью Ленина. – Зоя Федоровна закончила с каллиграфией. – Кто не законспектировал Ленина – сделайте одолжение.

Последние слова адресовались исключительно Руслану, юноша хотел возразить, но оглушительный звонок возвестил конец мучениям. Школьникам мгновенно стало глубоко «все равно» на причуды одноклассника. Подскочили, устремились на свободу, точно дикие кабаны. Только Варивада, на правах старосты, сделала замечание провинившемуся:

– Что за шутки за неделю до экзаменов? Хочешь себе жизнь испортить?

– Мамочка моя, ты сегодня такая заботливая. – С Руслана, как с гуся пот.

– Я не понимаю, почему ты так себя ведешь? – Галина закрыла глаза на ерничанье. – Ладно, себя не жалко, пожалей хотя бы Оксану. Двойка в конце года! Как исправлять будешь?

– Да не буду исправлять, успокойся. Вопрос яйца не стоит.

– Все с тобой ясно. – С родительской укоризной глядела староста. – Глеб, хоть ты повлияй на товарища.

Обращение к Малышеву изначально обрекалось на провал, Варивада знала, но прибегла. Друг отвел глаза и пожал плечами. Бросив презрительный взгляд на Забаровского, Галина удалилась.

Когда приятели спустились на первый этаж, Глеб все-таки предпринял попытку:

– В самом деле, что на тебя нашло? Переписал бы и забыл. Хочешь, возьми мой конспект.

– Не в этом дело. – Руслан распахнул входную дверь. – Просто начал читать и понял – не смогу.

Разгоревшееся солнце ослепило. Ребята зажмурились и долго щурились, привыкая после долгого сидения в мрачных классах. По небосклону слонялись кучерявые облака, медленно подкрадываясь к светилу.

Спустившись с крыльца, друзья ступили на потрескавшийся асфальт со стершейся разметкой под «линейки». Прямо по курсу белел забор пивзавода, директору школы стоило больших усилий добиться розлива пенистого за углом, подальше от глаз учеников. По левую руку от питейного производителя тянулся кованый забор местечкового стадиона «Локомотив», заканчивающийся Домом Культуры у высотки Забаровского. В ДК имени Горького работала библиотека и крохотный кинозал.

Повернув налево, старшеклассники с ленцой зашагали домой.

– Я к дедушке Ленину раньше хорошо относился, – скорее перед собой, нежели перед приятелем оправдывался Забаровский, – несмотря на все «помои», вылитые в последнее время. Но почитал и удивился, как он мог завладеть умами людей, когда пишет такую ахинею? Ты знаешь, я по одной, двум страницам определяю стоящая «вещь» или чепуха.

Пересекли пыльный переулок, забывший мягкость протекторов. Прошли мимо булочной, примостившейся на углу, втянули ароматы свежеотпекаренных кексов, пшеничного хлеба. Ступили на дорожку вдоль длинной пятиэтажки. Справа от тропинки разросся луг сочной травы – место выгула собак для ленивых. Активные собаководы пересекали лужок, тротуар, дорогу и ныряли с питомцами в одну из многочисленных дыр стадионного забора.

– Сейчас читать нечего. – Руслан вздохнул за всю литературу. – Одна чернуха, порнуха, боевики, детективы, фантастика. С первой страницы тошнит: от сюжета, неумелости авторов, косности языка, издательской безграмотности, пропускающей даже орфографические ошибки. Одно утешение – классика. Откроешь Гоголя, Достоевского, Толстого – душа радуется. А ведь, сколько лет прошло. Сейчас, по идее, должны писать лучше, намного лучше.

– Да уж, – поддержал вздохом Малышев, – помню, как проходили Достоевского, и мне выпало читать за весь класс «Преступление и наказание», делать доклад. Я тебя тогда уговаривал прочесть пару страничек, а ты отнекивался.

Забаровский улыбнулся.

– А потом не оторвать было. – Глеб мягко подтолкнул друга плечом. – Даже в футбол не выходили неделю – все читал.

Парни прошли заброшенный пристрой с вывеской «Бюро выездных фотографов». За углом в жилом доме расположился ликероводочный магазинчик. Пересекли улицу и остановились у десятиэтажки Забаровского.

– Ну что, обедаем, делаем уроки и часов в пять встречаемся на стадионе? – полупредложил, полуутвердил Руслан.

– Может, сегодня отменим? Надо к экзаменам готовиться.

– Футбол отменить нельзя! Жду в пять, таблицу возьму, с тебя мяч.

Малышев устало побрел домой, а приятель, быстренько взбежав по крылечным ступенькам, набрал код домофона. Железная дверь открылась с трудом – упирался тягучий доводчик. Юноша бочком протиснулся внутрь. Из лифтерной пахнуло чесноком – дежурил древний дедок, пенсии и зарплаты хватало лишь на водку и природное лекарство. Туфли в мелкую дырочку со свистом промяли серую плитку, перепрыгнули через три ступеньки, прошлись вдоль почтовых ящиков. Забаровский замер перед темно-синими дверьми лифта, вскоре скрипучая «телега» доставила подростка на седьмой этаж.

Дышащая обувь выскользнула из кабины и свернула направо. Зеленые стены, нацарапанная надпись «Саша+Маша=сердечко, пробитое стрелой». Серая дверь из ДВП. Крыло на три квартиры. Справа металлическая дверь, обитая черным дерматином. Туфли шаркнули о половик, оставив полоски грязи. Ключ сделал пару оборотов. Руслан прошмыгнул в квартиру. Обувь успокоились в углу.

В нос ударил старческий запах вперемежку с капустной духотой. Из распахнутых окон неслись звуки городской весны: гул разгоняющихся автомобилей, щебетанье птиц, мерное гудение заводов. Прихожая оделась в розовые обои, заканчивающиеся на белом потолке. Нитевидная люстра. Красный палас. Школьный пакет упал меж тумбочек трельяжа. Слева – туалет и ванная. По прямой расходились две комнаты: левее – бабушкина спальня, правее – зал. Из кухни за трельяжем высунулось старушечье лицо.

Баба Нюра, женщина под семьдесят, росточком ниже внучатой груди, показалась в проеме бочкообразным туловищем. Пепел волос затянулся в тугой пучок на затылке. Испещренный морщинами лоб. Печальные глаза, видевшие ужасы гитлеровской оккупации, словно отказывались смотреть на мир, прячась в щель седых бровей и желваков. Нос торчком громко посапывал, особенно во сне, подменяя храп. Беззубый рот облюбовала вставная челюсть, издающая свистящие звуки. Сегодня бабушка облачилась в синее платье, подаренное дочкой десять лет назад. Пришел черед. Более новые, получаемые ежегодно ко Дню рождения, пылились в шкафу. Поверх платья повис цветастый передник. Всю жизнь бабуля прожила в пригороде Брянска – Большое Полпино, в просторечье – Полпинка. На старости лет переехала к дочери – городу понадобилась земля для расширения.

– Прийшов? – просвистела вставная челюсть. – Я как раз щец наварила, попробуй – уку-усные!

– Ба! Дай хоть раздеться. – Недовольство юности заботливой старостью частенько прорывало плотину терпения. Внуку шел восемнадцатый, а бабуля сюсюкалась, словно с грудничком.

– Раздевайся, раздевайся. – Старушка поняла настроение школьника, тотчас скрылась на кухне.

Забаровский прошел в зал, повесил одежду на спинку стула рядом со столом, прижавшимся к балконному окну. Вдоль стены, покрытой черными разводами плесени, растянулась коричневая «стенка» с платяными шкафами и стеклянным под хрусталь. У стены, смежной со спальней, расставились два кресла темно-серой расцветки и телевизор на тумбочке, подпирающей балконную дверь. Над креслами круглился циферблат. У кухонной стены расположился темно-желтый диван, раскладываемый для сна и собираемый для приема гостей. Наступая на «стенку» и кресла разлегся узорчатый, теряющий привлекательность ковер. На белом потолке висела громоздкая люстра в виде подсвечников. Уголок светло-коричневых обоев отошел от плесени. На столе и подоконнике вповалку лежали учебники, тетради, книжки по авиации, «Бесы» Достоевского.

Руслан надел вельветовую кофту, закатал рукава, влез в старое трико со следами краски. Деревянный амулет барашка на черной нитке сунул за пазуху. Капустный аромат поманил на кухню. Внучок присел на бордовую табуретку с белыми ножками. На расшатанном столе дымилась тарелка первого. Баба Нюра ворковала у газовой плиты, погромыхивая кастрюлями.