Иллюзия

Андрей Кадацкий

Иллюзия

Пролог

Папа

1094 год, апрель. Констанца, Швабия.

В скукоженном зале кафедрального собора тускло мерцали свечи, едва справляясь с мраком и мрачностью помещения. На старом полу зияли дыры, оврагами разрастались трещины. Аркой нависал давящий потолок, подпираемый массивной колонной. Стрельчатые окна, больше похожие на бойницы укрепленного замка, днем практически не пропускали солнечный свет, ночью полностью поглощали свечение Луны. По бокам расположились статуэтки святых, распятие Христа. На возвышении, упираясь в стену, стояли дубовые трибуны с искусными изразцами по библейским притчам. Под сводом, расписанным фресками, повисла глухая ночь.

Римский папа Урбан II в одиночестве сидел в первом ряду каменного пояса скамей. Облака седых волос полумесяцем обрамляли лысину, протянувшуюся ото лба до макушки. Седина растянулась в курчавую бороду, сросшуюся с густыми усами, прикрыв всеслышащие уши. Лобные морщины давили на вихрящиеся брови. Всевидящие очи слегка выкатились из глазниц во вселенской скорби за судьбы верующих, в ужасе от беззакония, творимого людьми. Черты лица довершал орлиный нос и выпяченная нижняя губа, привыкшая к постоянному ораторству, верхняя скрылась в густоте усов. Тело понтифика куталось в бесформенную сутану, расшитую равносторонними крестами, прихваченную белоснежным поясом.

Умудренный годами служения взгляд старца с интересом рассматривал трещину серого пола. В гигантской по насекомым меркам расселине сновали вечные труженики – муравьи. Подбирали соломинки, песчинки, мелкий сор, бодро взваливали на плечи, слаженно тащили в подземное царство. Все шло впрок и пригождалось, а церковь избавлялась от мельчайшего мусора, неподвластного грубым метлам послушников.

Папа по-доброму завидовал. Вот и мне бы так. Очистить Церковь от гнуса, разврата, взаимных козней, мелочных обид. Забыть навеки животную сущность священника-человека, жить в Боге, по святым заветам. Тогда, следуя примеру пастырей, и в миру люди станут чище. Невозможно следовать наставлениям чревоугодников, пьяниц, прелюбодеев, даже облаченных в рясы. Каленым железом необходимо выжечь тонзуры всем проворовавшимся, уличенным в блуде, клятвопреступникам!

Надо укрепить авторитет Священной Церкви, поставить на место зарвавшихся монархов, королям уже сам черт не брат, Бог – не указ. Только мы – проводники воли Господа на земле можем остановить монаршее бесчинство, положить конец мерзостному правлению венценосных иродов… Генрих, Генрих, что же ты творишь? Так поступать с родными и близкими, с собственной женой. Креста на тебе нет! Но Творец милосерд и терпелив, ждет твоего возвращения к праведности. Церковь должна спасти твою душу, источенную червями вседозволенности и распутства. Завтра начнем.

Сколько людей на свете Божьем ходит во тьме неведения. Тычутся, как слепые котята. Ищут, страждут и не находят пути истинного. Необходимо донести свет Веры в самые отдаленные уголки мира. Обратить, направить, поддержать. Только где взять таких помощников, преданных и терпеливых?

Муравей тщетно пытался в одиночку справиться с громоздкой щепкой, отколовшейся от трибуны. И снизу подлаживался, и волоком тащил. Выбивался из сил, но не бросал задуманного. Никто не спешил на помощь, никто не замечал отчаянно боровшегося собрата. Сородичи погрязли в других делах, казавшихся более важными и нужными.

Урбан с умилением смотрел на неотступного трудягу, решил подсобить, подтолкнуть щепку к трещине. Но в следующее мгновение на месте насекомого появилась монашеская сандалия, в раз покончившая с потугами бедняги.

Понтифик гневно вскинул глаза на пришельца, с головы до пят закутанного в мешковатую рясу. В следующее мгновение, капюшон откинулся назад, колени преклонились, монах припал к руке папы. В тусклом сиянии свечей апостолик разглядел гладкую тонзуру, взятую в кольцо черных кудрей, одутловатое лицо с оттопыренными ушами. Большие глаза из-под дугообразных бровей глядели подобострастно. Под прямым носом наметились усики, тонкие губы подрагивали, на подбородке пробивался пушок.

– Бог ты мой! Раньеро, – узнал Урбан. – Как всегда, тих и невесом.

– Ваше святейшество, прибыл епископ Ле Пюи, просит аудиенции.

– Зови, давно хотел лицезреть.

Монах поднялся, намереваясь тотчас исполнить приказ.

– Кстати, Раньеро, – задержал понтифик, – если станешь моим преемником, какое имя возьмешь?

– Что вы, викарий Христа, преемник князя апостолов, верховный первосвященник Вселенской Церкви, этого не может быть никогда. – Бьеда смиренно таращился.

– Плох тот монах, который не мечтает стать кардиналом. Или ты воспользуешься правом оставить собственное имя? Раньеро Первый? А что? Звучит!

– Если позволите, мне всегда очень нравилось – Пасхалий…

– Пасхалий Второй… тоже красиво. Ступай, зови епископа.

Монах поклонился и бесшумно засеменил к выходу. Папа смотрел вслед удаляющейся тени. Хитрец ты, брат, но на всякого мудреца довольно простоты. Жаждешь папского престола, льстивыми речами умасливаешь слух духовенства. Однако, не бывать этому! Хотя по закону и могут выбрать простого католика, но после моей смерти выберут кого-нибудь из высших.

Апостолик вернулся к муравьиной братии. Раздавленного борца, как и непокорную щепку, утащили собратья, теперь красные силачи убирали соринки, оставленные подошвой Бьеды.

Тяжелая поступь французского епископа громким эхом прокатилась по церковному безмолвию. Гул шагов нарастал, но Урбан никак не мог разглядеть идущего. Словно падший ангел из подземелья перед викарием Христа явился Адемар Монтейский. Мужчина средних лет, нормального роста с прямоугольным лицом и крепким лбом. Бровями, будто своды собора, прямым носом, карими глазами. Дымчатые усы перетекали в серо-коричневую бороду до груди. Черная сутана с фиолетовыми пуговицами волочилась по полу, скрывая ступни. Плечи прятала пелерина, епископская шапочка поддавливала непослушные волосы.

Ле Пюи приник губами к руке понтифика.

– Садись, Адемар. – Папа указал место слева.

Монтейский исполнил приказ, подобрав одежды.

Урбан с минуту разглядывал пришедшего. Держится на равных, без тени подобострастия, не Раньеро. Гордыня обуяла?

– Как дела в епархии?

– Все хорошо и спокойно. – Епископ поклонился, не стесняясь глядеть в глаза верховному правителю Святейшего Престола.

– Слухи о твоих способностях дошли до Вечного Города.

– Немудрено, все слухи ведут в Рим.

– Ты и, правда, способен видеть будущее?

– Подчас так же отчетливо, как вижу вас, отец.

– Не боишься обвинений в ереси?

– Пока не страшно, а вот в тринадцатом веке не на шутку бы испугался. – Ле Пюи усмехнулся.

– А что будет в тринадцатом веке? – Понтифик сверкнул любопытством.

– В тысяча двести пятнадцатом году будет учрежден особый церковный суд – Инквизиция. Еретиков обвинят в колдовстве, подвергнут жестоким пыткам, сжиганию на кострах.

– Интересно, очень интересно, кто же тогда будет Папой?

– Иннокентий Третий.

– Увы, проверить твое предсказание невозможно. Вряд ли Господь отмерил мне Мафусаилов век. Но чудные вещи говоришь… Как же мне испытать твой дар? – Викарий Христа задумался, почесывая бороду. – А вот, например, что будет завтра на Соборе?

– Завтра пред духовенством выступит Адельгейда, она же Евпраксия, дочь киевского князя Всеволода Ярославича, сестра Владимира Мономаха, внучка Ярослава Мудрого, жена Генриха Четвертого и, соответственно, королева Священной Римской империи, – бесстрастно излагал Адемар. – Расскажет о претерпленном бесчестии из-за мужа, вовлекшего венценосную супругу в оргии сатанистов-николаитов. Смелая русская. Всю подноготную выложит про Генриха, отдавшего монаршее тело на забаву приспешникам, лично удерживая жену от побега…

– Хватит, хватит! – Урбан замахал руками, начиная убеждаться в пророческих способностях собеседника. Адельгейду готовили тайно, приезд держали в секрете. – Может, русский князь ничего не узнает?