Страница 38 из 55
- Кто-то из ваших, - недобро мотнул головой Серега, - давай, молись, чтобы выжила до госпиталя, а то и ты запросто до трибунала не доживешь.
Намек был опасный, но Надежда и не моргнула лицом. Дождавшись, пока он возьмет Машу в руки, она осторожно обмыла ее водой из фляжки – последний подарок Фридриха-Феди.
Маша застонала, пришла в себя. «Лучше бы не мыла, - подумал Сергей, - без сознания было бы лучше».
- Пойдем потихоньку! - скомандовал он своей бабье-инвалидной команде.
Глава 16
Шли они ни шатко - ни валко, Надя хромала на обе ноги, хотя ранена вроде бы была только в одну, Сергей тащил на себе Машу, довольно-таки тяжелую. И правая нога у него, когда-то изрядно раненая, опять разболелась.
И, несмотря на это, к своему удивлению, за день они прошли весь лес. Сергей, впрочем, не радовался. Еще день пути здоровым людям! А уж они, больные-раненые пройдут все три-четыре. И пройдут в село ко времени смерти Машеньки. Ведь у нее одна из ран была в живот. А он знал – два дня без операции – это при смерти, три-четыре дня – обязательная смерть.
В голове у него крутилась мысль – оставить женский состав в пути, а самому пройти быстрее, дойти до райцентра и, любым способом достав лошадей, довезти его Машу а нужный срок.
Как он, раненый, доскачет-доползет до райцентра, где достанет лошадей, он не знал, но обязательно собирался это сделать. Ведь на кону стояла жизнь его девушки!
К счастью, жизнь, поиграв в страшную игру со смертью, в конце концов смилостивилась над ними. На поле озимой ржи, выкошенной пару дней назад, сегодня шла горячая страда. Возчики, в большинстве своем подростки, в несколько телег достаточно быстро свозили снопы, которые тут же вязали колхозницы.
Обрадованный Сергей обратился за помощью. Мальчишка – повозничий замялся, ведь была горячая страда, а погода ждать не будет, польет дождичком. Но колхозницы уже клали снопы на телегу – добиваясь, чтобы было мягче, а бригадир колхоза строго приказала ему ехать быстрее, но кобылу не загнать, а раненую доставить в должный срок.
Сергей положил на снопы Машу, помог забраться Надежде. Кое-как залез сам. И они поехали.
Это был настоящий ад. Телега была настоящая повозка – не сколько везла, сколько трясла. Ногу моментально растащило и он только прикусывал губу и негромко мычал. Неподалеку с такими же проблемами мучалась Надежда. И лицо было таким мучительно-страдальческим, словно не на телеге ехала, а на жарком костре мучительно стояла.
И ведь делать было нечего, лошадь, понукаемая возчиком, быстро шла по дороге. Оставалось только просить еще километр, еще сто метров, о господи, еще метр, но побыстрее, пока срок окончательный жизни у Маши не вышел!
Когда телега остановилась у крыльца госпиталя, Маша и Надежда были без сознания, а Сергей лежал в полуобморочном состоянии.
Бог был сегодня на стороне раненых – дежурным хирургом была мама Сергея, которая, выслушав бессвязный шепот сына и ничуть не посомневавшись в его словах, приказала санитарам тащить Машу прямо на операционный стол. Там она обревизовала тело раненой и принялась с самого тяжелого – раны в живот. Потом, без всякого перерыва на отдых, только узнав, как сердце и давление, взялась за следующую в бедро. Третью рану, не самую опасную, она оставила на завтра.
Коллеги хирурги, которых немедленно вызвали, на соседних столах оперировали Сергея и Надежду. Легче всего было капитану Логинову – ему сшили разошедшуюся рану и, хорошенько обмыв, перевязали. А вот Надежде пришлось делать три настоящие операции. Зашили. Не такие тяжелые раны, как у Маши, но тем не менее.
Сергею после легкой операции и ранения хирург разрешил в крайнем случае передвигаться при помощи костылей.
Поскольку на фронте он всегда понимал это слово, как разрешение в качестве согласия, то прямо поскакал прямо от операционного стола к своей маме, оставив своего хирурга с открытым ртом и багровым от ярости лицом.
Узнав у мамы о состоянии раненой и с облегчением услышав, что все благополучно, твоя любимая (о как!) будет не только жить, но и выздоровеет так, что сумеет родить (!).
На этом их разговор был прекращен, а, точнее, прерван. Насильственно отправленный хирургической бригадой в постель и успокоенный при помощи укола с морфием он оказался в легком забытье.
Но пока тело отдыхало, активный мозг не хотел спать и по-прежнему работал над ликвидацией диверсантов. Ему показалось, что он стоит перед начальником райотдела НКВД старшим лейтенантом Кругликовым, и излагает свой план.
И почему-то этот план получался таким логичным и таким доказательным, что и он не может больше добавить и Кругликов способен лишь издавать редкие хлопки, что означает лишь высшую степень одобрения.
Проснулся от морфийного дурмана. Нога пока болела не сильно, хотя чувствовалось – только дай возможность, заболеет снова. Будет, как и раньше, пронзительно ныть, жалуясь за жизнь и активного хозяина.
Расположившись на кровати таким образом, чтобы и подняться, и не потревожить раненую ногу, Сергей сел.
Он всего лишь хотел увидеть оперировавшего его хирурга, который некоторое время после операции консультировал его, и, надо сказать, уже достаточно надоел своими комплексами наседки.
Но теперь хирург – старший лейтенант медицинской службы Д.Т. Мазуренко – куда-то исчез. Или пошел куда-то по приказанию начальника госпиталя, или просто под шумок отправился отдыхать.
Вот и ладненько. Логинову было самое главное – не засветится на глазах хирургу, а куда и зачем тот пошел, его совершенно не интересовало. Если бы хирург постоянно так себя вел по отношению к раненому!
«Прикомандированные» к нему костыли стояли около его кровати. Потихонечку, чтобы не разбудить остальных раненых и не потревожить медиков, он взял костыли. Как он знал по опыту предыдущих вылечиваний, эти зловредные медицинские приспособления умели шуметь в самое неподходящее время, грохнувшись на деревянный пол.
Кажется, сегодня обошлось. Не слышно передвигаясь при помощи костылей, он вышел из палаты и… чуть ли не влез в хирурга!
Опять двадцать пять! Хорошо хоть это была его мама Елизавета Степановна. Она, конечно, тоже его принялась ругать за нарушение госпитального распорядка. Но уже по тону понял – пропустит.
- Да, - вспомнила мама, - женушка твоя – Маша – пришла в себя. Сразу же спросила о тебе – как ты и где ты. Все сказала и описала. Но ты бы тоже к ней пришел показаться. Волнуется же девушка!
Вот ты какая неугомонная. Лежи да вылечивайся, коли уж спасли тебя медики. Так нет же, сама трясется и другим отдыхать не дает!
Ну, хотя Маша, да. Зашел под конвоированием мамы в женскую палату, осторожно сел на стул около кровати девушки.
Кажется, он был осторожен и тих. Но она все равно открыла глаза, посмотрела на него, что-то прошептала.
Ему пришлось нагнуться над нею и только тогда он услышал ее:
- Ты жив?
- Все живы, Маша, все. Ты жива, я жив и даже несносная Надька жива.
Он не решился ее погладить и только прислал воздушный поцелуй:
- Все Маша, после твоих ранений ты можешь успокоиться и выздоравливать.
Что-то в его словах ее забеспокоило. Или тон встревожил, но она напряглась, широко распахнула глаза на Сергея. И, кажется, перенапряглась, переоценив свои силы.
От этого она всхлипнула, застонав от сильной боли.
- Ну-ка брысь отсюда, - забеспокоилась Елизавета Степановна, - увидели друг-друга, убедились, что живы и брысь.
Виновата, конечно, была Маша, но она была еще слишком ранена и слишком слаба. И, вообще, она была девушка, а, значит, априори не виновата.