Страница 32 из 51
— А кто их знает, может, уже и не живые кровинушки мои! — дрожащим от слёз голосом сказала свекровь.
Судья пожелал сам удостовериться, что оба ребёнка живы, и поманил Будинку к себе. Та, уже подвергнутая унизительному показу своей проплешины на месте операции, восприняла это как новое издевательство, обхватила детей и замотала головой.
— Не дам! Не заберёте их у меня!
— Да успокойся, жёнка! — прикрикнул на неё судья. — Никто у тебя детей не отбирает, покажи только, что они живые!
— Пойдём вместе, голубушка, ничего не бойся, — ласково зашептала ей Светлана и взглядом пригласила Драгону сопроводить их к столу судьи.
Будинка двинулась еле-еле, поддерживаемая с обеих сторон кудесницей и Драгоной, слабея с каждым шагом. Судья велел поднести детей поближе и показать ему их личики. Тут оба малыша проснулись, и на всю палату раздался детский плач на два голоса.
— Живые!.. Живые! — прокатилось среди слушателей.
А Будинка, пребывавшая на пределе нервного напряжения, обмякла и начала оседать. Светлана едва успела поймать детей из её ослабевших объятий, а Драгона подхватила Будинку на руки.
— Она просто переволновалась, — объяснила она.
— Хорошо, сажайте её на место, — разрешил судья. — И приведите в чувство.
Драгона отнесла Будинку и усадила на лавку, детей временно взяла Радимира и принялась убаюкивать мурлыканьем, а Светлана своими колдовскими пальчиками сплела золотой узор волшбы, и тот сеточкой лёг на лицо Будинки. Та открыла глаза.
— Всё хорошо, моя милая, всё хорошо, — ласково приговаривала волшебница.
— Мои деточки, — простонала Будинка, осознав, что её объятия опустели.
— Не пугайся, вон они, у госпожи Радимиры, — показала Светлана. — Смотри, как они сладко уснули под мурчание-то!
— Дайте их мне... дайте...
Малышей вернули матери, и она судорожно прижала их к себе. Они снова спали, как маленькие котята.
— Ну, что ты скажешь, жёнка? — обратился к Будинке судья. — Всё ли, что твой муж и свекровь поведали, правда?
Та обмерла, не в силах сказать и слово. Светлана снова зажурчала ей на ушко успокоительной речью:
— Крепись, крепись, моя хорошая... Скажи всё как есть, ничего не бойся. За правду тебя никто не осудит. Я с тобою.
Будинка собралась с силами и произнесла:
— Досточтимый суд... И вы, люди добрые... Не верьте ни одному слову моей свекровушки. Нет правды в том, что она тут наговорила.
— Да как же нет, как же нет правды-то?! — оборвала её та, вскакивая со своего места и упирая руки в толстые бока, раздувая свой нос-бульбочку и возмущённо сопя ноздрями. — Люди добрые, это оборотни проклятые всё ей внушили, не свои мысли она говорит, а ихними волчьими словами её уста брешут!
— Помолчи, мать, — строго осадил её судья. — Когда ты говорила, тебя слушали и не перебивали. Теперь и ты послушай, когда другие говорят! — И кивнул Будинке: — Говори далее, жёнка.
Будинке стоило больших усилий снова собраться после наскока свекрови. Светлана её приободрила ласковыми словами, и та опять заговорила:
— Так вот, люд добрый... Взял меня муж бесприданницей, и были счастливы мои матушка и батюшка, что замуж меня сбыли. Небогаты мы, а детей много, тяжело столько ртов кормить. Считали мои родители свекровушку и мужа моего за благодетелей, оттого что теперь те меня кормить станут. А люди они оказались недобрые, помыкали мною, как рабыней, слова ласкового я от них не слышала. Всю работу на меня взвалили. И когда детушек под сердцем понесла, послабления мне не было. День-деньской спину гнула, как холопка, а им всё не то, всё не так. Иди, переделывай! А у меня уж ноженьки подламываются... Ну и получу колотушку. Муж — плёткой или кулаком, свекровушка скалкой ударить могла, за волосы таскала.
— Да когда ж я на тебя, негодница, глаза твои бесстыжие, руку-то поднимала?! — опять вскочила свекровь. — Люди добрые, не верьте, врёт она как дышит, бровью не ведёт!
— Так, мать! — прикрикнул судья. — Ежели ты перебивать станешь, велю тебя из судебной палаты вывести!
— Всё, молчу-молчу, боярин-батюшка, — покорно откликнулась свекровь, садясь на место.
Эти нападки действовали на Будинку подобно ударам, сбивали с мысли, пугали, лишали решимости. Светлане пришлось снова пустить в ход всё своё искусство, чтобы вернуть ей способность говорить. Она рассказала о том, как донашивала детей последние деньки, была нерасторопна и неповоротлива из-за большого живота. Не угодила мужу тем, что кашу замешкалась подать. Он закричал на неё, она сказала «погоди!», а ему показалось, что грубо она ему ответила, непочтительно. Разозлился и пихнул её, она упала, ударилась головой и впала в беспамятство. А очнулась уже в больнице, где её вылечили и помогли разродиться. Сперва хотела она вернуться к родителям, но те сказали, что обратно не возьмут, прокормить её с детьми не смогут, велели идти обратно к мужу. Делать нечего, пошла она снова к своим благодетелям-мучителям — теперь уже с малыми детушками. И всё началось сызнова. Детушки плачут, кушать просят, спать не дают, а муж своё требует. Хоть разорвись между ними! И никаких поблажек из-за детей, изволь всё успевать, иначе — быть битой. Уж думала Будинка, что либо рассудком тронется, либо пойдёт и с отчаянья в речку кинется. Но пожалела детушек малых, ведь без матушки останутся... Опять оплошала она, из-за недосыпа вечного кашу пересолила. Муж опять разгневался и принялся наказывать. Бил по голове, в глаз сковородкой со всей силы звезданул, и что-то внутри треснуло. А он ещё и ещё бил. Опять она чувств лишилась. Потом кое-как поднялась — всё болит нестерпимо, лицо опухло, глаз кровью заплыл, зрение мутиться начало. Думала, хоть теперь пожалеют, ан нет — работай, как ни в чём не бывало! Да ещё покрикивают, недовольные, что Будинка как муха сонная ползает. А ей всё хуже и хуже. Дождалась, когда все заснут, детей взяла и в больницу ушла — туда же, где её в первый раз вылечили. Там уже без памяти упала и не чувствовала, как целительницы ей всё побитое и поломанное исправили и снова целым сделали. Да, остаться в больнице она сама пожелала и возвращаться к мужу не намерена, потому что убьёт он её однажды. Устала терпеть злобу да брань, побои да попрёки, хватит, нахлебалась!