Страница 33 из 51
— Ах ты, дрянь неблагодарная, тебя поили-кормили, в семью приняли, а ты нас теперь ругаешь да перед людьми поносишь, поклёп на нас возводишь! — взвилась свекровь.
— Так, моё терпение лопнуло! — ударил судья кулаком по столу. — Выведите её вон из палаты судебной!
Как ни причитала, как ни просила прощенья свекровь, но два дюжих молодца крепко взяли её под белы рученьки и выволокли вон. Остался её сын один в качестве истца. Народ загудел, зашушукался.
— Тихо! К порядку! — гулко пробасил судья. — Продолжаем суд! Пусть теперь навьи-целительницы ответят, что, как и зачем делали, лечили жёнку или калечили, правда ли то, в чём истцы их обвиняют. Да говорите всё как есть, ни слова лжи!
Драгона ощутила лёгкий холодок. Летнее вишнёвое тепло взгляда Светланы укрепило её дух, и она вышла вперёд. Чётко, спокойно и как можно более простым языком, понятным для несведущих во врачебных делах людей, она рассказала о двух операциях. Навья подчеркнула, что вмешательства не направлены на то, чтобы менять нрав, мысли и поступки людей, они только лечат телесные повреждения и недуги. Также она попросила судью выслушать свидетелей — других врачей из больницы, которые видели, в каком состоянии пришла Будинка. Судья согласился, свидетелей выслушали. Среди них были и женщины-кошки, которые издавна пользовались большим доверием и уважением у людей. Коротко выступила Бенеда, которая проводила вторую операцию; она подтвердила, что такие повреждения можно было получить только от сильных ударов. Подытожила выступление стороны ответчика Рамут, которая рассказала о том, что её целью всегда было улучшение человеческой жизни и борьба с недугами, для того она и трудилась все эти годы, открывая лечебницы и обучая новых врачей.
Радимира подтвердила её слова, а уж она-то, как одна из самых влиятельных женщин-кошек, без которой не обходилось ни одно государственное дело на самом высоком уровне, не могла не знать, вредна или полезна деятельность её супруги. Радимира как раз ведала вопросами безопасности и всегда всё проверяла самым тщательным образом. Если бы дела известной целительницы приносили вред, ей не позволили бы делать то, что она делает, и с немалым успехом. Также досточтимому судье должно быть хорошо известно, что добро на эту деятельность дала сама княгиня Огнеслава, а князья Воронецкого и Светлореченского княжеств её в этом поддержали.
Вдруг раздался изумлённый и почтительный гул. Народ в передних рядах оборачивался, чтобы разглядеть, что происходило сзади.
— Огнеслава... Белогорская княгиня, — передавалось из уст в уста.
Раздалось громогласное:
— Дорогу княгине Огнеславе!
Те из зрителей, которым не хватило сидячих мест, поспешно расступались, отодвигаемые кошками-дружинницами, а по образовавшемуся проходу, сверкая золотой вышивкой на красном корзне (плаще — прим. авт.) и бисером на чёрных сапогах с кисточками, величаво и с достоинством шествовала правительница Белых гор. Драгоценный княжеский венец сверкал на её гладкой голове оружейницы, а с темени спускалась на грудь длинная косица с яхонтовым накосником на конце. Погода была ещё прохладная, и под плащом Огнеслава носила чёрный белогорский кафтан с золотой вышивкой. Вышивки не было слишком много — в основном по нижнему краю одежды и рукавов, а также на груди.
От Драгоны не укрылось, какой изумлённый взгляд устремила матушка Рамут на супругу. Радимира чуть улыбнулась: видимо, это она известила княгиню о суде. Огнеслава не могла оставить его без внимания: всё-таки обвинения выдвигались против самой известной целительницы, которая возглавляла всё врачебное дело в Белых горах и прилегающих княжествах.
Сам судья встал навстречу Огнеславе, все в судебной палате тоже поднялись на ноги. Княгиня нашла глазами ответчиц, улыбнулась и кивнула, те почтительно поклонились.
— Нет нужды докладывать, — сказала белогорская правительница, — я знаю суть дела. И скажу следующее: все обвинения, которые этот голубчик и его матушка выдвигают против госпожи Рамут и её дочери Драгоны — полная чушь и клевета. Это просто смехотворно. Госпожу Рамут я знаю много лет, уважаю и ценю, восхищаюсь её добрыми и полезными делами и той неутомимостью, с которой она трудится на благо людей, во имя их здравия. Её дочери выросли также достойными уважения труженицами врачебного дела и искусными целительницами. А вот поведение истца, из-за которого его супруга тяжело пострадала и вынуждена была бежать из дома, вызывает у меня гнев и отвращение. Человек, поднимающий руку на хрупкую женщину, мать, носящую во чреве его собственных детей — негодяй и мерзавец. Подобная жестокость не может быть ничем оправдана. Думаю, уважаемый судья согласится с моим предложением взять этого человека под стражу незамедлительно. Ну а меру наказания для него следует избрать по всей строгости.
Под вопросительно-выжидающим взглядом Огнеславы судья вытянулся, руки по швам.
— Справедливейшая и мудрейшая из государынь! — гаркнул он. И крикнул страже, указывая на побелевшего Зрыку: — Ребята! Взять его!
Крепкие добрые молодцы, опоясанные мечами, подступили к Зрыке с обеих сторон и взяли под руки. Тот затрясся, забормотал:
— Не губи, государыня... Не губи, судья-боярин-батюшка! Всю вину признаю, бил, обижал жёнку по пустякам! Только не губите, головушку мою бедную не рубите!
Судья распорядился:
— В темницу его, на хлеб и воду! Через две седмицы — сечь прилюдно на площади кнутами, сорок ударов, пока шкура на спине не лопнет! И лицо его народу показать и имя с позором огласить, дабы запомнили и других девок ему в жёны не отдавали, коли свататься придёт. Пусть бобылём живёт, ежели не умеет достойным образом с жёнкой обращаться. А сия жёнка, коли желает, вольна с ним долее не оставаться и детей себе оставить.
Зрыку увели под одобрительный гул народа, а Будинка, никак не ожидавшая, что ради её дела в суд придёт сама белогорская повелительница, опять ослабела — от потрясения. У неё затряслись и подкосились колени, когда она услышала приговор своему мужу. Она побледнела и начала заваливаться назад, и Светлане с Драгоной опять пришлось её поддержать с двух сторон. Огнеслава, заметив это, воскликнула участливо:
— Да усадите вы бедняжку! — И добавила мягко, обращаясь к самой Будинке: — Ничего, голубушка, сиди, сиди. Всё закончилось, больше тебя никто не обидит. Слышала я, ты хочешь к нам в Белогорскую землю перебраться... Ну, добро, примем тебя.