Страница 73 из 77
***
Адриана, сидя в кресле, вновь сдавила пальцами узел бинта, так и не вытравив привычку затягивать ладонь, прятать след отчаяния и безумия. Я неподвижно стоял у окна, как отделившаяся тень, молча слушал историю о причиняющих боль, давящих ужасом днях, что текли за ширмой неправильного надгробия. Упоминание Ариса откликалось жжением в стиснутой ладони, будто я секунду назад разбил кулаком его челюсть. Он был неисправим, отнюдь не поиск недостижимого прощения и страх быть завязанным в узел заглушали желание обладать – Арис понял, что больше не владеет Адрианой и не получает былого удовольствия, её близость вынуждала терпеть ненавистные, истощающие чувства, доводящие до нестерпимого противоречия, меняющие его естество. А становиться другим для Ариса – задача невыполнимая.
– Но ты должен знать кое-что ещё, Шерлок. Я бы не вернулась, не стала снова причиной множества неприятностей, если бы вопрос касался исключительно моей жизни и ничьей больше. С некоторых пор я несу ответственность не только за себя.
Я в недоумении смотрел в испуганные, сверкающие глаза Адрианы, и ясные контуры ответа вырисовывались в мозгу, в памяти вспыхивали странное видение в ночь побега Адрианы, пик передозировки, гром выстрелов, в котором тонули сочащиеся из стен слова, что неудержимо повторялись, застревали в голове и теперь перестали казаться раздражающей галлюцинацией.
Папа, помоги мне!
– Шерлок… – её вздрагивающий голос оборвался, она прижала пальцы к губам и не издавала ни звука, пока слёзы, подсвеченные жёлтыми лампами, поблёскивали на бледных щеках, прозрачными чернилами выводили всё невысказанное. Тишину оттолкнуло сдавленное признание: – Я беременна… И мне очень страшно быть одной, я боюсь навредить ребёнку... У него такое невообразимое, сложное, но прекрасное будущее – результат нескончаемых попыток, риска и стремления вопреки всему. Я не могу лишить сына неоспоримого права появиться на свет, прорубать свой путь, делать этот мир иным, быть для кого-то целой Вселенной.
Сын. Короткое, легко соскальзывающее с языка и застревающее в голове слово, вмещающее бездну неизвестности, засасывающей, хватающей за горло, перемешивающей дни. Готов ли я стать отцом, который не загубит и не упустит? Притворяться и перекраивать себя до основания, чтобы быть достойным и правильным? Адриана понимала и не смела осуждать – я буду откровенен и честен, предан и упрям, невыносим, скован гнетущим страхом перед собственным сыном, его ответной прямотой, силой и размышлениями, что станут неуёмно роиться, сплетать из него непробиваемую загадку. Но именно таким я и нужен. Настоящий я.
Болезненное, удивительное, доводящее до крайней степени замешательства мгновенное осознание того, что внутри Адрианы пряталась, развивалась крохотная жизнь – песчинка человека, увязшая в тёмной воде неведомая мысль – билось вместе с кровью в венах, срасталось со мной.
– Не волнуйся, Адриана. Самое ужасное с нашим сыном уже случилось. Ему достался далеко не образцовый отец.
– Но есть и другая проблема… – она поднялась с кресла, медленно подошла ближе, словно опасаясь бесшумных шагов. – Если я останусь, то ты умрёшь через пятнадцать лет от сердечного приступа, таково решение уравнения с конкретным значением переменной. Но если я сейчас уйду, исчезну, то тебя ждёт спокойная, тихая старость без тревог и изматывающих сожалений.
Я взглянул с подозрением:
– И мне следует выбирать?
– Да.
– Пятнадцать лет жизни с сыном социопата и одержимой ясновидящей или умиротворение одинокого старика? Разве не очевиден выбор?
– Шерлок…
– Когда-то я уже заявлял, что не доверяю предсказаниям, и теперь не возникло причин испытывать страх перед неизбежным, навеянным потусторонними силами, – я зажал между пальцев оборванную прядь, ненароком отметив, что с обрезанными волосами она выглядит моложе и ярче, не изломанной тенью потерянной себя. – Больше никаких «если», Адриана. В который раз я прошу тебя остаться? Стоит уже начать требовать?
– Пожалуй, я бы с радостью послушала, – она, не прекращая плакать, улыбалась с незнакомым, таинственным оттенком обезоруживающего счастья вперемешку с замершей грустью.
Пустота растаяла в гостиной, скрылась в погасшей лампе, не скреблась в груди, убегающая ночь забрала её с собой. Нам ничего не снилось: мы дышали и всматривались в цвет сомкнутых век. Цвет мира ребёнка в утробе матери.