Страница 69 из 77
***
Темп церемонии, совмещавшей трогательную искренность с жалкой наигранностью и тщательно скрываемой усталостью, я усвоил мгновенно, но подстроиться и занять своё место, вжиться в предъявленные условия удалось отнюдь не без усилий. Вторить непрерывным всполохам радости и потоку поздравлений, отражать неразбериху из эмоций и пытаться контролировать собственные, глубже запрятать неуместные сравнения и обломки воспоминаний, чтобы не вызывать излишнего беспокойства, совершенно бессмысленного – под таким строгим девизом я вливался в атмосферу свадьбы и, пожалуй, был счастлив за Джона и Мэри Ватсон.
Не стыдился улыбок и светлого, тёплого чувства, и перед ними я не притворялся до тех пор, пока не осознал, постепенно утрачивая связь со звоном веселья: я вполне успешно справился с вверенным мне необычным, но выполнимым делом, разгадал замысел мстителя. Шанс разоблачить человека-однодневку подвернулся очень кстати, разбавил чуждые, непривычные мне мотивы и обстоятельства жаром азарта, заменил волнение и смятение жаждой разгадки. Джанин, женщина, которой я не отказал в общении, миловидная, забавная, но без глубины и внутренней, неиссякаемой силы, смело заявила, что убийцы непременно вращаются вокруг меня, где бы я ни находился, даже на таком празднике обязательно отыщется отъявленный негодяй с секретным оружием под цветком, прицепленным к пиджаку.
Сравнивал ли Джанин и Адриану, выискивал ли сходства и отличия, примечал ли недостатки и достоинства, сопоставляя их образы? Чувствовал ли неловкость? Нет, определённо нет. Мне было достаточно борьбы с напрасным, неуёмным ожиданием, острой формой необъяснимого предчувствия. Мэри и Джон, хоть и не подавали вида, но обращали внимание на то, как я вздрагивал от резкого звука ножа, ударившего по тарелке, порой подолгу смотрел на белые двери, ища за прозрачным стеклом притаившуюся фигуру, что топталась в нерешительности, подбирая нужный момент, чтобы ворваться в залитый светом зал обескураживающим вихрем, выворачивающим сознание.
Но так ничего и не произошло. Праздник достиг кульминации, скрипка и эхо клятвы потонули в потоке песен и танцев.
– Всё хорошо? – коснувшись моего плеча, спросил Джон, как если бы осматривал воспалившуюся старую рану. Рябь дёргающихся разноцветных лучей в такт звучащей музыке блестела в его сосредоточенных глазах, полных счастья с примесью сожаления.
– Иначе сегодня быть не может, – отвечал я без доли лжи, но уже исчерпал себя, истерзал сопротивлением опротивевшему ощущению чего-то грядущего и не наступившего. Знал, что не стану задерживаться и выскользну прочь. – Танцуйте и не вздумайте волноваться зря.
И пока Джон и Мэри таяли в бешеной пляске света и наслаждались прожитым днём, я молча уходил всё дальше от средоточия беспечности, надежд и торжества радости. Музыка, словно разделённая на отдельные бессвязные элементы, тянулась, как со дна глубокого моря, прохладная ночь плодила тени, высекая блёклые искры звёзд среди плывущих за горизонт просвечивающих туч. Дожидаясь такси, я прикурил сигарету от чёрной пластмассовой зажигалки, выдыхаемый дым тонкой струёй рассеивался в свежем воздухе.
***
Яркий свет согнутой настольной лампы упирался в ворох бумаг и вместе с мягким сиянием уличных фонарей выхватывал очертания придвинутых стульев, пюпитр с перечёркнутыми нотами, дивана с раскиданными подушками и сорванным листом плана подготовки к свадьбе. Пустая гостиная с натянутой от угла до угла тишиной застыла во времени, с жадностью впитала все движения и крики, сберегла молчание и шёпот, скрыла где-то в укромном, недоступном месте так, что неизменно настигало лишь пропадающее чувство ненавязчивого присутствия, однако в ту ночь мне наоборот показалось, что в комнате чего-то не хватало. Будто что-то всегда сосуществовало рядом, не мешало, дополняло картину и вдруг стало бесследно утраченным. Симптом сжимающего рёбра одиночества. Вернувшись домой, я примерно час размышлял, сидя в кресле, избавляясь от угнетающих выводов.
Я погрузился в тугое переплетение мыслей, пытался разобрать их по кусочкам, и потому только спустя мгновения с накатывающим ужасом и воплем, подбиравшимся к горлу, я смахнул лёгкое забытье и стал с опаской прислушиваться к доносящейся с первого этажа дрожи. Нарушение порядка. Пульсация вен, стук крови в висках то сливались с настойчивым звуком извне, то выбивали ритм, противоречащий дребезжащему грохоту, что раздавался внизу. Упрямый стук в дверь мерещился дробью грома, распарывал густое безмолвие, становился всё ярче. Я с трудом дышал, узнавая выученное наизусть отрывистое звучание этих ударов, их неумолимый напор, но боялся шевельнуться, спугнуть отравляющее наваждение, разрушить жестокую иллюзию.
Входная дверь вскоре открылась, поскольку я оставил её незапертой, быстро захлопнулась, эхо пронзило стены квартиры, всколыхнуло пыль, сотрясло прилипшие к обоям вытянутые тени. Стук сменился скрежетом ступенек, осторожными шагами по лестнице.
Фигура неспешно выплыла из непроницаемой темноты, шаги стихли.
Жалкое, едва достигавшее коридора свечение в смазанных тонах вычерчивало швы на рукавах фиолетовой поблескивающей куртки, лямку нового красного рюкзака, узкие синие джинсы, грязно-белые кроссовки с чёрными шнурками. Сердце разрывалось, било тяжёлым камнем о грудную клетку, голова гудела и трещала от напряжения. Я впился пальцами в подлокотники кресла и в оцепенении пристально смотрел в тёмные, подёрнутые влагой прищуренные глаза.
– Ты? – я собирался задать иной вопрос, но вслух произнести толком ничего не вышло. Голос предательски дрожал, как на испорченной, искажённой записи, выдавая охватившее целиком замешательство, в моём притупившемся восприятии распадался на раздражающие обрывки звуков и лишал речь заданного смысла.
Глубоким молчанием она пробуждала неистовый, чистый гнев, смешанный с гложущей болью мучительного счастья и не сводила с меня сверкающего, невыносимого взгляда, точно выскользнувший из воспоминаний образ. Разломанный, выжженный огнём скелет, обретший былую твёрдость и нарастивший горячую упругую плоть – такое немыслимое видение плавилось в фантазиях, пока воцарившаяся на секунды тишина сводила с ума. Затем Адриана, понемногу убеждая в сокрушительной реальности происходящего, швырнула рюкзак на диван, приблизилась вплотную, медленно, по капле лишаясь сил, опустилась на пол и уткнулась лбом в мои колени, стиснула ткань брюк и заплакала, так и не сказав ни слова.
Это был вовсе не сон и не выдумка воображения, не попытка утешить себя несуществующей чушью. Подсознание бы ни за что не нарисовало Адриану с короткими рваными прядями волос, какие она словно в припадке безумства хватала наугад и отсекала со злостью и беспомощностью. Наклонившись, я сжимал эти торчавшие в разные стороны обрубки, едва касавшиеся худых плеч, что тряслись от отчаянного, хриплого рыдания. Я, не сдерживаясь, поначалу не стремясь ни в чём разбираться, просто обнимал её, вдыхал аромат орхидеи, исходящий от мягкого ворота куртки, запах хрупкой, восставшей жизни, что вновь скрестилась с моей. Вгрызался в нити белого бинта, затянутого на прежнем месте, скрывавшего шрам в виде креста, целовал холодное запястье и почти беззвучно шептал:
– Спасибо…
Она, подавляя глухие стоны, смогла в ответ лишь назвать меня по имени с той же робостью и бессилием, что и впервые семь лет назад в хижине старика Уилла.