Кровавое небо Шерлока Холмса

Сло­ва, про­из­не­сён­ные без вся­ких эмо­ций, без стра­ха, вер­ну­ли преж­нюю яс­ность за­тума­нен­но­го рас­судка, про­тащи­ли по ки­пящим внут­реннос­тям эту не­лепую, бе­зум­ную страсть и выс­креб­ли её из гор­ла вмес­те с приг­лу­шён­ным го­лосом:

– Что ты ска­зала?

Но Ад­ри­ана не ста­ла пов­то­рять, её гу­бы за­мер­ли в вы­раже­нии ка­кого-то не­ес­тес­твен­но­го, жал­ко­го без­разли­чия, а во взгля­де та­илась нас­мешка, от­ра­жение уни­зитель­но­го бес­си­лия. Ка­залось, буд­то она бы­ла в ис­тя­за­ющей рас­те­рян­ности, не зна­ла, как сле­ду­ет от­но­сить­ся к та­кому вне­зап­но­му из­вестию, вспо­ров­ше­му ночь: ис­пы­тывать ли ужас от осоз­на­ния то­го, что при­кован­ный к пос­те­ли де­мон су­мел най­ти воз­можность да­же на об­ломках собс­твен­ных кос­тей бро­сить­ся по её сле­ду, или же пи­тать скры­тое об­легче­ние, бла­года­рить по­лицей­ских Эк­се­тера за их не­ис­тре­бимую ту­пость, от­ведшую удар пра­восу­дия по сво­боде Ари­са. Го­ворят, рев­ность – это взры­во­опас­ная смесь ле­дяной не­довер­чи­вос­ти, по­доз­ри­тель­нос­ти и нес­терпи­мой жаж­ды об­ла­дать те­лом дру­гого че­лове­ка, его вре­менем, сер­дцем, ра­зумом, каж­дой мыслью, это бе­зум­ная за­виси­мость… Счи­та­ете, я в тай­не сты­дил­ся гряз­ных по­доз­ре­ний, на­шёп­ты­ва­емых не­лепы­ми, гас­ну­щими в но­чи пред­чувс­тви­ями? Я рев­но­вал Ад­ри­ану к пе­реко­шен­но­му об­ра­зу Ари­са, вби­ва­емо­го в её кос­ти го­дами и уда­рами во имя ус­ми­рения дур­ных сущ­ностей? Я ис­пы­тывал оби­ду, до­гады­ва­ясь, что она, ре­шив­шись на жес­то­кую, без­думную месть, кро­вавый са­мосуд, не хо­тела за­ковы­вать от­чи­ма в ме­талл и бе­тон тю­рем­ной ка­меры. 

Она бо­ялась приз­нать­ся в та­ком из­вра­щён­ном, не­мыс­ли­мом же­лании не вме­шивать в де­ло сво­ей кро­ви су­ету бес­толко­вых по­лицей­ских и въ­ед­ли­вых су­дей, что ста­нут ре­зать сво­боду Ари­са лез­ви­ем об­ви­нения от­лично­го от то­го, что тя­нулось за ним и на­маты­валось пет­лёй на шею. Вор­вавшись на Бей­кер-стрит, Ад­ри­ана не стре­милась ис­кать за­щиты у за­кона, чьи чах­лые кор­ни цеп­ля­лись за стоп­ки бу­маг и ко­реш­ки дрях­лых книг, и не скры­вала это­го, вы­казы­вая от­ча­ян­ную, бо­лез­ненную сме­лость. Но те­перь, на ос­ты­ва­ющей, смя­той прос­ты­ни она пря­тала этот ржа­вый гвоздь в сво­ём сер­дце, го­вори­ла с бес­цвет­ной ус­мешкой, прек­расно по­нимая, что я в лю­бых улов­ках выс­мотрю очер­та­ния прав­ды.

– Ох­ра­ну от­влек­ла тро­ица бе­зум­цев, вор­вавших­ся с ору­жи­ем и ус­тро­ив­ших ха­ос, чем, ве­ро­ят­но, и вос­поль­зо­вались лю­ди Бен­джа­мина, его не пе­рере­зан­ная шай­ка…

– Зна­чит, те­бе сно­ва при­дёт­ся быть ос­то­рож­ней.

– Раз­ве мо­жет быть опас­ным че­ловек, не спо­соб­ный да­же са­мос­то­ятель­но пе­ред­ви­гать­ся? 

– Наз­вавшись Ад­ри­аной Фла­вин и рас­кро­ив мою жизнь, ты не под­хо­дила к две­рям и пря­талась за за­навес­ка­ми, тай­ком выс­матри­вая ав­то­мобиль, ка­ра­улив­ший Бей­кер-стрит. К че­му сей­час эта храб­рость? – скеп­ти­чес­ки отоз­вался я.

– Вов­се не храб­рость, Шер­лок, – Ад­ри­ана при­жала к гу­бам ука­затель­ный па­лец. – Бен­джа­мин, зная, что те­перь в мо­ей кро­ви име­ет­ся ве­сомое пре­иму­щес­тво, не рис­кнёт приб­ли­зить­ся ко мне и не про­меня­ет ник­чёмные жиз­ни глу­пых го­лово­резов на сквер­ный шанс по­давить­ся собс­твен­ны­ми паль­ца­ми! Да, он жес­ток, тщес­ла­вен, по­рой им ов­ла­дева­ет не­помер­ное бе­зумс­тво, но глав­ный его не­дос­та­ток – тру­сость! Бу­дучи за­мотан­ным в бин­ты, об­леплен­ным сло­ями гип­са, Бен­джа­мин, ско­рее, зай­мёт­ся по­ис­ка­ми на­дёж­но­го ук­ры­тия от по­лиции, чем под­дас­тся одер­жи­мос­ти мной.

Одер­жи­мость. Так она на­зыва­ла из­вра­щён­ную при­вязан­ность от­чи­ма, рас­тя­нув­шу­юся на семь лет неп­ре­рыв­ных пы­ток.

– По­луча­ет­ся, ты при не­об­хо­димос­ти не упус­тишь воз­можнос­ти вы­пус­тить зве­ря из клет­ки? Поз­во­лишь хищ­ни­ку прог­ло­тить те­бя?

– Я сом­не­ва­юсь, что су­мею его удер­жать, по­давить ярость. Бен­джа­мин убил ма­му, слу­жан­ку, обез­гла­вил ба­буш­ку… – мне по­мере­щил­ся бег ог­ненных искр в её ве­нах, по ним точ­но зас­тру­ил­ся жёл­тый рас­ка­лён­ный ме­талл. Ка­залось, пла­мя, в ко­тором она ис­чезла, раз­го­ралось внут­ри с рож­де­ния, опа­ляло и ни­ког­да не уга­сало, а лишь рос­ло и про­низы­вало. – Дол­гое вре­мя я счи­тала се­бя ви­нов­ной в их смер­ти, хоть и яс­но пом­ни­ла толь­ко мозг и об­ломки че­репа Фрэн­ка в сво­их ру­ках и ни­как не мог­ла вы­цепить из па­мяти хо­тя бы мгно­вение то­го, как я вскры­ваю ма­ме гор­ло… Я де­сят­ки раз пря­тала нож в ру­каве, под­сы­пала в со­лон­ку яд и сма­зыва­ла им филь­тр си­гарет, под­жи­дала Бен­джа­мина, пря­чась за кри­вым ство­лом ста­рой яб­ло­ни в са­ду, це­лясь пис­то­летом сквозь вет­ви и лис­тву… И столь­ко же раз выб­ра­сыва­ла со­лон­ку в ур­ну, от­ни­мала у Бен­джа­мина пач­ку от­равлен­ных си­гарет, швы­ряла её в ка­мин и убе­гала на чер­дак, пря­ча пис­то­лет в по­доле платья, – Ад­ри­ана пос­мотре­ла на ме­ня так, буд­то с жад­ностью ис­ка­ла през­ре­ния, что рас­па­ляло по­едав­ший её огонь, мо­лила об уни­жени­ях и не­дове­рии, ка­ким я встре­тил её на по­роге Бей­кер-стрит, о той са­мой лю­той не­навис­ти, гре­мев­шей у под­но­жия прок­ля­того хол­ма. – Иног­да бы­ва­ет труд­но стать убий­цей, сор­вать с це­пи врож­дённое жи­вот­ное же­лание грызть глот­ки. Убий­ца здесь, – она про­чер­ти­ла паль­цем ли­нии пе­реп­ле­тён­ных вен, – раз­бу­жен­ный и обоз­лённый, слиш­ком дол­го тер­пел мою сла­бость.

– Хищ­ник не сде­лал те­бя силь­нее, не сто­ит вос­хи­щать­ся спо­соб­ностью ло­мать лю­дям ске­лет. Ду­ма­ешь, раз твой ра­зум не по­мутил­ся, вы­дер­жал ис­пы­тания, а те­ло не рас­сы­палось от уда­ров Ари­са, сты­да и злос­ти, то ты мо­жешь го­ворить о си­ле? – я и хо­тел бы без­жа­лос­тно ко­лоть её столь не­об­хо­димым през­ре­ни­ем, не­види­мыми шпри­цами с кон­цен­три­рован­ной не­навистью. И ес­ли Ад­ри­ана, про­валив­шись в прош­лое, не раз­ли­чала мо­его нап­ря­жения, сво­дящий че­люс­ти спазм, то я от­чётли­во слы­шал над­рывный дис­со­нанс меж­ду тем, что сле­тало с язы­ка, и тем, что ко­лоти­лось в го­лове. «Не смот­ри на ме­ня так, я не Бен­джа­мин Арис, я не швыр­ну те­бя на дос­ки про­пах­шей на­возом ко­нюш­ни, я не под­бе­ру его хлыст» – вот, что ос­та­лось за жёс­тки­ми фра­зами. Я мог поп­ро­сить её вос­поль­зо­вать­ся чёр­то­вым да­ром, про­ник­нуть в моё рва­ное соз­на­ние и уло­вить ис­тинный мо­тив нес­ка­зан­ных мыс­лей. Но она буд­то и не уме­ла да­же не­наме­рен­но вслу­шивать­ся в от­го­лос­ки чу­жого раз­мышле­ния. – Но ты пра­ва в од­ном: нас обо­их не ста­ло в тот день ском­канно­го про­щания. Я жил впол­не тер­пи­мой жизнью без вос­по­мина­ний и по­терял не так уж мно­го по тво­ей ми­лос­ти. А ты ут­ра­тила поч­ти всё, что я мог по­любить, ес­ли бы умел. Всё, что де­лало те­бя силь­ной. 

– Тог­да за­чем ты про­сишь ме­ня ос­тать­ся? – Ад­ри­ана пе­рес­та­ла улы­бать­ся. – На­де­ешь­ся, что од­нажды я с две­над­ца­тым уда­ром ча­сов прев­ра­щусь об­ратно в Дже­раль­дин? 

– Нет, Ад­ри­ана, – я осо­бен­но вы­делил её но­вое имя, слов­но про­гово­рив эти мяг­кие зву­ки в пер­вый раз. Ночь, не спе­ша, сколь­зи­ла по ули­цам, ка­раб­ка­лась по кры­шам, утя­гивая за со­бой вре­мя зве­нящих глу­пос­тей, вре­мя ре­пети­ции пос­ледне­го про­щания. Быть мо­жет, я, вку­сив кровь пуль­си­ру­ющих чувств Ад­ри­аны, уже на­чал по­доз­ре­вать, что эта стран­ная, не­воз­можная, уди­витель­ная, не­раз­га­дан­ная жен­щи­на по­яв­ля­лась в мо­ей жиз­ни ужас­ной ка­тас­тро­фой и ис­че­зала. – Имен­но по­тому, что ты ра­зучи­лась быть силь­ной нас­толь­ко, что­бы вы­жить.

И я оши­бал­ся. В из­ну­ритель­ном, опус­то­ша­ющем бегс­тве от собс­твен­ных приз­ра­ков и кап­ри­зов при­роды я смот­рел на Ад­ри­ану че­рез ис­крив­лённые приз­мы бун­ту­ющей па­мяти, твёр­дых убеж­де­ний и сво­ей трес­ну­той пра­воты, и жес­то­ко оши­бал­ся. Я раз­гля­дел нас­то­ящую, це­лую Ад­ри­ану толь­ко в мёр­твом си­янии зо­лотых букв, вдав­ленных в гра­нит над­гро­бия. Вдав­ленных в грудь, при­битых кам­ня­ми без­мол­вно­го пру­да. Дже­раль­дин Ме­редит Фи­цу­иль­ям. Ад­ри­ана Иза­бел­ла Фла­вин – хо­тел я вы­сечь на об­ратной сто­роне, по­казать каж­до­му, что здесь из тём­ной зем­ли тор­чит заб­ро­сан­ный увя­да­ющи­ми цве­тами ос­ко­лок за­гадоч­ной жиз­ни, ра­зод­ранной на две час­ти. Од­на обоз­на­чена зо­лотом, вы­зыва­ющим тош­но­ту, прик­ры­та бу­кета­ми, под ко­торы­ми в тра­ве се­бе прок­ла­дыва­ют путь не­види­мые на­секо­мые. Дру­гая бро­шена в хо­лод­ную тень, вы­цара­пана на ко­сых шра­мах пер­вой, за­сыпа­на се­рым пеп­лом. И в этом гру­бом наб­роске, рас­се­чен­ной из­нанке пер­вой жиз­ни бы­ла сом­ни­тель­ная, ред­кая, но всё-та­ки си­ла – та­кой её уди­витель­ный сорт, что, ско­рее, на­поми­нал опас­ное бе­зумс­тво. Ад­ри­ана об­ла­дала си­лой изу­родо­ван­ной, но вы­жив­шей жер­твы, си­лой пу­га­юще­го сми­рения, си­лой от­ка­зать­ся от соб­лазнов и при­нять смерть, как ста­рого дру­га. Она не ви­дела в бе­шеной пляс­ке ог­ня путь к ус­по­ко­ению, из­бавле­нию от стра­даний, ис­це­лению вскры­тых ран. Она не взя­ла ме­ня за ру­ку ра­ди ис­купле­ния и спа­сения. 

Я на­чал опи­сывать ис­то­рию кро­ваво­го не­ба, ког­да Ад­ри­ана ещё бы­ла жи­ва, и, пе­речи­тывая пер­вые за­писи, я выс­матри­ваю в спле­тении строк на­деж­ду, улы­ба­юсь ярос­тно­му стол­кно­вению на­ших умов, не­ча­ян­но­му при­выка­нию друг к дру­гу, к ожи­данию чая и вспыш­кам спо­ров… Пос­те­пен­но ров­ное, пос­ле­дова­тель­ное по­вес­тво­вание ста­ло раз­ры­вать­ся мыс­ля­ми, му­ча­ющи­ми ме­ня те­перь. На­вер­но, я на­ив­но по­лагаю, буд­то пре­об­ра­зова­ние в пись­мен­ную фор­му спо­соб­но за­переть их здесь, нав­сегда вы­тащить из го­ловы.

Но при­бере­гу, по­жалуй, эти всплес­ки мыс­ли для бо­лее под­хо­дящей ми­нуты.

Ад­ри­ана рез­ко от­верну­лась, не про­из­несла ни сло­ва, спрыг­ну­ла с кро­вати, вста­ла у ок­на и мед­ленно об­во­дила за­вит­ки не­види­мых узо­ров на стек­ле. Её мол­ча­ние бы­ло пус­тым, точ­но вы­пот­ро­шен­ным, и заг­ла­тыва­ло в бес­ко­неч­ную пус­то­ту всё, что слу­чилось, обор­ва­лось на вы­дохе и про­пало: за­нимать­ся сек­сом пос­ле вко­лочен­ной меж на­ми но­вос­ти и не­удач­но­го раз­го­вора ка­залось столь же омер­зи­тель­но, как и пре­давать­ся уто­лению го­лода и по­хоти в про­пах­шем све­чами свя­том чре­ве цер­кви, раз­ры­вать уны­лое, мо­нотон­ное от­пе­вание зву­чани­ем сли­тых во­еди­но слиш­ком жи­вых, слиш­ком ра­нимых и го­рячих тел. 

Нам сто­ило за­думать­ся о даль­ней­ших дей­стви­ях, оп­ре­делить ме­тод борь­бы с си­лами прок­ля­тия и уп­рямс­твом хищ­ни­ка, а мы воп­ре­ки тре­щинам на со­судах на­ших рас­ша­тан­ных жиз­ней поз­во­лили жес­то­ким чувс­твам зах­ва­тить власть, поз­во­лили се­бе рас­тво­рить­ся в дур­ма­нящей сла­бос­ти. Но зво­нок, этот им­пульс, про­рубив­ший путь по се­ти от Эк­се­тера до Лон­до­на, рас­ко­лол нас, как мол­ния тот од­ряхлев­ший, вы­сох­ший дуб пе­ред по­месть­ем. В ка­кой-то сте­пени я был бла­года­рен столь от­рез­вля­юще­му спо­собу вы­дер­нуть ра­зум из ядо­вито­го ту­мана.

В кон­це кон­цов, нас ук­ры­вали не те­ни хи­жины ста­рика У­ил­ла, ли­нии стен вы­води­ло не дро­жание яр­ко-жёл­то­го ог­ня в пу­тах ка­мина, а свет гряз­но-бе­лого фо­наря. Семь лет ни­куда не де­лись, не стёр­лись, не по­щади­ли. Воз­ни­кало ощу­щение, что нам ни­ког­да не прор­вать­ся сквозь го­ды, по-раз­но­му от­ра­зив­ши­еся в па­мяти.

Я под­нялся с пос­те­ли, по­дошёл к Ад­ри­ане и об­нял, при­жал к гру­ди, не за­думы­ва­ясь, при­чиня­ли ли ей боль эти жёс­ткие тис­ки мо­его от­ча­яния, не­выс­ка­зан­ной бо­ли и гры­зуще­го со­жале­ния. В го­лове про­носи­лись ло­маные ли­нии ас­фаль­та, из ко­торо­го вы­рас­та­ли мас­сивные бес­формен­ные глы­бы, об­ре­тав­шие чер­ты ка­мен­ных пос­тро­ек, упи­рав­шихся в не­бо без­ли­ких вы­соток, на их по­вер­хнос­ти вы­луп­ля­лись пус­тые ок­на, выс­ве­чива­лись но­мера, наз­ва­ния бук­ва за бук­вой вы­реза­лись над пер­вы­ми эта­жами: я пы­тал­ся вы­чис­лить мес­то, ку­да Арис заб­ро­сит свои пов­реждён­ные кос­ти, где ста­нет пе­рева­ривать план дей­ствий в уце­лев­шем моз­гу. Я раз­мышлял с уси­ли­ем и не­навистью, сме­шивал мут­ные лу­жи Лон­до­на, срос­ши­еся друг с дру­гом до­ма с пет­ля­ми улиц Эк­се­тера, а тя­жёлое ды­хание Ад­ри­аны, вы­мучен­ные вдо­хи, ед­ва про­никав­шие в стис­ну­тую объ­яти­ем грудь, на до­ли се­кун­ды воз­вра­щали ме­ня в зе­лено­ватые сте­ны спаль­ни, зас­тавля­ли стал­ки­вать­ся с уда­рами смол­кнув­шей страс­ти и ил­лю­зи­ей не­веде­ния, об­манчи­вого, горь­ко­го по­коя. По­целуи вы­сыха­ли, ос­та­ва­ясь под ко­жей, осе­дая глу­боко внут­ри. Преж­де, чем звон мо­биль­но­го пог­ло­тил ти­хое зву­чание на­шего вза­им­но­го тя­готе­ния, я при­под­нял шёл­ко­вую со­роч­ку, це­ловал об­тя­нутые тон­кой плотью рёб­ра, при­пал к жи­воту, а паль­ца­ми пе­рес­чи­тывал шра­мы на выг­ну­той спи­не. Срос­ши­еся раз­ры­вы, заг­ру­бев­шие на­рос­ты – ка­залось, в них ещё мож­но бы­ло най­ти Дже­раль­дин… 

Поз­же я по­нял, что лю­бил под­хо­дить к Ад­ри­ане вот так, сза­ди, креп­ко дер­жать в ру­ках, ос­та­ва­ясь за спи­ной, не да­вая ей обер­нуть­ся, прев­ра­ща­ясь в по­добие жи­вого щи­та меж­ду прош­лым и нас­то­ящим, пря­ча шра­мы, мет­ки топ­тавшей­ся жиз­ни.

Я за­пом­нил мут­ное от­ра­жение спаль­ни, очер­та­ния ли­ца Ад­ри­аны и её взгляд, за­печат­лённый на мок­ром стек­ле. Пер­вое, что по­мес­ти­лось в пус­тые глаз­ни­цы раз­би­того че­репа пос­ле на­ив­ной по­пыт­ки при­лепить об­лик дру­гой мёр­твой жен­щи­ны – этот взгляд, буд­то нав­сегда зас­тряв­ший в стек­ле, при­коло­тый к не­му блёк­лым све­том.

– Ког­да я ре­шила сме­нить пос­тель­ное бельё в ночь из­гна­ния хищ­ни­ка, то кое-что наш­ла в тво­ём шка­фу и чуть не упа­ла в об­мо­рок.

– И что же ты наш­ла? Су­венир из мор­га? 

– Ли­ловую ру­баш­ку, ту са­мую, – су­дорож­но про­бор­мо­тала Ад­ри­ана. – Там, на ниж­ней пол­ке… Я вы­тащи­ла её, вце­пилась в ткань, ды­шала пылью в смя­тых ру­кавах, пы­та­ясь за­цепить­ся за за­пах прош­ло­го. За­чем ты хра­нил её столь­ко вре­мени?

Па­мять взды­билась тя­жёлой вол­ной, за­билась ко­мом в гор­ле.

– Я… Пом­ню, что за­тол­кал её в ко­мод на Мон­те­гю-стрит пе­ред тем, как пе­ре­ехать на дру­гую квар­ти­ру… Но по­том вер­нулся, тре­бовал у но­вых квар­ти­ран­тов впус­тить ме­ня и от­крыть ящик ко­мода, от­ку­да ещё ни­чего не ус­пе­ли выб­ро­сить. Эта чёр­то­ва тряп­ка прес­ле­дова­ла ме­ня в кош­ма­рах до тех пор, по­ка я не вер­нул её и не швы­рял по шка­фам съ­ём­ных квар­тир, так ни ра­зу боль­ше и не на­дев. 

Я при­жал­ся гу­бами к за­тыл­ку Ад­ри­аны и не ше­велил­ся. Её сле­зы, сры­ва­ясь с под­бо­род­ка, сте­кали по мо­ей ко­же, а в от­ра­жении ка­зались глу­боки­ми тре­щина­ми на блед­ном пе­чаль­ном ли­це. Я тут же заж­му­рил­ся и ут­кнул­ся в её во­лосы, а без­звуч­ное ры­дание тряс­ло хруп­кое те­ло Ад­ри­аны, вы­цара­пыва­ло на­ружу хо­лод­ные слё­зы и вы­нуж­да­ло мол­чать. Я вновь не смог заг­ля­нуть внутрь её не­уём­ной, раз­ди­ра­ющей бо­ли, бе­рёг се­бя от но­вых мук це­пеня­щего со­чувс­твия, сос­тра­дания, что скреб­лось в гру­ди. Я, изоб­ра­жая щит, пря­тал­ся за за­тыл­ком Ад­ри­аны, сам нуж­дался в за­щите.

Од­нажды я от­крою гла­за, бу­ду за­дыхать­ся от ды­ма и жа­ра, крик зас­тря­нет в дро­жащих сте­нах, я ос­ме­люсь при­нять эту боль, пус­тить её по ве­нам, точ­но дур­ную, от­равлен­ную кровь. Но Ад­ри­ана от­тол­кнёт ме­ня, выш­вырнет, как не­лепую, бес­по­лез­ную ру­баш­ку…