Страница 11 из 77
***
Призываю вас отнестись к следующим событиям с особой серьёзностью, какой недоставало мне в то мрачное, непредсказуемое время. Течение жизни, обезображенное появлением мисс Флавин, безжалостно вдалбливало в голову немыслимые вещи, раздирало в клочья закостеневшую уверенность в прежних взглядах. Но в равной степени предостерегаю вас: не позволяйте нелепостям затуманить ваш разум, боритесь, не давайте ловушке захлопнуться и отнять шанс остаться свободными от ненавистного плена. Пусть временами и происходят необъяснимые случайности, не всякие причуды в конечном счёте принимают убедительный облик, стирая краски безумия, и бьют вас по затылку излишним доверием испуганному внутреннему голосу. Порой приходится скрепя сердце чествовать досадную победу того, что столь достойно отвергал.
Полагаете, я уверовал в сверхъестественную природу бедствия семьи мисс Флавин, беспомощно капитулировал? Вы непременно уязвимы для опасного внушения и склонны менять точку зрения под грамотным давлением, если смеете выдумывать этот проигрыш, приписывая мне собственные качества и используя свою натуру в качестве безупречного мерила. Я не скрою: теперь, заново переживая те невероятные дни, я злюсь на себя за медлительность, самоуверенность, навлекшую неудобства, каких можно было избежать, услышь я в забавных словах мисс Флавин то, чему стоило верить. Я не признал дар, но столкнулся с неприятностями, беспечно открыл им путь, а она до последнего сдерживала их чудовищный напор.
Потому я советую сохранять внимательность и не заглушать её убеждённостью в обязательном крахе веры собеседника.
Опасность оповестила о своём вторжении той же ночью. Я, не забывая о расследовании личности мисс Флавин, сидел за столом в гостиной и мучился от поиска полезной информации о Лорен Финли, журналистке, по моему мнению, знавшей о Джессалин Фицуильям гораздо больше, чем указано в статье, или располагавшей адресами источников, способных прояснить туманный образ разгадки. Я выяснил, что Лорен неизменно служила процветанию газеты «Хиллс», освещавшей жизнь Дартмура, богатого на тёмные тайны. Уставившись в монитор ноутбука, собирая важные сведения и отметая мусор, я с трудом укрепил желание вновь ступить на землю, знатно удобренную людской глупостью и взрастившую разносортные мифы – препятствие логике.
Я был погружён в работу и не сразу заметил движение в полумраке гостиной: я оставил включёнными лишь лунную лампу и изогнутый белый торшер в углу, а прочие светильники погасил. Оторвавшись от монитора, я увидел хрупкую фигуру мисс Флавин, облачённую в длинную светло-синюю сорочку, а скудный свет вновь грубо вырисовывал её худобу: заострённые плечи, осунувшееся лицо с застывшим выражением муки. Неестественная бледность обретала более пугающий оттенок, напоминая призрачное свечение. Гостья бросила подушку на диван и затем легла, скривившись от боли, и столь осторожно устроилась, будто боялась утруждать организм лишним жестом, напрячь мышцы.
– Я нашла в шкафу чистое белье, – произносила она, еле вынимая звуки из горла, – и сменила старое. Вдруг вы решите, что я осквернила не только квартиру, но и вашу постель. Плата внесена за гостиную, а не за спальню знаменитого детектива.
– Вы предугадываете мои обвинения, – усмехнулся я, захлопнув ноутбук. Время неумолимо отсчитывало секунды до двух часов ночи, и я счёл достаточным количество данных, добытых в течение плодотворного поиска, потому я снова сосредоточил внимание на мисс Флавин. Она отвернулась от меня, хрипло вдыхая воздух. Жалость смягчила раздражение и сгладила неприязнь. – Я готов обменять такую честность на откровенный ночной разговор, если вам это не в тягость.
– Вы что-то хотите спросить, мистер Холмс? – она старалась выстраивать речь громко и ясно, и я поднялся, подвинул стул ближе к дивану, чтобы беседа не казалась ей пыткой. Даже беспримерная слабость, неизвестная сила, высасывающая последние соки, не могла побороть в ней стремление унять предательское любопытство, которого я опасался, но какое затаил после вечернего происшествия.
Я не знал, был ли особый смысл проявлять интерес к крепко вросшим в её сознание фантазиям, уточнять некоторые детали, но если бы угнетение отступило от мисс Флавин в случае проявления моего смягчённого равнодушия, я согласился изобразить сдержанную пытливость. И не следование совету Джона подвигло меня слегка перемениться. Я не мог далее словами истязать женщину, уже сломленную, разбитую, пребывающую на грани помешательства при сохранности толики ума. Для продолжения столь полюбившегося мне занятия необходима была мисс Флавин, умевшая отражать удары, а не гибнуть под их сокрушительной мощью. Отличаясь порой безразличием к чужим переживаниям, принимая чувства за скверное оружие и напрасную трату, я не допустил отвратительной низости, что определённо удивило бы Джона, вернувшегося к Мэри с твёрдым мнением о моём неистребимом презрении. И он абсолютно прав. Не будь мисс Флавин так измучена и оттого чувствительна к любым попыткам высмеять её долю и обвинить в расстройстве мысли, я бы высмеял и осудил. Примите же невольную уступку за милосердие и наблюдайте, на какой путь вывела эта добродетель.
– Вы сказали, что ошиблись. И в чём же?
– Вовсе не призрак засел внутри, а нечто более страшное и непредсказуемое, – повернувшись на спину, ответила она и устремила пустой взгляд в потолок. Мягкий, неверный свет вытаскивал из тени её омрачённые недугом черты, и я предпочёл бы не смотреть на хрипевшую гостью, не давать теплящемуся состраданию разгореться и завладеть мною. Я опасался проиграть чувствам, что в последние годы упрямо прорастали в благоприятных для них и странных для меня условиях, и стремились пустить корни в молчаливое, спокойное сердце. Смею думать, что теперь мои надежды остаться верным выбранной позиции и принципам для вас предельно ясны.
– Я слушаю.
Мисс Флавин устало вздохнула и приступила к подробному рассказу, а я наклонился вперёд, чтобы разобрать её глухой шёпот:
– В нашей семье их называют хищниками. Это изначально безобидные и бесформенные существа, рождаемые самыми мощными вспышками эмоций, в основном носящих негативный характер. Душа отторгает отрицательные сгустки энергии, и они постепенно уплотняются и отслаиваются. Таким образом, человеческая душа – превосходнейший податливый материал, как глина, из неё можно сотворить добро, а можно вылепить безобразное зло, – мисс Флавин остановилась, переводя дух, и строго заглянула мне прямо в глаза. – Гнев, зависть, алчность, похоть, гордыня, чревоугодие, лень – смертные грехи в христианской религии не только ввиду того, что их допущение лишает душу спасения. Они наряду со злостью, ненавистью и другими яростными порывами разлагают живую душу, мистер Холмс. Хищники – частички вашего естества, насыщаются и покидают вас, бродят в пространстве, как неприкаянные, а появляются и агрессивные, начинающие охоту, находящие способ вселиться в человека. Они либо срастаются с поражённой душой, либо пожирают её. Превращают нас в чудовищ, уничтожают свет и вытаскивают наружу всё самое омерзительное, что таит в себе человек.
– Семь смертных грехов… – повторил я и прищурился, нащупав след очередного абсурда. – Вы верующая?
– Отчасти. Однажды я примкнула к лютеранству, хоть и не предана вере... Должно быть, знаете, это одно из течений протестантизма, за чьи идеи мои предки горели на кострах, – проговорила мисс Флавин с явным отвращением к повинным в жестоких казнях протестантов в далёкие времена раскола и кровопролитий, которые я считал апогеем людского фанатизма и служения собственным вздорным выдумкам.
– Что ж, – я пожелал отбросить тему, так больно трогавшую мисс Флавин и разжигавшую в ней пламя потухших костров, безутешную скорбь, отвлекающую от главного вопроса. – Мне можно быть спокойным. Люди уверены: ни сердцем, ни душой я не обладаю.
– Неправда. Иначе бы мутировавшая частичка вашей души не терзала меня, – мисс Флавин на миг зажмурилась, превозмогая боль в груди, словно кто-то на самом деле грыз её внутренности.
– Значит, хищник голоден?
– Он и голоден, и невыразимо озлоблен. Вам случалось испытывать глубокую ярость, откусившую кусок от вашей немой, почти неподвижной, холодной, но души. И этот освободившийся кусок, как я уже отметила, был бесформенным, но ему удалось отразить облик того человека, вызвавшего подобную ядовитую смесь эмоций, – мисс Флавин коварно ухмыльнулась от желания досадить мне. – Джеймс Мориарти, верно? Злодей-консультант, затеявший большую игру и покинувший сцену с уверенностью в вашем неминуемом поражении, – она прокашлялась и продолжила. Улыбка стёрлась с её измождённого лица. – Хищник не просто жаждет отведать моей души, он окреп настолько, что, боюсь, оказался вполне способен вышвырнуть меня и таким образом обрести жизнь в новом теле. А вы надеялись более не слышать это имя.
– Мисс Флавин, – сдержанно начал я, ощущая, как терпение, чьи запасы я наивно преувеличил, начинало трещать и лопаться, – я вновь пытался уделить вам должное внимание, в каком вы нуждались, страдая от страсти захламить свежие головы бредом, и, знаете, я даже почти перестал сожалеть об этом. Но опрометчиво. Вы обязательно переступаете границы разумного и находите, чем меня взбесить. Сначала призрак Мориарти, теперь же ошмёток моей души с его лицом… Это становится невыносимым.
– Мистер Холмс, я всего лишь честно отвечаю на ваши вопросы и не стану просить прощения за слова, вам не угодившие.
– Я, видимо, переоценил вас, если полагал услышать что-либо, отличное от проделок богатого и больного воображения, – я встал со стула и вознамерился уйти в спальню, где сон избавил бы меня от раздражения. Мисс Флавин осмелилась собрать воедино столько господствующих заблуждений, таких как материальность души, религия, мистические кровожадные существа, что я предчувствовал приступ тошноты от переизбытка бреда.
– В таком случае, забудьте наш разговор, – хмуро проговорила она и отвернулась, проглотив возражение, чтобы сберечь остатки сил и не тратить их на спор.
Я сделал два шага и замер посреди гостиной, словно мисс Флавин вцепилась в меня невидимым гарпуном и заставила остановиться, вторглась в мысли и вырвала следующие снисходительные слова, какие не произнёс бы и под дулом пистолета:
– Мисс Флавин, – позвал я, кривясь от деланной мягкости собственного голоса. Последовало молчание. В гостиной воцарилась внезапная, тревожная тишина, прерываемая её шумным дыханием. – Вы же не спите и не надеетесь успешно притвориться спящей. Давайте ненадолго допустим, что разум прогнулся под вашим настойчивым нажимом, проложил по своим останкам путь оскорбительному вздору и признал опасное существование хищника. Как вы станете изгонять его? – я решил убедиться, так ли глубоки были её смелые фантазии, чтобы безнадёжная заражённость этим недугом всей несчастной семьёй не поддавалась сомнениям. Либо я нечаянно подхватил заразу и незаметно лишался рассудка, вздумав возобновить беседу.
– Я не могу понять, мистер Холмс, – не поворачивая лица, вымолвила мисс Флавин, – ради чего вы затеяли мучить меня расспросами, а себя принуждать их озвучивать отвратительно-доброжелательным тоном? Я отвечу, вы подавитесь от смеха, а мне необходима помощь. Не притворство и сарказм.
– Какого рода помощь? – спросил я, обдумывая ещё одно объяснение моему странному упорству. Не питая страсти к сказкам в детстве, я имел забавную и глупую мечту стать пиратом, и она спустя годы отмерла, предстала в ином свете, полном изъянов. Быть может, мисс Флавин мечтала обладать неподвластной пониманию силой, разыгрывала из себя ясновидящую и столь сильно вжилась в эту роль, что и по сию пору в зеркале видела не взрослую женщину, а объятого грёзами ребёнка? И мог ли я вдруг проникнуться жалостью, попасться на крючок и не желать терпеть неведение, подобно дитя, отказывавшееся заснуть, не выведав у матери окончания затянувшейся сказки? Чем дольше я силился подобрать объяснение, тем основательней крепчало стремление просто подчиняться вспыхнувшему порыву и не мараться об унизительные предположения.
– Я слишком ослабла, чтобы подавить его мощное влияние, потому должна умереть. Иначе хищника не вытравить, – удивительно спокойно заключила мисс Флавин, и я в недоумении уставился на её сжавшуюся фигуру, точно сломанную пополам. Сквозь тонкую ткань сорочки проступала линия позвоночника и острых лопаток.
– Что вы сказали? – я стремительно подошёл к дивану, полагая, что ослышался.
– Умереть, мистер Холмс, – загадочно повторила она, перевернулась и вперила в меня рассеянный взгляд. Зрение, очевидно, оправилось от невидимой борьбы, но я не сомневался, что ясно различать ей удавалось лишь мои очертания. – Но, правильней будет выразиться, не встретить необратимый конец, а пережить клиническую смерть. Знаете, когда паразитический червь проделывает в вас отверстие, есть смысл погрузиться в воду, чтобы лишить его кислорода в случае, если паразит сохраняет связь с внешней средой. Так и здесь хищник пробрался внутрь, но я не позволяю ему полностью занять место души, и он, грубо говоря, задыхается, испытывает нужду высовываться наружу. На момент клинической смерти человек и не жив, и не мёртв, а хищник, жаждущий обрести жизнь, боится застрять в мёртвом теле.
– Получается, трупы для него бесполезны? – я удивился скорее своему вопросу, нежели выданной информации. Страшнее бреда спонтанного, беспорядочного, был бред продуманный, подробный. Деятельные безумцы отличались беспощадностью, представляли непредсказуемую угрозу, готовые вырезать из окружавшего их мира картину, отвечавшую извращённым требованиям, а всё лишнее – отбросить, раздавить. И мне тогда казалось, что на Бейкер-стрит нагрянула гостья из деятельных безумцев, а я предлагал ей простор для действий, отталкивая мысли о своём бессилии и веря во власть над ситуацией.
– Существует один непреложный закон, господин детектив: мёртвые не оживляют мёртвое, они тяготеют к тем, чьи сердца ещё бьются. Хищник существует вне подчинения власти жизни и смерти, вне времени, и он способен сотворить непоправимое, сделав меня своим орудием. А это чревато серьёзными последствиями, и я готова пожертвовать собой, чтобы отнять у хищника соблазн. Второй раз он вряд ли сумеет самостоятельно вселиться в человека.
– Вы говорили, что я застрелю вас через три месяца, – оборвал я долгое разъяснение. – Неужели вы исчерпали терпение и решили сократить свои дни?
– Не обольщайтесь, не ваши попытки выглядеть умником заколачивают мой гроб, а обстоятельства, удручающие и бесконтрольные, – ворчливым тоном отметила мисс Флавин и, с трудом оторвавшись от мягкой подушки, села. – Однако если вы не прислушаетесь и не окажете ценную услугу, совсем скоро вам действительно придётся прервать мою жизнь, иначе вы будете повинны в преступлении более ужасном, чем убийство. Конечно, я могла бы спрыгнуть с крыши Бартса, но суицидальные наклонности мне не свойственны, потому я надеюсь избавиться от хищника и по возможности выжить.
– Хм, дайте подумать… – я сделал вывод из всего, что нагло терзало мой слух и отвергалось мозгом. – Я правильно уяснил, что должен утопить вас, дабы паразит выглянул подышать, угодил в западню? В этом заключается помощь?
– В освещённой крестом предельно холодной воде, – уточнила мисс Флавин с улыбкой, означавшей предвкушение моего согласия.
– Интересно, когда вы прекратите превосходить себя в собственном абсурде? – я резко встал перед ней на колени и вцепился в её почти невесомые руки, сверкая недовольным взглядом, готовый разорвать на куски эту сумасшедшую. Лютая злость, возникшая против воли, из неоткуда, вновь опалила меня, словно выжигала на сердце яростные слова, какие я послушно произносил. Мисс Флавин вздрогнула и недоумённо вскинула брови. Но не мелькнуло ни тени испуга в её полуслепых насмешливых глазах. – Я не собираюсь выполнять эти бессмысленные указания вовсе не из страха за вашу жизнь, судя по тому, что вы её сквернейшим образом бережёте, она для вас не важна. Мне омерзительно дурное свойство вашего мышления! Не волнуйтесь, человечество не обнищает от потери столь необычного представителя вида, но советую выбрать другого палача. Я бы и сказал, что ненавижу вас, но это не совсем правильное чувство. Говорят, ненависть есть оборотная сторона любви, а мне посчастливилось быть спасённым от изматывающего рабства, с трепетом названного любовью. Потому я просто вас презираю!
– Громкость и враждебность вашего тона возрастает в такт учащённому пульсу, детектив, – склонив голову, едва державшуюся на худой шее, прошептала мисс Флавин и улыбнулась задумчиво и хмуро. Я, ощущая, что жаркий пыл злости погас, опустил на миг непонимающий взгляд: мисс Флавин обвила пальцами моё запястье. – Сейчас вы можете ругаться, а когда я умру, то, по требованиям людского суеверия, нельзя будет вспоминать меня злым словом.
Я промолчал и отпрянул от мисс Флавин, как от чего-то невыносимо мерзкого.