Страница 4 из 59
И вдруг смотритель отставил в сторону чугунную сковороду, на которой аппетитно шкворчали гренки, поднял голову и замер, точно прислушиваясь к чему-то. Сам я, как ни старался, не смог уловить посторонних звуков - только шумел снаружи ветер да тикали старые настенные часы.
- Скоро будет поезд. - проговорил старик с такой уверенностью, которая не оставила места сомнениям. - Хотите посмотреть, пан Эйзенхауэр?
Хоть я и старался не подать виду, внутри у меня всё похолодело. Инстинктивный ужас, подобный страху животного перед надвигающимся лесным пожаром, зашевелился в груди, и какой-то части меня больше всего на свете хотелось забиться в самый дальний угол дома, чтобы не видеть и не слышать ничего снаружи; но гордость и любопытство, которыми я был равно наделён от рождения, не позволили в этом признаться. Поэтому я лишь кивнул.
Снаружи почти стемнело, только рыжие отблески на западе напоминали о вечерней заре; в ночном небе, в разрывах облаков, сияли крупные звёзды. Мы встали на обочине шоссе, у начала дорожки, что вела к дому. Лес шелестел на слабом ветру, и при желании можно было забыть о близости путей, особенно сейчас, когда насыпь потерялась во мраке. Только вездесущий запах гари напоминал, что мы всё ещё стоим возле самой центральной оси запретной территории.
- Позвольте узнать, уважаемый Ольгерд, как же вы столь заблаговременно узнаёте о приближении поезда? - спросил я, невольно понизив голос.
- В этом нет ничего сложного, если живёшь всю жизнь возле рельс. - Так же тихо отозвался смотритель. - Да вы и сами уже должны кое-что видеть.
Он кивком указал в нужную сторону, и я с замиранием сердца понял, что увиденный мною свет не имеет ничего общего с солнцем. Там, на западе, медленно разгоралось багровое зарево, а вскоре стал слышен новый звук - тяжёлый давящий гул, что пронзал ночную прохладу, заставляя сжиматься внутренне от недоброго предчувствия. Одинокая птица крикнула вдалеке и замолкла - всё живое хотело оказаться как можно дальше от надвигающейся угрозы, и я не был исключением.
- Уже скоро... - проскрипел Ольгерд, которому его железная выдержка тоже давалась нелегко. - Эти штуковины быстрые...
Гул накатывал стремительно, и я с немалым трудом подавлял желание упасть на колени, зажимая руками уши. Сигнальщик на переезде вдруг ожил, зазвенел, перемигиваясь тревожными. Оранжевое свечение залило весь западный небосклон; единственный раз прежде мне довелось наблюдать такое - во время Великого пожара.
А затем поезд вынырнул из-за поворота, и все мои душевные силы понадобились мне, чтобы сохранить рассудок и не броситься бежать без оглядки, вопя от ужаса.
Отчего-то я ожидал увидеть паровой локомотив, вроде тех, что довелось мне лицезреть в одном музее много лет назад; но нет, состав тянул угловатый электровоз, грохочущий и ревущий, словно вся адская свора. Прожектор на его на его носу светил демоническим алым светом, будто глаз чудовища, а сам поезд был объят пламенем. Огонь лизал его почерневшие борта, бесноватыми языками вырывался из-под днища и через пустые окна кабины машиниста, так что непонятно было - управляет ли кто-то этой адской машиной, или же она летит вперёд сама по себе.
В считанные секунды локомотив пронёсся мимо, обдав нас жаром и нестерпимым зловонием, рядом с которым привычный уже запах гари был подобен благоуханию роз. Следом замелькали вагоны, так же охваченные огнём - жирный шлейф густого чёрного дыма стлался за составом, словно кожаный плащ вампира. Мечущиеся оранжевые блики ложились всюду, окрашивая мир цветами Судного дня; и мы с Ольгердом в адском зареве, должно быть, выглядели как выходцы с того света.
Поезд - в нём было не меньше полутора десятков вагонов - нёсся мимо, полыхая жаром, ревя, грохоча и выбивая колёсами огромные снопы искр. Его скорость была огромна, и весь состав должен был слиться для глаза в сплошной огненный росчерк; но каким-то непостижимым образом (на ум сами собой пришли слова "дьявольское чудо") я мог различить каждую деталь. Окна вагонов остались целы, и в их закопчённые стёкла бились чёрные силуэты, объятые пламенем. Я не знаю, вправду ли то были души грешников, увозимые в ад; но вид их обгоревших тел и дёрганые, противоестественные движения холодили кровь. Мне даже почудилось, что за сернистым смрадом я различаю запах палёной плоти.
Но не это было самым страшным. Там, за спинами несчастных, в глубине вагона, текло и струилось нечто чёрное - но не обугленное, а беспросветно-тёмное по самой инфернальной природе своей, окутанное пламенем, но не сжигаемое им. Словно аспид с агатовой шкурой, или огромный червь, оно извивалось по проходу, вызывая страх и омерзение одним своим видом. Мне подумалось, что обгоревшие фигуры заставляет биться в окна не боль, а только желание убежать как можно дальше от этого. Должно быть, именно так выглядит чистое зло... И хотя ничего никогда я не хотел сильнее, чем оказаться за тысячу миль от проклятого поезда, в то же время я не в силах был отвести взгляд от гибкого, переменчивого, кошмарно-прекрасного тела. Только губы сами собой шептали: "Credo in Deum... Patrem omnipotentem... Creatorem caeli et terrae..." А в ушах звучали слова бедного безумца, переданные Ольгердом: "Оно ползёт..."
А потом всё закончилось. Хвостовой вагон промелькнул мимо, обдав нас на прощание роем багровых искр, и кошмарный поезд унёсся в ночь. Напоследок одно из сухих деревьев вспыхнуло и занялось голубоватым огнём, какой бывает при горении газа.