Страница 7 из 30
Он не знал, что её сердце так же терзалось, и она была влюблена в него. Но она сомневалась, и потому играла с ним в странную, порой непонятную для себя самой игру, но которая всегда ей нравилась. Больше двух месяцев они случайно пересекались, но она шла своей наигранной (а может врождённой) грациозностью, и не подавала никаких намёков. Она даже не кивала ему головой, не бросала на него взгляда. Она просто шла с гордо поднятым французским подбородком. А он, этот влюблённый юнец, всё не мог оторвать от неё взгляда, и всегда смотрел ей вслед. Он уже не делал попыток проводить её, поговорить или как-нибудь проявить себя. Он знал, что это всё просто тщетно, и лишь удовлетворяет её внутреннего демона.
Её было не раскусить. Вся его платоническая любовь стала для него огромным депрессивным припадком, с каждодневными результатами слёз и чувством утраты. Тогда он решил убить в себе чувства, как она в своё время едва не убила его самого. Вернее будет сказать, убила, ведь тот Монро, которого она теперь постоянно видела – это был совсем другой Монро, который родился под роковой звездой на мосту, рядом с Сеной, под дулом пистолета. Теперь он напоминал сам себе Задига, который боролся с судьбой. Убить в себе чувства было чрезвычайно трудно и больно, это знает каждый, кто встречал в своей жизни подобную ситуацию.
Приближалось великое время. Франция уже говорила о молодом человеке, Наполеоне Бонапарте, который в свои двадцать четыре года стал генералом, и провёл несколько очень результативных боёв.
Спустя два месяца он получил от неё долгожданное, покрытое долгими мученьями письмо. Она признавалась ему в чувствах, но не говорила о любви. Её слова были нежны, чуткие, она знала, куда нужно было кольнуть и добить, но и Монро не был глупым. Он был слишком занят. Он чувствовал сильную экспрессию, он хотел бы отдаться в её объятия, но не снова ли это игра и обычный фарс? Теперь он будет играть. И играть по-своему. В его мозгу появилась та скрытая ненависть и презрение, которым она наградила мальчишку, заставляя его страдать, и теперь он хотел отблагодарить её той же монетой.
Готовилась Итальянская кампания, в которой он хотел поучаствовать. Души романтиков всегда стремятся к оружию, когда фронт любви за ними закрывается. Собственно, она догадывалась, что он может пойти на фронт, а потому и написала ему, дабы он не стал делать необдуманные поступки. Но она сделала это слишком поздно. Слишком долго он пресыщался её презрением и гордостью, долго он страдал от своей любви к ней. Он ударил грозным оружием, не из тех, которые системы Грибоваля, но хуже. Он не ответил ей на письмо, зная, что она почувствует, и отправился на фронт. Жребий брошен. Умрёт он? А не всё ль равно? Она богохульствовала над его чувствами, он сам готов был умереть. Что остановило его? Он сам. Он знал, что способен ещё что-то изменить, и только эта маленькая ниточка удержала буйный дух от страшных поступков. Собственно, от самоубийства его удержал только иронический склад ума и тонкая соломинка надежды на оптимизм.
Он написал ей очень короткое послание, и закрыл свою дверь надолго. Монро написал ей следующее:
«Бой с зимой, с её тоской и грустью - величайшее искусство. Но как нам трудно. Даже сейчас, читая вам свою предсмертную речь, я ищу вашей защиты, милый друг. Да разве можно так? Достойно ли это деяний мужов забытых? О нет, это слабость. Моя самая большая слабость. Я не жалею себя, я давно отбросил любовь к себе, но чёрт, как дурно. Я словно горю, а меня всё тушат. Только огонь вкусил кровь моих ног, как тотчас льют на него воду, и я удушаюсь от дыма. С вином мне подсыпают яд и золу. Я мёртв. Уже да. Я живу в короткие и любимые мною моменты. Как я жалок ныне. Как бард, опустивший лютню в огонь, и взявший впервые в гладенькие ручки грубый меч. Я как та бабочка, которая утром рождается, а вечером умирает. Свой день я прожил, дело идёт к вечеру. О, друг мой, ты понимаешь меня. Ты знаешь о чём я. Мне пора.»