Хранители

Йоргос сел сзади. Обнял, поцеловал в висок. Руки его забрались под плед. Проведя ладонью по животу, одна осторожно сжала грудь, другая проникла ниже, я застонала и откинулась в его объятия. Он целовал мою шею, борода колола кожу, и я чувствовала за нас обоих. За него: как мягкая женская плоть меж бедер раздвигается и напрягается при более сильном нажатии. И за себя: как твердый палец скользит вниз, сгибается и ласкает по кругу, едва касаясь. Оперевшись ладонями о его колени, я запрокинула затылок ему на плечо.

– Йорго!

– Да, девочка моя… ты… прекрасна!

От низкого голоса и движений, следующих за моими, разум отключался. Его палец был легок, нежен. Он ласкал влажный, набухший бугорок, превращая кровь в ток. Йоргос притянул к себе мой мечущийся подбородок, накрыл губами хнычущий рот, впитывая сочащееся из него исступление. Обладая мной полностью, он давал мне выбор дальнейших действий.

Почти ослепнув, я развернулась к нему, помогла стянуть джинсы. Он откинулся на подпорку. Сжал руками бедра, опустил на себя, и горячие волны пошли по телу.

Проникая в меня, ему нравилось терзать мой рот: раздвигать распухшие губы языком, покусывать их. Казалось, еще чуть надавит – брызнет кровь. Ладонью он удерживал мою голову, но и без того оторваться от него я не могла. Лишь когда внутри скручивался сладкий жгут и я задирала подбородок, Йоргос ослаблял хватку на моем затылке. На секунду замирал во мне, давая пережить этот пик. Почти выскальзывал. И мы начинали по-новой. То, что он сдерживается, чтобы продлить мое наслаждение, возбуждало до пелены перед глазами. Но еще сильнее хотелось доставить мощь удовольствия и разрядки ему. Покачивая бедрами, я опускалась все глубже, с силой обхватывая его изнутри. Он застонал и задохнулся. Широко, будто удивленно, распахнул глаза. Запрокинул голову, зажмурился. И задвигался резкими, сильными толчками. Острая игла прошила мой живот, я вскрикнула. Нас почти подбросило и било как на барабане. Вцепившись друг в друга, ни он, ни я не могли даже кричать от судорог, беззвучно разевая рты. Внутренним стенкам стало горячо от его извержения.

В конце мы завалились на пол, и некоторое время я не соображала, где моя рука-нога, где его. Осознала себя лежащей на спине. Разлепив ресницы, встретила взгляд потемневших глаз. Казалось, он смотрит на меня из глубины океана или космоса. На лбу Йоргоса выступил пот. Все еще не отдышавшись, он сглотнул пересохшим горлом и выдохнул:

– Ты – моя.

– Да…

Позже мы, обнявшись, лежали на подушках, глядели на огонь и пили вино.

– У меня сегодня в бухте было четкое ощущение, что за нами наблюдают, – сказал Йоргос. – Не следят. А именно наблюдают и не понятно откуда.

Я потерлась о него головой.

– Это Диктинна.

– Кто-кто? – Он повернул меня к себе. – Древняя богиня? Ну, тогда мы ей вряд ли понравились, учитывая, что она была девственницей и упорно свое девство охраняла[60]. У меня же, напротив, никакой тревоги не было…

– Она покровительствует охотникам и рыболовам, далеко не все они девственники, так что, думаю, к чужой страсти Диктинна снисходительна. Знаешь… я ее видела.

– Когда?

Водя пальцем по его груди, я рассказала о четырех фигурах за круглым столом. Закончив, взглянула ему в глаза:

– Ты мне веришь?

Он кивнул.

– Ты говорила кому-нибудь?

– Нет… Иван поржал бы. Мария смеяться не стала бы. Но поверила бы?

Закинув руки за голову, он вытянулся, глядя на пляшущие по темному потолку тени. Наш пятачок перед камином был единственным освещенным местом в комнате. По углам расползалась тьма.

– Когда мне было лет десять, незадолго до отъезда в военное училище, нашего с Лукой друга послали в горы пасти овец. Под вечер он не вернулся, и мужчины отправились на поиски. Нашли сперва овец из разбредшейся отары, а потом и его самого – в пещере, к счастью, живого-невредимого, но насмерть перепуганного. Когда его привели домой, приятель рассказал, что уже вечером, недалеко от Хоры, сгоняя отару, увидел странного человека на дороге. Он был одет в военную форму. А когда повернулся, оказалось, что у него нет левой половины лица. А во всю правую щеку – родимое пятно. Испуганный мальчишка дал стрекоча и отсиживался в пещере, пока его не нашли. Мать ругалась, не верила ему. Переполох был большой. Уже потом, когда я приехал домой, Лукас рассказал, что одна из женщин приходила к родителям нашего друга. В начале Второй мировой из Сфакьи велась эвакуация союзников британским флотом после проигранной Битвы за Крит[61]. По пятам шли немецкие отряды. И многие жители Хоры прятали у себя в домах новозеландских и английских солдат. За это, когда в Хору вошли немцы, большую часть мужского населения расстреляли. В том числе мужа и двух сыновей той женщины. Она видела их палача. У него была особая примета – родимое пятно на правой щеке. И, встретив его спустя несколько дней, застрелила из мужниного ружья, снеся левую часть черепа. Труп она спрятала в кустах. А ночью на осле отвезла к берегу и, привязав к ногам камень, утопила в море. Никому прежде об этом она не рассказывала.

Потрескивали поленья.

– Помнишь, иеромонах Тимофей писал: естественное на острове переплетено со сверхестественным, – сказала я.

Он повернулся ко мне:

– И не всегда понятно, что есть что. Например, однажды в мой номер в Ханье вошли две девушки. У одной глаза были играющие. У другой – светлые.

Йоргос замолчал. Я спросила:

– И… что же?

– Та, вторая, поздоровалась. Улыбнулась. И… все.

Он растрепал мои волосы:

– Я пока не знаю, к естественному это отнести или к сверхестественному.