Страница 26 из 67
– Остановите, пожалуйста! – не выдержала я.
Георгис свернул на обочину.
Солнце уже готовилось зайти за Лев-гору и едва не шипело там, где соприкасалось с водой. Я проковыляла чуть вверх по склону, морщась от боли. Присев на камень, сказала Георгису, вставшему рядом:
– Знаете, я тут меньше суток. Но уже готова верить во всех этих львов, слонов и крокодилов. Что будет, проживи я тут год?
– Вы бы ставили кастрюли на куски мрамора, выкопанные в огороде. И считали бы Зевса таким же кобелем, как дядюшка Костас.
Я засмеялась.
– Такое же свойское отношение к истории характерно, например, римлянам, – сказал Георгис, наблюдая за исчезающим за горой солнцем.
Закусив губу, я взглянула на своего спутника. Занятно, что он тоже вспомнил про Рим. Но спрашивать ни о чем не стала.
В таверне к нашему возвращению народу прибавилось. Тут сидели несколько мужчин, непременные голландцы со стопками ракии и Маша с Ваней. Оба были в отличном настроении, кувшин с вином они сменили на графин узо. Выходя из машины, я сжала зубы, чтобы не сильно кривиться, наступая на ногу. План был такой: дойти до номера, залезть под горячий душ и после уснуть. А там видно будет.
– Как нога? – поинтересовался Ваня.
– Ничего, спасибо.
– В следующий раз оставайся, мальчик, с нами... – пропел он.
– …Будешь нашим королем, – закончила Маша, поднимая стакан и глядя на Георгиса.
В дверях Георгис коснулся моего локтя:
– Вера, можно зайти к вам минут через пятнадцать?
– Да, конечно, я только приму душ. А что такое?
Не ответив, он ушел к себе в номер.
Скинув мокрую одежду, я быстро вымылась, едва не повредив и вторую ногу, отбиваясь от липнущей к спине занавески. Надев капри, оглядела пострадавшие места. Лодыжка не сильно, но распухла.
В дверь постучали. Георгис держал в руке холщевую сумку.
– Садитесь, – показал он подбородком на кровать, – давайте посмотрим вашу ногу.
Машинально повинуясь, я села, но потом запротестовала:
– Ой, не надо, не беспокойтесь! С ней все нормально, просто…
Не дослушав, он опустился на пол и похлопал себя по колену:
– Ставьте сюда.
Чувство неловкости было выбито из мозга фонтаном горячих брызг, когда он взялся за лодыжку.
– Потерпите чуть-чуть. Надо посмотреть, справимся сами или везти вас в больницу.
– Вы разве врач?
– Нет.
Некто, распределяющий между людьми чувственные ощущения, в этот вечер был особенно щедр ко мне. Едва прошла боль от терзаемых пальцами Георгиса мышц, как он обхватил одной ладонью мою пятку, а другой взял пальцы ног и слегка потянул вверх. Чувства совсем иного рода, гораздо сильнее предыдущих, поднялись из самого нутра. Теплая ладонь сжимала мои пальцы, и мне было трудно дышать.
– Что, и здесь больно?
– Нет, – поспешно, боясь разоблачения, я вытянула ступню из его ладони, – но давайте уже что-нибудь сделаем с моей ногой и… все.
Он кивнул и крепко перебинтовал лодыжку.
На следующий день совсем распогодилось. За завтраком решили, что Георгис, Иван и Маша съездят на «вранглере» к церкви ущелья Трипити. Я же останусь в отеле: нога еще ныла, кроссовки и куртка не высохли. Никто особо не рассчитывал, что Панагия Трипити – именно та церковь, о которой говорил отец Тимофей. Мы надеялись, что за сегодняшний день тропа в ущелье близ заброшенного монастыря подсохнет. И завтра мы все вместе по ней отправимся.
Пока их ждала, рисовала акварельки для Афининой таверны. Меня по-прежнему мучило чувство неловкости, что мы явились на крестины без подарка. Предложение мое Афина приняла с радостью, и вскоре о том знали все соседи. Мне даже принесли колченогий мольберт, который кум Афины раскопал у себя в сарае под горой хлама. Выглядела я, конечно, важно, и мне самой было смешно, когда представляла себя со стороны: с забинтованной ногой, вытянутой на соседний стул, пред покосившимся мольбертом. Рисовала красками маленькой Анастасии, младшей Афининой дочки, – девчушки, просыпавшей позавчера соль. Афина ставила на стол рядом то стакан свежевыжатого апельсинового сока, сладкого-пресладкого, какой получается только из критских апельсинов, то маслины, а ближе к вечеру – вино. Деды, сидящие в таверне, поочередно закладывали дугу за моей спиной, ненадолго останавливались и говорили, глядя на рисунок:
– Орэа! Браво![31]
Тут же, с дедами, пили кофе муж Афины Никос и его отец – старый рыбак, правый рукав пиджака которого был пуст и заправлен в карман. Когда я тихонько спросила Афину, почему старик однорук, она коротко ответила:
– Динамит.
До недавнего времени этот способ рыбной ловли был распространен по всему Криту.
Вечером, когда искатели вернулись из Трипити, у меня было две акварели и ни одного чистого листа в альбоме. Картинки вышли немудреные, но Афина велела Никосу завтра же сделать для них рамки. На одной была перевернутая лодка на пляже – мне даже не надо было перемещаться с места, чтобы видеть это воочию, – и рыбак, распутывающий рядом желтые сети. На второй – комната в лунном свете, круглый стол посредине и за окнами белые колонны, увитые плющом.
– Молодца! – усмехнулся Иван, хлопнув меня по плечу. – Смотри тока, шоб в нашем «У самого моря» точно таких же не было. Как нога?
– Здорова, эвхаристо. Что с церковью?
– Не она... И ущелье явно не то – никакого озера меж скал. Мы проехали его целиком, начиная от пляжа.