Цветы для наглых

– Я, по совести говоря, частенько замечаю, что хорошие песни более по нраву некоторым благородным и знатным рыцарям, и те так охотно берут понравившихся юношей ко двору… что, несомненно, служит украшением этим дворам, ибо юноши обыкновенно весьма милы лицом и статью…

– Я никогда не был в числе искателей подобных милостей, – произнес Лео, еле сдерживаясь, чтобы не схватить ее за плечи и не встряхнуть хорошенько. – И потому не могу знать, о чьих прекрасных пороках ты говоришь.

Анастази вдруг рассмеялась, поднесла к лицу букетик.

– О, Лео, о чем ты подумал?! Прекрасные пороки! Какой стыд! Говоря о покровительстве, я не имела в виду ничего предосудительного, – она снова взглянула на него, вновь посерьезнела. – Тем не менее, я буду очень благодарна, если ты перестанешь преследовать меня. И, думаю, сберегу королю Вольфу немало золота, предложив не делать ненужные подарки людям, которые стоят несоизмеримо выше тебя. Пойми, иные дары немыслимо принимать даже от ровни – не то что от простолюдина.

Лео не отвечал. Потупился, сцепив руки за спиной, напряженный, готовый ответить ударом на удар.

Не слушай меня! Твой дар прекрасен, хотелось выкрикнуть ей. Он великолепен, я стала бы любоваться им всякий раз, как представится возможность – если бы только могла принять. Я целовала бы переплет, потому что его касались твои руки, и в первый же вечер выучила бы наизусть песни, что тебе особенно милы. Но мне страшно, и я боюсь погубить себя… нас обоих.

Она не сказала этого вслух, хотя с печалью в сердце видела, что менестреля оскорбили ее гордые и несправедливые слова. Впрочем, он был достаточно умен, чтобы не давать воли чувствам, и, пересилив себя, поклонился:

– Благодарю, что разъяснила опрометчивость и двусмысленность моего поступка, моя королева. Но я и вправду был искренен в своем – возможно, неуместном, – рвении. Тебе хорошо известно, я не могу желать ничего, что причинило бы тебе хоть малейшее неудобство. Прошу тебя не гневаться и принять мои извинения, ибо, если ты их не примешь, мне останется только с позором и в отчаянии покинуть гостеприимный замок короля Торнхельма, не исполнив поручения, данного мне моим повелителем…

Он говорил вежливо, но смотрел не на нее, а куда-то в сторону, злым, отрешенным взглядом, и Анастази чувствовала, как по ее живому, трепещущему сердцу медленно, с нажимом ведут холодным, отравленным острием кинжала.

Она могла лишь надеяться, что это кровопускание поможет им обоим излечить недуг, что называется любовью.

– Поверь, вскоре ты поймешь, что я права и все к лучшему.

Ее показная равнодушная благожелательность особенно задевала Лео.

– Вскоре я покину Вальденбург, и часто буду вспоминать твою мудрость и доброту, моя королева. Но пока обстоятельства удерживают меня здесь – могу ли я просить тебя о милости?

– Пожалуй.

– Подари мне эти первоцветы в знак того, что не держишь на меня зла.

Анастази заколебалась, но потом пожала плечами.

– Бери…

Лео взял букет, поднес к лицу, вдыхая сладкий, медовый запах.

– Ты не зря так любишь эти опасные цветы, моя госпожа. Я слышал, каждый из них – обиталище феи, диковинный дворец. Из сердцевины этого цветка, точно из ворот, они выходят, чтобы танцевать на опушке леса в свете луны. Каждая прекрасна лицом и телом – раз увидев, нельзя отвести взгляд. Каждую легко полюбить так, что обо всем позабудешь…

– Остановись, ты забываешься!..

– Их речи сводят с ума, тело – огонь, а поцелуи ядовиты, как сок белены… Феи погубили немало мужчин во всех краях, где есть леса, и луга, и травы, – резким, быстрым движением Лео рассыпал цветы у ее ног и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза. – Наверное, ты одна из них, о королева.

Губы ее дрогнули, она побледнела.

– Тебе не пристало дерзить королеве Вальденбурга.

Лео сделал шаг назад, приложил руки к груди, изображая смирение.

– Умоляю простить меня и позволить удалиться, дабы своим видом не раздражать тебя, прекрасная госпожа.

– Ступай. Я простила тебя, но прошу запомнить наш разговор.

Менестрель еще раз поклонился, отвернулся и пошел прочь, вопреки привычке не поцеловав ей руку, не коснувшись подола платья.

Анастази молча смотрела ему вслед. Она не могла быть довольна собой, ибо понимала, что безжалостно ударила по самому прекрасному, что жило сейчас и в ней, и в Лео – но поступить иначе не могла. Не смела.

Да, придется окаменеть, не она первая, не она последняя. Зато королева Анастази сможет без страха смотреть в глаза мужу, целовать детей, не тревожиться за их будущее…

Итак, он скоро оставит Вальденбург – а затем забудет ее. Торнхельм и Вольф наконец-то пришли к полюбовному соглашению, или же какие-то новые обстоятельства заставили их поторопиться с этим. Что ж, это к лучшему.